Шурик 1970 (СИ) - Алмазный Петр - Страница 35

Луч фонарика переместился на сумки.

— Мы — дружинники. Народная дружина. Сумки открывай.

Я облегченно выдохнул. Дружинники, это вам не поздноночное: «Мужик, дай закурить». Действительно, трое молодых ребят с красными повязками на руках. На гопоту не похожи.

Я продемонстрировал содержимое кошелок. Фонарик осветил качественный корнеплод. И блестящие крышки консервных банок.

— Точно картошка, — подтвердил голос из темноты. — Да и в очках этот. А тот был без очков, в усах и бакенбардах.

— Да что случилось-то? — спросил я, снова закрываясь рукой от фонаря.

— Квартиру в «гармошке» обнесли. Две сумки ценных вещей вынесли.

— Так я не от дома иду, а к дому.

— Так и ходили бы по освещенной улице. А то крадется в темноте… Ладно, извиняйте, товарищ, мы вас больше не задерживаем.

Дружинники пошли дальше, а я подхватил сумки и постарался быстрее выбраться на освещенную дорогу. Значит, в нашем доме кого-то обнесли. Надеюсь, еще не моего соседа Шпака.

Я поднялся наверх, открыл дверь. Зина была дома. Она сидела перед телевизором и плакала. Неужели все из-за меня?

Но нет, ничего про «Голос Америки» она не слышала. Беда была в другом. Просто сегодня на репетицию «Кабачка „13 стульев“ пришли сразу три новых артиста, точнее — два артиста и молодая артистка, а ее сцену урезали до двух минут. Ее! Зинаиды Багрянской! До двух минут!!! Она отрыдалась мне в плечо, но внезапно слезы в ее глазах высохли.

— Только хрен они угадали! — Зина вскочила на ноги и повернулась к телевизору. — Мы знаешь, чего придумали?! Ну, сука Лапин, держись! Мы их, всех новеньких, гнобим! Они на нашем фоне кажутся придурками! А если нас будут выживать по одному — все уйдем! Всем театром сатиры! И пан Збышек сказал, что его старый состав вполне устраивает. Вот возьмем и уедем все. В Польшу! Ты знаешь, что нас в Польше показывают?

Я не знал, но кивнул. А Зина снова залилась слезами.

— Давай спать, дорогой, — погладила меня по плечику Зина, успокоившись. — Только сделай чего-нибудь покушать.

Я сделал для жены пару горячих бутербродов с сыром и помидоркой. И чай с лимоном.

Любила она меня этой ночью зло и страстно. Словно мстила «суке Лапину»*.

* (17 апреля 1970 года на должность председателя Госкомитета по радио и телевещанию был назначен Сергей Лапин. С его именем связывают введение жёсткой цензуры на радио и телевидении. Лапин просматривал все телевизионные программы перед их выходом в эфир. При нём живой эфир, кроме футбольных и хоккейных матчей и новостных программ, ушёл с экранов телевизоров. Передачи и фильмы, не соответствовавшие критериям «идеологической чистоты» и вкусам председателя Гостелерадио, подвергались правке, порой отменялись целиком, а в худшем случае стирались или размагничивались. В декабре 1971 года Лапин, утверждая список музыкальных номеров для «Песни года», вычеркнул все песни, «которые так или иначе не прославляли СССР, его героическое прошлое и светлое настоящее». В 1972 году был прекращён показ игры КВН. Была введена система запретов. Лапин не разрешал появляться на экране телевизора людям с бородами. Мужчинам-ведущим было запрещено выходить в эфир без галстука и пиджака. Женщинам не разрешалось носить брюки и слишком короткие юбки.)

Два звонка раздались одновременно. Будильника и телефона. И еще утренняя гимнастика по телевизору началась. Я заглушил будильник, поднял трубку. Звонил Дуб.

— Александр Сергеевич? Это Гаврилов с кафедры. Вы не сдали взятые для подготовки доклада иностранные журналы. Их необходимо немедленно сдать.

— Могу только после работы, — сказал я таким же официальным голосом. — Я не могу опаздывать на службу на завод, меня ждут дети. Вечером после работы могу подвезти.

— Нет, нет, журналы нужно сдать немедленно. Мне нужно отчитаться и сдать журналы в библиотеку именно сегодня, — заволновался Дуб. — Я выезжаю прямо сейчас, буду ждать вас у подъезда. Вы уж прихватите журналы?

