Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич - Страница 61

Лицо царя царей сделалось сочувствующим и добрым.

— Какой жестокий у тебя муж, — слегка покачал он головой. — Но тебе, несчастная женщина, повезло. Убегая от своего, как ты говоришь, необузданного мужа, ты попала под надежную защиту. И теперь имеешь возможность отомстить вероломному Тапуру. Ведь ты не виновата, что родила дочь, а не сына.

— Да, великий царь, я не виновата, — согласилась Ольвия. — Боги тому свидетели, что я очень хотела родить сына.

— Все в воле богов, — мягко промолвил Дарий и в тот миг начал даже нравиться Ольвии. — Сын — хорошо, но и дочь — тоже хорошо. Девушки, что со временем становятся женами мужей, нам очень нужны, ведь без них не будет детей, не будет воинов. — И добавил, слегка улыбнувшись: — Меня ведь тоже когда-то родила женщина, и я благодарен ей, ибо мой отец, славный Виштасп, никогда бы на такое не сподобился.

Царь был доволен собственным остроумием; полководцы тоже улыбнулись, но тут же сжали губы, как только царь погасил свою скупую усмешку.

Дарий заговорил, как и прежде, тихо и мягко:

— Радуйся, красавица! Я веду непобедимое войско персов против непокорных и своенравных скифов. И меня, и мое войско осеняет сам бог неба, великий Ахурамазда. Скифам отныне больше нет места на земле. Воспользуйся случаем и отомсти своим обидчикам. Более того, я повелю, и ты станешь женой будущего сатрапа Скифии, которого я поставлю и который во всем будет слушаться меня.

Ольвия молчала.

— Радость отняла у тебя дар речи? — ласково спросил царь царей.

— Быть предательницей — невелика радость, — ответила Ольвия.

Брови Дария дрогнули.

— Как понимать дочь архонта и жену скифского вождя?

— Я не держу зла на скифов, ибо они ничего дурного мне не сделали, — пленница взглянула в холодные глаза царя царей. — Нет у меня гнева и на Тапура. Ему нужен сын.

— Так в чем же тогда суть?

— Суть вот в чем, великий царь. — Ольвия подождала, пока переведет толмач, и дальше говорила уже медленнее: — Все, что случилось, — это наше с Тапуром дело. Скифы тут ни при чем.

Черная тень легла на сухое лицо Дария.

— Я хочу сделать тебе добро.

— Если ты, великий царь, добр — вели отпустить меня домой, к Гостеприимному морю, — резко сказала Ольвия. — А мстить Тапуру я не буду. Я люблю его. Он отец моего ребенка. Что между нами произошло, то между нами и останется!

Дарий дернулся, но сдержался и сказал с угрозой:

— Я велю отпустить тебя к твоему отцу, хоть ты и остроязыкая, и непочтительная. Но после того, как ты кратчайшим путем поведешь мою конницу в Скифию. О, это займет у тебя совсем немного времени. И потом ты свободна, как птица в небе. Я щедро тебя награжу, дам богатую повозку, слуг и рабов, чтобы дочь архонта больше не носилась в одиночестве по степям. И ты вернешься домой с невиданными дарами.

— Если владыка так всемогущ, то пусть сам и ищет скифов! — не ведая, что говорит, воскликнула Ольвия. — У него много воинов. Если они чего-то стоят, то царь царей обойдется и без женского предательства.

Дарий потемнел лицом.

— Смотри, как бы твой длинный язык не повредил твоей нежной шее! — тихо, но властно промолвил владыка. — Таких слов, какие только что слетели с твоих уст, я никому не прощаю. Я заставляю такие уста умолкнуть. Но тебя помилую, взирая на твою молодость и красоту. Дочь греческого архонта просто не думает, что говорит!

Глава четырнадцатая

В белой юрте

После разговора с персидским царем пленницу почтительно проводили в белую юрту, чистую и опрятную. Сопровождавшие ее воины относились к ней как будто с уважением, по крайней мере, держались довольно вежливо.

Ольвия не могла понять, кто она: гостья или пленница?

