Когда-то я была злодейкой (СИ) - Лей Лора - Страница 25

После дуби, снова суши, окрашивай, суши, расправляя, натирай маслом, и только тогда, в конце долгого и муторного действа, получишь-таки прочную, тонкую, приятную на ощупь оригинальную кожу, подходящую для изготовления галантереи, одежды и обуви, канцтоваров и мебели.

И все это, не считая поиска рынков сбыта, партнеров по кормам и переработке, обустройства и обучения новых работников, переговоров с заинтересованными сторонами, ведения отчетности и бухгалтерии…

***

Три года Елизавета с парнями налаживала работу фермы. Были неудачи, особенно с кожей: страусятина-то уходила и в пищу самим, и в несколько ресторанов в городе, и на производство колбас и вяленого мяса, пользовавшегося спросом у любителей карпаччо и в колониальных войсках.

С яйцами, вернее, с их декоративным применением (содержимое-то съедали сами, иногда продавали в столичные ресторации), тоже пришлось повозиться, хотя Кэтрин ухватила идею сразу. Поначалу были сложности с извлечением мембраны изнутри яйца – у парней, занятых на ферме, не хватало терпения и гибкости пальцев.

Но Кэтрин подключила девочек-пансионерок и наладила процесс не только подготовки, но и резьбы по скорлупе, изготовлению мозаик из окрашенных кусков ее же, даже использование в ювелирке было освоено!

Кстати, младшая дочь Темперанс вышла замуж позже других сводных сестер, за младшего сына доктора Фаулза, тоже врача и любителя кошек, родила девочку Лиззи и была абсолютно счастлива.

Забавно, что в резьбе по яйцам (Елизавета ржала аки конь про себя, когда произносила это словосочетание) преуспел старейшина Зулу и его брат Мугабе. Их ажурные светильники и вазоны шли в ювелирном магазине Адама Йоффе по самым высоким ценам, конечно, без указания авторства…

Шкатулки, инкрустации и панно с использованием скорлупы, поделочных камней, ракушек, перьев и древесины бубинго, умнини или гренадил (драгоценные породы деревьев Африки) также охотно раскупались, принося и прибыль, и рекламу поместью (!) семьи Мортен.

Глава 26

Воспоминания о прожитом заняли всю ночь тридцать третьего дня рождения, и к утру попаданка приняла решение: уехать из ставшего родным дома и заняться исполнением наказа покойной Батшебы Винтер – позволить себе полюбить.

Хоть в этой жизни найти мужчину, завести семью и детей, как поступает большинство женщин во всех мирах и временах.

Не то, чтобы она за девять лет здесь не думала или не пыталась устроить свою судьбу. Глядя на сестер, воспитанниц и коллег по пансиону, флиртующих, влюбляющихся и выходящих замуж, Лиззи тоже вступала в некие романтические отношения с местными кавалерами: вела беседы под луной, переписывалась невинно, танцевала, даже целовалась пару раз...

Но никто не трогал её сердце, как она бы хотела, никто не будил в ней пожар страсти (уж она-то знала, что это такое), не теряла головы от волнения и нежности.

«Старая я, наверное, и всё ещё циничная, раз не могу отдаться чувствам» – думала попаданка после очередного романтика, не приведшего к предложению руки и сердца от предполагаемого кандидата в женихи.

Расстраивалась ли Хмырова? Немного. Больше было неловко перед родными, отчаявшимися увидеть её счастливой новобрачной. Лиззи недоумевала порой, да что же с ней не так, раз молодые люди, оказывающие ей недвусмысленные знаки внимания, так и не доходят до нужной кондиции?

Благодаря физкультуре, оптимизму и интересной работе она прекрасно выглядела (моложе многих местных ровесниц), придерживалась положенных норм морали (да, заставляя себя, но куда денешься?), пользовалась уважением, известностью, была умна, богата, титулована с некоторых пор…

И однажды узнала-таки, невольно подслушав разговор двух сослуживцев зятя Боулза, присутствовавших на юбилее Николаса Мортена и оказывавших ей знаки внимания.

-Знаешь, будь она не так хороша, я бы рискнул на большее, чем танец или фривольные стишки – вальяжно развалившись в кресле и потягивая их монастырское вино, делился с приятелем капитан колониальных войск мистер Бродерик Дулитл, красавец 25 лет, прибывший в Кейпсити недавно.

