Ловкач. Том 1 - Перумов Ник - Страница 7

Мысли эти пронеслись в моём сознании куда быстрее, чем поднявшийся курок револьвера сорвался, ударяя по бойку.

Кольцо на моём пальце сделалось вдруг холодным, как лёд – нет, куда холоднее льда. Настолько холодным, что обожгло.

И я уже знал, что сделать.

Выстрел. Взлетает облачко сизоватого, мгновенно рассеявшегося дымка.

Пуля ударила меня в грудь. Точнее, во что-то плотное, неведомо как оказавшееся во внутреннем кармане моего летнего пальто. Толкнула, но совсем не так сильно, как я ожидал; а я сделал шаг к Мигелю, усмехаясь и протягивая руку:

– Как там насчёт русской рулетки, Мигель? Жалеешь, небось, что патрончиков-то не осталось?..

Лицо его дронуло, но не от ужаса, как можно было ждать. Мигель словно увидел нечто… ожидаемое. Маловероятное, но возможное. И сейчас он, не вдаваясь в объяснения, вдруг повернулся и кинулся прочь.

Причём не просто наутёк, а мигом шмыгнув в какую-то щель; я оказался там мгновением позже, увидав разве что массивную, хоть и узкую дверь, железную, словно в банке. Реципиент умел с ними управляться…, но именно, что умел. Я ощущал, что могу разнести её сейчас, эту преграду, но… стоила ли она последней искорки силы, что жила в моём кольце?.. Оно уже не было ледяным, медленно теплело, словно отходя от тяжкой работы.

Рука моя коснулась груди, ощущая твёрдый прямоугольный предмет во внутреннем кармане.

Футляр. Железный футляр с отмычками. Он принял на себя пулю. Но… как он оказался тут? Я ведь точно помнил, что лежал он в брючном кармане!.. И почему на нём нет отметиныы от пули?..

– Спасибо, – негромко сказал я кольцу.

Видать, поистине непрост был мой реципиент, что носил такую штуковину…

Так или иначе, а пора двигаться дальше. Мигель со своими громилами моих проблем не решат.

Но всё-таки хорошо, что на крайний случай есть и такие резервы.

Я шёл по грязному переулку к своей каморке под крышей, и тень узла Лигуора на горизонте пульсировала уже не дальним эхом, а ударами сердца, пусть пока ещё и слабыми. Тень ждала, как ждут семена дождя.

Глава 4. Память и свет

Человек со смуглой кожей и длинными чёрными волосами, делавшими его похожим на испанца, через крошечное подвальное окошечко смотрел, как уходит тот, кого он пренебрежительно назвал Михрюткой. И уходит после того, как разобрался с тремя подручными Мигеля, которым, увы, сегодня не повезло. Уходит после того, как получил – должен был получить – пулю в грудь. Досмотрел, отвернулся, зажёг бледно-желтый электрический фонарик и быстро зашагал сквозь лабиринт подвалов Вяземской лавры, спрятав револьвер. Все, чего Мигель хотел – у него получилось. Никаких сомнений не осталось.

Сенной рынок уже просыпался к жизни, бесчисленные возы выстраивались прямо на площади, дюжие ломовики, зевая, подгоняли новые. Шум, гам, брань, каждый норовил занять местечко получше и оттереть соседа.

Мигель их игнорировал. Быстрым шагом прошёл по Садовой к Невскому, свернул направо, миновал садик с памятником Екатерине, Аничков дворец, перешёл Фонтанку и свернул налево, по Литейному.

Сюда выходили зады роскошного дворца, фасадом своим глядящего на реку. Мигель черной кошкой скользнул вдоль вереницы телег – на кухню доставлялось необходимое. Приказчик со стражником, препиравшиеся с возницами у ворот, воззрились на него с подозрением.

– Ты! Чего надобно?

– Его милость Константина Макарыча надобно, уважаемый, – льстиво пропел Мигель. – С весточкой я для него. Ты уж позови, не затруднись, добрый человек, – и Мигель поспешно сунул в подставленные ладони по двугривенному.

На кривые усмешки он привык не смотреть. Эти люди были просто дверями – деревянными полотнищами.

– Лады, тута жди, – приказчик ушёл, пыжась от важности.

А немного погодя Мигель уже сидел в дворницкой, и мажордом Константин Макарыч, прищурившись, глядел на него.

– Токмо его светлости? Самолично его княжеской милости? Мне никак?

– Никак невозможно, милостивец! Его светлость тебе потом подтвердит.