Владыка всех людей от восхода и до заката солнца, царь царей с большим уважением отнесся к дочери греческого архонта, объяснили ей через толмача. Ведь в белую походную юрту поселяют только избранных гостей… Правда, добавили, и пленница уловила в голосе нескрываемую иронию, время военное, а вокруг дикие степи, в которых рыщут скифы. А возможно, и сам Тапур ее ищет, чтобы покарать за дочь, а потому, дабы с дорогой гостьей ничего дурного не случилось, у входа в юрту будет неотлучно стоять стража…

Ольвия устало опустилась на ковер. Внутри юрта была устлана несколькими слоями ковров, в которых тонули ноги, и оттого было тихо, а вдоль стен лежали бархатные подушечки. В юрте было уютно и тихо — толстый войлок гасил лагерный гомон.

Не успела она собраться с мыслями, как в юрту неслышно вошел раб с бритой головой и большим кольцом в носу. Словно не вошел он, а вплыл, как диковинная рыба. Внутри кольца висел маленький колокольчик и позвякивал, пока раб, кланяясь, ставил еду. Пятясь и позвякивая, раб беззвучно выплыл из юрты, а Ольвии еще долго чудился его звон.

В деревянном корытце лежало красное вареное мясо, рядом стоял кувшин с водой, а на деревянном блюде горкой вздымались фисташки. Не чувствуя ни вкуса, ни тем более голода, пленница механически пожевала немного твердого и безвкусного мяса, с жадностью напилась, покормила дочь, что уже начала капризничать, перепеленала ее и, качая, тяжело вздохнула.

Что же дальше? Где выход из этой юрты? Да и есть ли он вообще? Ох, Тапур, безумный и своевольный, знаешь ли ты хоть, какая беда вползает в твои степи? И как вырваться из этой уютной белой юрты с мягкими коврами, чтобы предупредить тебя?

Персы ждут от нее согласия, требуют, чтобы она стала предательницей и отомстила тебе, Тапур. Персы спешат выиграть время, чтобы застать скифов врасплох, а для этого нужно кратчайшим путем, не блуждая в безводных степях, проникнуть в Скифию и разбить ее главные силы. Так, может, отомстить тебе, Тапур? Чтобы знал, как угрожать рабством?

Во сне вскрикнула дочь…

Ольвия встрепенулась, испуганно взглянула на Ликту: у нее было такое чувство, будто только что вскрикнул сам Тапур.

— Не кричи, Тапур, — шепотом сказала Ольвия. — Я не предам тебя, я не поведу в твои степи персов, что бы они со мной ни сделали.

От голоса дочери на душе немного полегчало. Улыбаясь сама себе, она с тоской подумала, что все еще любит своевольного вождя. Любит и ничего не может с собой поделать.

И даже зла в душе на него не держит.

Разве что обиду…

— Тапур, Тапур… — прошептала она, глядя на дочь. — Что же теперь будет? Я словно меж Сциллой и Харибдой — ты грозишь мне рабством, а персы — смертью…

Несмело звякнул колокольчик, и в юрту, согнувшись, вплыл раб с кольцом в носу.

— Сгинь, наваждение! — крикнула Ольвия, и раб, звякнув колокольчиком, и впрямь исчез, а в ушах ее еще долго звенело.

Она присела, опершись на бархатные подушечки, вздохнула, задумалась… Что же теперь?.. Голова вот-вот расколется, будто кто-то по вискам бьет мелкими и острыми камушками… Где выход? Где? И есть ли он вообще, этот выход? О боги, чем я вас прогневила, что вы послали мне такие тяжкие испытания? Неужели я никогда не была счастливой и беззаботной, как чайка морская?

И показалось ей, что она дома, в легком светлом хитоне бежит по берегу моря, и над ней носятся белые чайки… И теплый морской ветер овевает ее лицо, треплет волосы… А она смеется и бежит вдоль моря… Нет, не бежит, а словно летит, раскинув руки, летит солнечная, легкая, беззаботная, смеющаяся… И не знает она, что такое горе и беда, и не нужно ей думать и искать выход из трудностей, ибо жизнь ее беззаботна, юна, вечна…

О боги, неужели она когда-то была такой счастливой? Неужели была такой, когда не нужно было ни о чем думать, не принимать никаких решений, а лишь порхать, летать над морем белоснежной чайкой…

Чья-то тень упала на ее лицо. Она тихо вскрикнула и вскочила, настороженная и дрожащая.

— Кто здесь?!

В юрте сидел (откуда он взялся? когда вошел?), скрестив под собой ноги, старик с вытянутым лицом и редкой, словно льняной, бородой, в белой войлочной шапке, похожей на царскую тиару; на плечах белела накидка.