Княгиня Евдокия 5 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна - Страница 17

— Едва живы… — лицо Иван Иваныча ожесточилось. — Многие из воев поседели от ужаса и по выздоровлению хотят оставить службу, чтобы уйти в монастырь.

Евдокия шумно выдохнула, не смея осуждать вслух перепуганных воев, но всё же осуждая. Вместо того, чтобы искать того, кто им устроил такую западню, они будут до конца жизни байки в монастыре рассказывать, как с истинным злом столкнулись. А царевич молодец. Пытается во всем разобраться.

— Ну вот что, — деловито заявила она. — Я через московские новости дам приметы нашего злодея! У меня все искать его будут, — зло выпалила Дуня. — Он иноземец, и мы всех их возьмем под свой острый глаз…

— Бам! — хлопнула сухощавая рука Репешка по столу. — Ишь, раздухарилась! Не смей город баламутить! Без тебя разберемся.

— Дунька дело говорит! — вступился за неё царевич.

— И ты туда же?! — рассердился боярин. — Вот я к батьке твому схожу, расскажу про ваши буйные головушки. Пусть он голову ломает, куда дурну силу направить, — намерено по-простецки заругался Репешок.

— Но Борис Лукич, — заворковала Евдокия.

— А ну цыц! — погрозил он ей. — Жди, что царь скажет… маята!

Друзья, прекрасного Вам настроения и энергии!

Глава 7.

— Иван Иваныч, мерзкий тать возомнил себя гением злодейства, а я так в новостях напишу, что у него земля под ногами гореть будет! Всем миром ловить будем его.

— Дунь, а если мы всех иноземцев переловим? — засомневался царевич. — Ты же сама говорила, что нет у тебя примет!

— Он умный, зараза! А люди умников завсегда видят, так что невиновные не пострадают.

— Да неужто? — опешил юноша. — Вот только в тебе люд умницу отчего-то не распознал, — съязвил он.

— Как же это? — искренне удивилась Евдокия и даже с сожалением посмотрела на царевича. — Иван Иваныч, во-первых, мне всегда больше всех пересудов достаётся за мою прозорливость, а во-вторых, меня все любят и называют разумницей!

— С придурью, — поддел царевич и засмеялся.

Евдокия замерла с открытым ртом, позабыв, что хотела сказать, но царевич смеялся столь беззаботно, как-то по-детски, что она тоже засмеялась.

— Да ну тебя, — отмахнулась она, признавая его правоту и даже не думая обижаться.

Уж ей ли не знать, какие характеристики дают в народе каждому знатному человеку! Чаще всего насмешливые или злые, но ими всё одно гордятся. Да что говорить, если бояре и князья гордятся прозвищами, даже глупыми, а про Евдокию знают все от мала до велика.

— Дунь, ты погоди воевать со злыднем, — отсмеявшись, царевич благожелательно посмотрел на подружку. Он даже пожалел, что на той охоте её не было рядом. Уж вместе бы они не дали себя запутать и сразу во всём разобрались!

— Я согласен с Репешком, тут нельзя нахрапом действовать. Дождемся Семёна Волка, послушаем, что он вызнал и чего надумал, а уж опосля решим.

Евдокия вынужденно кивнула, хотя перспектива пламенного наскока казалась ей удачной. Тактика «пошурудить палкой в муравейнике» её никогда не подводила. Но если есть желающие скрупулезно разгребать случившееся, то мешать им глупо. Лишь бы не отступили.

— Ну чего ты скисла?

— Да так… думаю. Хочется поскорее со всем разобраться и жить спокойно.

— Неужели? — хмыкнул Иван Иваныч. — Ты и покой несовместимы!

— Да ты что! Разве ты не знаешь, что самое моё любимое дело — ничего не делать! — возмутилась боярышня. Царевич засмеялся.

— А я больше всего люблю читать, — признался он. — Была б моя воля… — он мечтательно посмотрел наверх, но вместо неба там был потолок подземного хода.

— Было бы ещё чего читать, — буркнула боярышня. — Если бы не я, то все тут умерли бы от читательского голода!

— Знаешь, а я тоже думаю написать сказку, — вдруг признался он.

— Ты? — не поверила боярышня. — Сказку?

— Да, страшную. Помнишь, как мы в детстве пугали друг друга?

— Иван Иваныч, при всём моём уважении ты можешь написать умную сказку, но никак не страшную.