– Тута жди, – тучный управитель поднялся. – Ох, грехи наши тяжкие…

Мигель послушно ждал. Правда, недолго.

…Его ввели в кабинет, более напоминавший додревние боярские палаты. Колонны поддерживают сводчатый потолок, стены покрыты яркой росписью – птицы Сирин, Алконост и Гамаюн, пардусы, гепарды, медведи…

За огромным столом, разгораживавшим кабинет надвое, боком к окну, сидел старик, сухощавый, совершенно седой, в богатом кафтане, какой не увидишь нигде, кроме как в театре… ну или в этом дворце.

– Ваше сиятельство, – Мигель отбил поясной поклон. Иных хозяин кабинета не признавал.

– Сияю, сияю, – буркнул старик, откладывая перо. – Чего у тебя? Чего шум поднял, управителя моего смутил? И обращайся как положено.

– Видел, господин мой княже, сегодня зело преудивительное…

Князь Иван Михайлович Шуйский слушал молча, сведя кончики пальцев вместе, и под немигающим этим взглядом Мигелю стало совсем не по себе. О том, что в подвалах Шуйского люди исчезали бесследно, на дне Петербурга шептались уже давно. Но он продолжал говорить, будто сказитель пел.

– Вот, значит, как… – проскрипел старый князь, когда Мигель замолчал. – Ну, молодца, молодца, что ко мне пришёл. Кому ещё сказывал?

– Никому, княже, вот истинный крест, ни единой душеньке!

– Обратно молодца. Теперь ступай, Куракиных оповести, Гедиминовичей этих, подлюк подлючих. Молчи! Не возражай. Ведаю, что и они тебе платят.

– Ва-ваше си-сиятельство… да я… я ж всецело вам… всей душой… живота не пожалею…

– Пожалеешь, – сухо сказал князь. – Отбивался, значит, этот Ловкач твой, как никогда раньше б не смог?

– Именно так, княже и господине! И… чуял я это в нём, как есть чуял!.. а еще…

Мигель вдруг чуть подался вперед и зашептал на ухо Шуйскому. И едва ли не с каждым его словом брови аристократа поднимались всё выше.

– Ты осторожнее с тем, что чуешь, – посоветовал Иван Михайлович, когда Мигель закончил.

Он явно задумался над услышанным, на висках проступили бисеринки пота.

– Девка у этого Ловкача имелась? – наконец, спросил Шуйский.

– Никак нет!

– Значит, сыщешь. Толковую найди. Вот тебе на траты, – длинные стариковские пальцы открыли шкатулку, выудили и пододвинули к Мигелю столбик монет. – Бери да помни, за всё спрошу строго. Пить-гулять потом станешь, как службу исполнишь. Значит, понял ли? Куракины и девка. Завтра с докладом явишься.

– А… ваше си… то есть господин мой князь Иван Михайлович… а Куракиным-то мне что сказать?

И весь, до носков обувки, замер в ожидании. Ждать Мигель умел едва ли не лучше всех.

– Скажи, – князь пожевал бескровными губами, словно древний сом в омуте, – что явился сюда сильномогучий чародей. Им сие зело-о интересно будет, – он вдруг хихикнул. – А мы поглядим, поглядим, как они заскачут-завертятся… Ну, ступай теперь. Куракины и девка. Утром жду тебя. Кланяйся теперь, да пониже, пониже, спины не жалей!..

Князья Куракины жили совсем иначе. Их особняк, стоявший на Мойке возле самой Дворцовой площади, переоборудован был по последнему писку моды: колонны, зимний сад в застеклённой галерее, электрическое освещение, бронзовые дверные ручки в виде виноградных лоз. Внутри – лепнина, гобелены, кресла в стиле Людовика XV. Здесь вставали поздно, и до визита в особняк Мигель даже успел перехватить яичницы с колбасой в аустерии на Конюшенной площади.

В приёмной играла музыка – кто-то разучивал модный этюд на фортепиано.

Мигеля ввёл молодой камердинер в строгом фраке. Проводил до гостиной, где в кресле у камина устроился князь Владимир Александрович Куракин, в модном парижском сюртуке, нацепив пенсне, в котором, по правде говоря, совершенно не нуждался. Рядом его младший брат, Михаил, в неизменном светло-сером костюме, курил тонкую изящную пахитоску.

Мигель поклонился, но уже совсем не так, как старику Шуйскому, а манерно, даже ножкой шаркнул.