Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич - Страница 6

Зацветет ковыль — шелковая трава — конец весне.

Конец…

И ее весне тоже конец.

И бессильна она спасти себя — тысяча всадников скачет за ее кибиткой-темницей. Есть у нее, правда, скифский акинак — на поясе висит, да разве одолеет она им тысячу всадников, да еще одного — молодого хищного вождя? Только и может, что руки на себя наложить. Острый скифский акинак, очень острый.

— Отчего дочь архонта печалится?

Ольвия вздрогнула от неожиданности, рывком вскинула голову. Рядом с кибиткой скачет он — ее поработитель. Его конь грызет золотые удила, и сам он — вождь — весь в золоте… Бляшки, ножны акинака, щит горят — все горит желтым сиянием, и уздечка в золотых бляшках. Красуется… Ишь, какой удалец и наглец!

— А отчего дочь архонта должна радоваться? — на его вопрос и в тон ему спросила Ольвия.

— О, дочери архонта будет хорошо в степях.

— Нет, — ответила она, глядя мимо него в степь, — дочери архонта будет хорошо только в городе.

Его конь мотнул головой, словно кивая в знак согласия.

— Видишь, даже твой конь меня понимает.

— А почему тебя так зовут — Ольвия? — спросил он внезапно. — Ведь и твой город называется Ольвия.

— Почему да почему… — Помолчала. — За заслуги моего отца, вот почему. Разве скифскому вождю не все равно, какое имя носит его… пленница?..

— У тебя красивое имя… Ольвия, — сказал он задумчиво. — Поведай мне, кто дал тебе такое имя.

Ольвия родилась и выросла в самой большой и значительной греческой колонии Северо-Западного Причерноморья, которая славилась как крупный ремесленный, торговый и земледельческий центр всего Понта Эвксинского. [11]

— Тесно стало грекам в Греции…

Так говорил ей отец.

Ольвия не могла понять: как это грекам — и вдруг стало тесно в Греции? Но на вопрос, как и почему их предки появились на берегах Понта Эвксинского, отец неизменно отвечал:

— Тесно стало грекам в Греции, вот и перебрались сюда.

— В чужие края?

— Когда-то они были чужими, а потом стали своими.

— Тесно… Отчего же на родной земле стало тесно?

— Зачем тебе это?

— Хочу все знать, — задумчиво отвечала дочь. — Может, когда-нибудь посчастливится побывать в Греции, на нашей прародине, — я должна знать все.

— Давно это было, — неохотно отвечал Родон, — я от отца своего слышал, а он — от своего… Ох, давно. Тесно тогда грекам стало в Греции. Не столько тесно, сколько обидно. Знатные роды, в руках которых была вся власть, начали все больше и больше притеснять крестьян, захватывали их земли, а самих хозяев превращали в рабов. Крестьяне не покорялись, боролись, но что они могли поделать? Да и с богачами-землевладельцами им было не тягаться. У тех хозяйства были крепче. Потеряв землю, шли в города, но там и своих бедняков было полно. Особенно ремесленников, которые не знали, кому сбыть свои изделия… Куда податься? Крестьяне объединялись с городской беднотой, которая тоже не знала, куда приложить руки. Вместе боролись с родовитой знатью. Безземельных бедняков в городах становилось все больше, они становились опасны для власти. Их нужно было куда-то деть, чтобы пожары не охватили города… Вот тут-то и помогла колонизация. Все, кто не находил на родине себе места и куска хлеба, все, кто мечтал о собственной земле, — все хлынули в чужие края…

Колонистам прокладывали пути торговые караваны. Они плавали повсюду, знали дороги и в чужие земли, они основывали свои фактории, они и подсказывали, где лучше поселиться. Города, чтобы как-то избавиться от бунтующей голытьбы, снаряжали караваны, сзывали добровольцев…

В колонисты шли и представители знатных родов, потерпевшие поражение в борьбе за власть, и купцы, и ремесленники, но основную массу составляла сельская и городская беднота, которая отправлялась в чужие края в надежде обрести землю. С собой в колонии перевозили жрецов, связанных с культами полисных богов метрополии, а также из очага родного города брали священный огонь. Между метрополией и колониями существовали прочные связи: колонисты участвовали в религиозных празднествах, посылая в метрополию своих послов; в колонии устанавливался такой же, как и в метрополии, политический строй, те же законы, те же культы богов, и горел тот же огонь, что и в метрополии. Но вскоре колонии начали становиться независимыми от метрополии, поддерживая с ней лишь тесную торговлю и прежде всего отправляя на прародину хлеб, которого так не хватало Греции.

