Тяжёлая реальность. Игры благородных - Усманов Хайдарали - Страница 4

И только тогда происходит запечатывание. В конце этого процесса на монету накладывают печать Звёздного Суда. Она связывает монету с центральным кристаллическим ядром в Гномьей Столице. Благодаря этому любой империал можно проверить – достаточно провести над ним магический ключ. Монета сама отзовётся, подтверждая подлинность.

Да. Их было просто невозможно подделать. Ведь империал – это не просто кусок кристалла. Это “фрагмент памяти Вселенной”, упакованный и запечатанный. Внутри монеты течёт слабый поток магической энергии, который невозможно воссоздать искусственно. Подделка рассыпается при первой же проверке – словно треснувшее зеркало. От этого зависела и её ценность. Говорят, что одна монета хранит в себе крошечную частицу мёртвой звезды. Потому в ней заключён сам символ вечности. Для эльфов империал – это чистота и гармония формы, для орков – символ могущества, для гоблинов – абсолютная гарантия сделки, ведь обмануть монету невозможно.

После изготовления империал помещают в особый Каменный Купол – Хранилище, где магия стабилизируется, и монета становится “живой”. В этот момент её можно использовать – как платёж, как энергетический ключ, как печать в сделках или как носитель клятвы.

Цена тайны была достаточно велика. Мастерские по производству империалов охраняются сильнее, чем тронные залы Империй. Над входом дежурят стражи в экзоскелетах, способных выдержать попадание плазменных орудий. Каждый зал защищён рунными печатями и древними договорами с каменными духами. Даже сами мастера не знают всех деталей процесса. Каждый гном обучен лишь своему фрагменту тайны. Один вырезает заготовку, другой вплетает руны, третий очищает кристалл – и никто не владеет целым знанием.

Ходит легенда, что лишь Верховный Кузнец Звёздного Сердца знает полную формулу рождения империала. Его имя не произносят вслух, и даже короли гномов склоняют перед ним голову.

Сами мастерские, где всё это происходит – самые охраняемые места во всей Гномьей цивилизации. К ним не подпускают даже союзников. Каждый мастер связан клятвой и печатью крови. Если он выдаст тайну, его сердце в тот же миг остановится. Даже среди гномов лишь немногие знают полный цикл.

Поговаривали о том, что однажды даже гоблины пытались похитить секрет изготовления. В их руках оказались десятки кристаллов-сырцов, но ни одна попытка обработки не увенчалась успехом. Кристаллы распадались, а лаборатории взрывались, утягивая в смерть всех, кто к ним прикасался.

И так было уже тысячелетия. Империалы правили рынками, соединяли целые цивилизации и останавливали войны. Кто владел такими монетами – владел доверием. А кто владел подобной мастерской – владел самим дыханием цивилизаций.

Империалы стали больше, чем просто деньгами. Это был символ доверия, договоров и власти. Кто хранит империалы – тот хранит кусочек дыхания звезды. Хотя, казалось бы, что это были одни и те же кристальные диски, одна и та же шепчущая в них звезда – а смыслы разные, как запахи у разных ветров. Для этого было достаточно посмотреть на то, как империал лежит в ладони орка, как тает в эльфийской зелени, как звенит в зубах гоблина… Сама монета не меняется. Меняется взгляд того, кто её держит.

Для орков она несла вес клятвы и цену крови. Для орочьих кланов империал – не “деньги”, а свернутый в камень долг. Его не считают поштучно – его взвешивают честью. На военных советах монеты выставляют в открытых сундуках – не ради блеска, а чтобы каждый, проходя мимо, ощущал их холодный, звездный запах и помнил, что клан связал себя походом.

В кузницах клана монету испытывают не зубом, а огнём. Её кладут на ребро раскалённого клинка. Подделка тут же треснет и впитает жар, настоящая – пропоёт ровным гулом, будто клинок и монета узнали друг друга по древней памяти звезды. Этот звук – знак допуска к казне. И слышать его было доверено немногим.

У орков есть три “лица” империала. Вира – плата за кровь. Её приносит виновный род старшим шаманам, и те запечатывают монеты в каменные чаши с рунами памяти. Пока вира лежит невостребованной, клан обязан хранить мир. Если же чашу разобьют, то мир рушится, как стекло… Выкуп клинка – плата мастеру, который выковал оружие для вождя. Монеты вкладывают в рукоять, под накладку, и клинок становится “задолженным” и возвращает долг силой в бою… Доля добычи – каждая сотая монета похода уходит в “Тихий Омут” – общий фонд клана. Его хранят не в сундуках. Эти монеты фактически вмурованы в опорные столбы Дома Совета, чтобы сам дом держался не только на камне, но и на долге.