– Меня даже ее возраст не смущает. Но, понимаешь, мне рядом с ней неуютно…Она смотрит так оценивающе, будто ей не 30, а все 70…Брр…И целуется умело…Явно не девственница, чтобы там не говорили…Ещё и эти её таланты…Я ищу кроткую тихоню, что будет смотреть мне в рот и слушаться беспрекословно, а не такую ...генеральшу, которая меня самого построит по стойке «смирно». Я тут поспрашивал ребят, все подобного мнения о мисс Мортен, вот и не лезут в петлю, несмотря на положение и деньги её и… папаши – усмехнулся говорящий, а слушающий его поддержал, о чем свидетельствовал звук столкнувшихся бокалов.

Услышав столь нелестную для себя характеристику, Лиззи перестала надеяться на брак – здесь, по крайней мере, в колонии, где у неё имеется такое реномэ.

Может, в новом месте, в другой среде, она получит шанс на счастье? В Европе или ...России? А почему нет? Ей, если честно, за эти без малого сорок лет надоели и жара, и море, и бананы…

Иногда Елизавета до дрожи хотела услышать шум летнего дождя, сходить за грибами в хвойный лес, попариться в бане после лыжной прогулки, поесть квашеной капусты или свежесобранной лесной земляники с молоком...

Увидеть природу страны, в которой родилась и которую долгое время видела только по телевизору: колокольчики-ромашки, искрящийся на солнце снег, широкие зеленые просторы и зеркала голубых озер, пережить смену сезонов, поплавать в пресноводной реке...

«Тогда, чего сидим, кого ждем? Думаю, я сделала все, что могла, для Мортенов. Пора прощаться! Поеду в метрополию, проверю наследство, потом махну в тутошнюю Русь-матушку…Счастье, я иду тебя искать!» – сказала себя Лиззи Мортен с душой Елизаветы Хмыровой-Хобяковой и пошла готовиться к отъезду: дела передать, распоряжения оставить – на всякий случай, корабль найти. Дел полно!

***

На сборы ушел месяц. Объявление об отъезде на историческую родину Лиззи сделала утром, во время завтрака. Семья была в шоке, но, видя нешуточную решимость старшей мисс, возражать никто не посмел.

Бессменная «перпетум мобиле» Мортен пообещала оформить все нужные для работы в её отсутствие бумаги, успокоила сестер и отца, что это не каприз и с ней все будет в порядке, попрощалась с воспитанницами, коллегами, семейством Зулу (о них она особо беспокоилась и взяла с зятя Нокса клятву, что он не «кинет» аборигенов без внимания и заботы), оставила все записи по пансиону и ферме, контакты и советы, дождалась рождения сводного брата (Рианна была на сносях) и, успокоенная тем, что мальчик был не только крупным, здоровым, но и лишь слегка смугловатым (а значит, серьезных проблем с наследованием баронетства быть не должно), ступила на палубу корабля-комбо (парусник на паровой тяге) «Лузитания» 1 апреля 1908 года по местному летосчислению, чтобы через месяц с небольшим оказаться в столице Островного королевства Бриктании.

Провожали её все Мортены (с зятьями) и Флоренс, залившая пристань слезами. Сэр Николас торжественно пожелал счастливого пути, наказал непременно телеграфировать о прибытии и поцеловал в лоб, вытерев украдкой повлажневшие глаза и шумно высморкавшись в сторонке.

Сестры плакали, обнимали, целовали, велели беречься и писать часто, зятья обещали присмотреть за семьей и делами, а Флоренс причитала, что не увидятся они больше.

Лиззи шутила, успокаивала всех, но на сердце у неё было тяжело: вслед за верной служанкой она была почему-то уверена, что не вернется, а значит, и видит она этих людей в последний раз.

-Флоренс, дорогая, все будет хорошо, я еду на родину –двусмысленность в словах девушки, конечно, никто не уловил.

В небольшом багаже путешественницы лежали паспорт, рекомендательные письма к столичным знакомым Мортена и графа Дамбли, векселя в банки короны, немного драгоценностей и алмазов, несколько нарядов, дневники и конспекты Батшебы Винтер и необыкновенно красивый резной крест из черного дерева, врученный ей старейшиной Зулу.