Так и возникло поселение греков на острове Березань. Но жизнь на острове оказалась не слишком удобной (нехватка питьевой воды, волны размывали берега и тому подобное), и со временем, в первой половине VI в. до н. э., колонисты перенесли свое поселение с острова на материк. Вот тогда на правом берегу Бугского лимана, неподалеку от места его впадения в Днепровский лиман, и возникла Ольвия.

А возникла она из землянок.

Для сынов солнечной Эллады климат Северного Причерноморья был слишком суров, зимы холодными, потому и зарывались в землю.

В этих краях камень был не везде, под ногами же была земля — твердая, надежная. Для бедняков — единственное богатство.

Кайлами долбили твердую землю, рыли в свой рост четырехугольные ямы, на столбах ставили двускатные или односкатные крыши. Сверху клали хворост, обмазывали его глиной с соломой — вот и вся крыша.

Какая семья — такая и землянка.

Кто белил стены глиной, кто обставлял их плетеным тыном из лозы, а кто и просто так жил, лишь пригладив земляные стены водой.

Пол обмазывали глиной, застилали его тростником.

В землянках вдоль стен — лежанки из материкового грунта, в одну из стен врезали сводчатую печь. В иных и печей не было — просто ямка в полу для очага. Для отопления зимой и приготовления пищи — глиняные жаровни, в которых тлели древесные угли.

В стенах выдалбливали ниши, где ставили светильники, килики для питья, чаши, посуду. В пол порой вкапывали амфоры для вина, воды или оливкового масла.

За каждой землянкой — погреб, зерновые амбары, цистерны для воды, летние печи, — все они были землянками. Еще дальше — ямы для мусора и золы. Весь город был земляным. Так жили первые поселенцы, их дети и внуки. И лишь со временем начали появляться первые наземные дома, храмы, хозяйственные постройки, и уже во времена Ольвии город понемногу приобретал вид… города.

А вокруг него простирались плодородные земли, богатые травами пастбища, реки и лиманы были полны рыбы, и — безбрежная степная даль.

И еще небо.

Небо, небо, небо.

Высокое, звонкое, бездонное.

А могучий Днепр-Борисфен так пленил греков своей красотой и величием, что ольвиополиты иногда называли себя еще и борисфенитами.

Шли годы, город расширялся, застраивался. Оборонительных стен еще не было — они появятся через сотню лет, и уже полководец Александра Македонского Зопирион в 331 году до н. э., придя брать штурмом Ольвию, остановится, пораженный, перед ее могучими стенами и башнями. После долгой осады он уйдет назад со своим тридцатитысячным войском, так и не одолев греков. Но стены появятся позже, а пока беззащитный город торговал и дружил с соседними племенами, и дружба та и торговля защищали город не хуже стен, и в Грецию шел и шел скифский хлеб.

Город был назван Ольвией, что в переводе с древнегреческого означает «счастливая», «счастливый город».

И потекли с тех пор годы и годы.

В те времена, о которых идет речь, наибольшей властью в городе обладал архонт. Он не только руководил коллегиями, но и мог в случае нужды созывать народные собрания. Одним из самых суровых владык города был тогда Родон — отец Ольвии, немолодой, скупой на слово, с тяжелым характером. Сын и внук гончаров, он сумел так утвердиться, что народное собрание его одного переизбирало каждый год, и он десятки лет оставался архонтом. Его выцветшие стальные глаза никогда не знали ни сочувствия, ни жалости и смотрели из-под нахмуренных кустистых бровей, словно наконечники смертоносных стрел.