Орки же не любят “ростовщины”. Зато уважают отсроченную плату клятвой. Когда вождь кладёт ладонь на стопку империалов и обещает привезти втрое – это не процент, это обет возвращения. За его нарушение лишают имени. На рынках орочьи торговцы охотно берут “свидетельство стяга” – резной жетон, в котором резонансом вписан номер клана и печать похода. Это обещание монет, подкреплённое звуком их будущего гула.

В быту орки не носят кошелей. Это даже выглядит смешно. Хотя и опасно. Они вплетают один-два империала в косу или пришивают в потайной карман доспеха. Такая монета, имеющаяся при теле, как запас воздуха у ныряльщика. Если всё рухнет, хватит на дорогу домой и на кость для поминального костра.

Эльфы считают всё это согласной нотой в великой песне. Так как не видят в империале отдельно взятую “вещь”. Для них это нота, вырезанная из немой музыки космоса. В их банках-роще монеты не лежат мёртвым грузом. Их подвешивают в живых коронах – прозрачные чаши на ветвях певчих деревьев. Каждая корона настроена на “родовую гамму”. Монеты, поданные родом, начинают светиться в унисон, и хранитель-арфист слышит баланс состояния – как настраивает струны.

Подделка среди эльфов – не преступление, а кощунство. Любая “ложная нота” портит песнь целого рода. Потому проверка проста и красива. Подозрительную монету кладут на живой лист-линзу. Если узор её ядра совпадёт с рисунком жилок – монета истинна, она “нашла дыхание”. Если нет – лист темнеет, на секунду старея, и всем присутствующим становится ясно, что кто-то принес в рощу тьму.

Эльфийская торговля почти никогда не касается монет напрямую. Они предпочитают вековые залоги – связки из тонких кристаллических нитей, каждая привязана к конкретному империалу в короне. Нить можно передать, не снимая монету. Уходит право на её свет, а не сама монета. Так рождаются “ленты сезонов” – медленные сделки на десятилетия, когда плата раскрывается, как цветок, по шагам. Весной – свет на восстановление леса, осенью – свет на школы заклинателей.

Эльфы сдержанно относятся к накоплению. Если корона звенит слишком густо, хранитель снимает часть империалов и отправляет их в “Сады доверия” – общинные фонды с прозрачным сводом. Каждый житель может прийти ночью, приложить ладонь к стволу и слышать, как свет его рода помогает мостам, больницам, песенным мастерским. “Деньги должны петь.” – говорят они. И если монета замолкла, её перенастраивают. Меняют опеку… Цель… Ритм…

В быту эльф не щёлкает монетой. Это считалось дурным тоном. Он успокаивает её, как птенца, коротким касанием ногтя. И империал гасит яркость до мягкого фосфора, после чего “засыпает”. Дарить монету – почти как давать имя. По традиции жених приносит не россыпь, а один империал с родовой нотой, вписанной поверх – знак, что его личный свет теперь звучит в гармонии с домом невесты.

Гоблины связывают с этими монетами рычаг, скорость, и даже игру. Гоблины любят империалы не за поэзию и не за честь. А именно за предсказуемость. Монета – единственное, чему можно верить, когда врёшь всем остальным. Поэтому их станции гудят от “световых бирж”. Это длинные галереи с прозрачными лотками, по которым ползут ленты империалов. Каждая лента привязана к сделке. “Топливо”… “Карты штормов”… “Охрана”… “Неделя аренды”… Гоблин-брокер сидит, сосредоточившись на своём ухе. В ушной раковине у него кристальный слухач, настраиваемый на частоты свода. Он не смотрит… Он именно “слушает” рынок.

Проверка подлинности у гоблинов театральна и мгновенна. На стол ставят птичку-сверчка – механического зверька с полой грудкой. В неё вкладывают монету, щёлкают руной – и если империал истинный, сверчок запускает песню резонанса и отстукивает лапками правильный узор. Если нет – он чихает искрами и умирает с обиженным писком. Дёшево и эффектно. А публика такое всегда любит.