Какие на хрен, журналы? Все ясно, журналы — повод. Наверняка мой телефон «слушают». Кто? Как выразился Бунша — компетентные органы.

Я положил трубку, выключил телевизор, посмотрел на безмятежно спавшую Зину. Ей всю неделю к двенадцати. Ненормированная рабочая неделя. Пошел на кухню, быстро приготовил кофе и тосты. Наскоро перекусил. Значит, в институте уже в курсе, что «Голос Америки» выбрал меня в числе главных диссидентов. Ну да, студенчество, оно на вражьи голоса самое падкое.

Когда уже собрался выходить, вспомнил про Егорыча и его угрозу. Ну да, отказные ответы из министерств. Не покажу — машину не отдаст. Интересно, каким образом? Оружием грозить будет? А вдруг он еще и текст анализировать прямо на месте станет? Точно к подрастающему поколению опоздаю.

Я сунул всю папку по электромобилю в сумку и пошел к лифту.

Дуба пришлось подождать. Явился совершенно запыханный. Бегом от остановки бежал?

— Слышал уже про себя? — спросил Дуб, протягивая руку для пожатия.

— Сам — нет. Рассказали.

— С подробностями?

— С ними.

— И что думаешь?

— Подстава. Голимая.

— А кому нужно?

— Да хрен его знает.

— Слушай, а ты реально с забугорными ниче, никак? Может, было что?

— С дуба рухнул?

Дуб промолчал. Потом спросил:

— Как на новом месте?

— Нормально. С детишками в машинки играем. На станции юных техников.

— Ну да, на заводе режим. Вряд ли теперь за забор пустят. Может, оно и лучше. У нас там такое творится… Народ обсуждает, шушукается, втихаря, конечно. И ведь как-то записали. А как? Магнитофонов при них не было — это точно. Ерофеев писал на «Комету», так запись сразу в первый отдел забрали. В первом говорят, чтобы сухари сушил. Слушай, пятеркой не выручишь? Я бы был очень благодарен.

— Извини, не напечатал еще. А что было, пошло на закупку муки.

— Какой муки?

— Ржаной.

— Зачем?

— Хлеб печь, сухари сушить.

Дуб обиженно засопел:

— Трешку.

Трешку я дал.

Егорыч меня ждал, хоть ночная смена его кончилась. Он сидел в своей инвалидке, когда я подошел, открыл дверь, собираясь вылезти. Я его остановил, молча отдал папку. Пусть смотрит, наслаждается. Сам свернул провода, еще раз полюбовался на новые колеса, вкрутил переключатель, поехал.

Егорыч читал, не препятствовал…

Перед началом занятий я припарковался на стоянке у главного корпуса, снова явился на проходную АЗЛК и потребовал вызвать Сидорову. Сидорова вышла, увидела меня, нахмурилась. Я уж подумал, что и она в курсе про вражьи голоса. Но нет, видимо, сама не слушает, а до комсомольской организации завода скорбная весть, что у них работает главный диссидент, еще не дошла.

Видно, Сидорова просто подумала, что я не справился с комсомольским поручением и решил слинять. Но я молча протянул ей исполненную на листке в клеточку заявку для кружка: стекловолокно, эпоксидная смола, электромоторчики малой мощности, краска, оргстекло, крепеж. И пластилин, много пластилина. Список составил еще вчера, из одного энтузиазма гоночных машин не сделаешь.

Сидорова прочитала, радостно улыбнулась:

— Конечно сделаем, Александр Сергеевич! Лично на склад пойду! Все добуду, все привезем! Для детей ведь, для нашей смены! Как вам ребята?

— Отличные ребята, — ответил я. — Сработаемся.

— Ну вот, я же говорила! А Нистратова все жаловалась, что хулиганье…

Сидорова поняла, что сболтнула лишнее, приняла заявку, предложила звонить в любое время и удалилась через свой служебный вход.

Я припарковался недалеко от ворот станции. Когда вошел в калитку, ребята уже ждали меня у крыльца. К моему удивлению, обычно улыбчивый Козлов уже не улыбался, он молча выложил из сумки для сменки стартер, положил его на крыльцо. Стартер был тот самый, что я вчера собрал.

— В чем дело, Слава? — спросил я удивленно.

Козлов не ответил, а в глазах его я увидел слезы.