— Думаешь?

Евдокия сделала вид, что глубоко задумалась, а потом кивнула.

— Дунь, ты ничего не чувствуешь? — неожиданно серьёзно спросил царевич.

— Чего? — настороженно спросила она, беспокойно оглядываясь. Вокруг было темно и только тени в неверном свете зажжённой лучины дрожали.

— Как по тебе ползёт… — Иван Иваныч опасливо отступил от неё.

— Что? — занервничала Дуня. — Сними с меня это! Где оно? — завертелась она, обстукивая себя по рукавам, бокам, голове.

— Снять? Нет! Нет! А вдруг оно на меня кинется! — в притворном ужасе возопил царевич и, хохоча, бросился бежать, увлекая за собой свою охрану.

— Иван Иваныч! Ты куда? Не оставляй меня здесь! — все ещё пытаясь с себя снять неведомое нечто, побежала следом Евдокия и только через несколько шагов до неё дошло, что царевич напугал её.

— Ах ты! — воскликнула она.

— Ага, я! — смеялся парень. — Ну что? Могу я написать страшную сказку?

Евдокия поклонилась, признавая свою неправоту.

— То-то же! — он наставительно вздел палец.

Они чуть не заплутали в подземных ходах, но царевич вовремя остановился и вывел Дуню с ее сопровождающим наверх. Сам же отправился дальше. Его охрана следовала за ним молчаливыми тенями, пряча в бородах улыбки.

Выйдя наверх, Евдокия глубоко вдохнула воздух свободы. Всё-таки подземные ходы навевали ей недобрые воспоминания. Она весело посмотрела на Балашёва и огляделась.

— А мы недалеко ушли от разбойной избы, — с облегчением произнесла она.

Кузьма с любопытством огляделся, окрикнул Илью с воями. Те подбежали, и Дуня решительно направилась к Марии Борисовне, чтобы рассказать о том, что узнала.

Царица выслушала её и повторила повеление Репешка тихо сидеть, дожидаясь царёва повеления. Дуняше хотелось обиженно воскликнуть, что если бы её поставили в известность о том, что на записки Никитина ловили шпиона, то она уже принесла бы им его на блюдечке, но промолчала. После покушения на царевича в Кремле стало напряженно, и махать флагом с лозунгом «Вот я какая!» было неразумно. Больше дел у боярышни не было, и она отправилась домой.

Ко всеобщему удовольствию дом преображался на глазах и становился уютным. Дуняша объявила домочадцам приход осени и расставила повсюду вазы с осенними букетами. Этот поступок запустил процесс вдохновения, и все занялись украшательством.

Милослава вспомнила о картинах дочери и развесила их где только можно. Получилось аляповато, но уютно и интересно. Ключница принесла из оранжереи горшки с южными растениями и украсила ими подоконники.

Сообща расставили привезённую мебель и дом больше не казался пустым. Особенно уютными стали те комнаты, где разместили ковры. Из-за ковров все спорили до хрипоты. Дуня хотела укрыть ими пол, но домашние требовали повесить эдакую красоту на стены, как гобелены в замках. Победило большинство, но только касательно больших заморских ковров. Маленькие же, домотканые, заняли своё место у кроватей.

В доме для слуг тоже многое изменилось. Мебель там ещё не всем подвезли, но старики с детишками целыми днями мастерили полочки, скамеечки, коробочки, вешалки и прочую мелочевку. Рукодельничали они во дворе и из хозяйского дома все было хорошо видно.

У Дорониных началась пора гостей. Наконец-то отпраздновали новоселье, а поток гостей не иссякал. Поначалу Евдокия активно участвовала в приеме гостей, но вскоре скинула хлопоты на маму и деда. Отец уехал проверять подготовку кирпичного завода имени царя к зиме и повёз туда Гришку с семьей. Дуня же с нетерпением ждала новостей.

Волк уже вернулся, но оставался неуловимым. Сестра только руками разводила, говоря, что в этот раз муж молчит и строго настрого приказал не лезть в это дело. А у Маши читатели страдают, ожидая новых историй с участием Пятачка.

Дуня на всякий случай сходила в гости к отцу Семёна. Повод был — новоселье! Но Григорий Волчара лишь намекнул ей, что скоро она всё сама узнает. Смирившись, что расследование идет без неё, Дуня ответственно ходила на работу в царицыны палаты и в Думу, ожидая решения царя.