Счастье волков - Афанасьев Александр Николаевич - Страница 29

В ожидании контактера я купил симит – местный бублик с кунжутом и яблочный чай.

Контактером оказался сам полковник Хамроев, я заметил его в толпе, когда садился на паром. Паром, кстати, долгий, на острова идет. Хватит времени поговорить.

Полковник пересаживался несколько раз, перед тем как подсесть ко мне. Заказывал чай. Я смотрел. Если бы я увидел, что за полковником кто-то следит, то я спустился бы вниз и контакт был бы оборван.

Но за полковником никто не следил, если не считать чаек, которые следили за всеми, кто есть на верхней палубе. Если увидят что-то съедобное, могут даже из рук вырвать…

Наконец, полковник встал и с достоинством пересел ко мне.

– Новости видел?

– Сейчас новостей столько…

– Так почитай…

Я взял предложенную газету… что такого, просто человек газетой поделился.

На первой полосе – русские взорвали порт Фамагуста.

Получается, это мы взорвали. Ну п… ц.

В Турции Фамагуста – одна из болевых точек, турецкий Кипр – непризнанное государство, война за Кипр – недовоеванная война. Россия была одной из немногих стран мира, которая лояльно относилась к произошедшему на Кипре, немало недвижимости в никем не признанной республике купили русские. Понятно, что нас теперь с Турцией кое-что объединяет. Крым. Который Турция так и не признала российским.

Но теперь обвинение во взрыве в порту может привести к очень серьезной эскалации отношений между нами. Кому это выгодно – надо пояснять? Ракеты «С-400», «Турецкий поток», «Южный поток». Назревшая необходимость строить в Турции как минимум две АЭС – контракт на пятьдесят миллиардов долларов как минимум. Все это поперек интересов конкретных людей. И стран. Я не знал только, что они за свои интересы готовы взрывать порты.

– За этим за всем стоит Великобритания.

– Не США? – удивился я.

– Нет. Именно Великобритания. Мы перехватили их обмен. Они пытались захватить судно, на котором было оружие массового поражения. То самое судно. Неудачно. Они были там, но теперь они обвиняют нас, а нам никто не поверит.

А информацию о судне им подкинули, судя по всему, мы. Ну и дерьмо…

– Время играет роль. Нам надо снова вбросить информацию по делу. Но так, чтобы это не исходило от нас, якобы турки сами нашли. Ты будешь передаточным звеном.

– У меня больше нет возможностей, мой источник на том свете. Вместе со всей семьей.

– Думаю, самое время найти нового, – сказал полковник, – знаешь этого?

Изображенного на фотографии человека я знал.

– Криминальный комиссар Назим Хикмет. Сейчас занимает должность начальника отдела по борьбе с организованной преступностью…

– Как и Осман.

– Да, он занял его место. Ему и надо передать информацию, которую тебе передал комиссар Джаддид. Пусть подумает, почему его предшественника убили вместе со всей семьей. Пусть запустит расследование.

– Не выйдет. Он не поверит мне и просто арестует.

Полковник отхлебнул чая, поднял руку, чтобы несли еще.

– Тогда ты передашь ему привет от Кемаля Асатряна.

– Кого?

– Кемаль Асатрян. Местный правозащитник. Поверь, это снимет все вопросы.

Но я не поверил.

– Я не смогу правильно построить разговор, если не буду владеть этой информацией.

На подносе принесли чай. Полковник взял два бокала, сразу расплатился.

– Комиссар Хикмет, – сказал он, смакуя чай, – передал Асатряну информацию о преступлениях турецкой военщины. О нарушениях прав человека. Он снял военную базу, превращенную в концентрационный лагерь. И что там творилось.

Вот так-так…

Все-таки жить, как раньше, уже не получается. Ни у кого. У всех телефоны, часы – с диктофонами, с камерами. И каждый может снять, что творится, и выложить это в общий доступ. И режиму – а тут сейчас именно режим, авторитарный, но потихоньку скатывающийся в тоталитарный – мало не покажется.

А Кемаль Асатрян, значит, наш агент. Или армянский, что одно и то же. У Армении сейчас ведь тоже есть разведка. И скорее всего, она работает только на четыре города – Баку, Стамбул, Анкара и Москва. Но работает хорошо. Потому что армяне помнят геноцид. И готовы на все, чтобы он не повторился…

– Я знаю Хикмета, – сказал я, – он задерживал меня.

– За что?

Я усмехнулся.

– За бандитизм. Он считает, что я представитель русской мафии…

Когда полковник ушел, я начал мысленно выстраивать разговор. Время, место… это все как театр. Сценарий прописывается заранее – и не один.

Самый главный вопрос, какого невозможно будет избежать, – что меня связывало с комиссаром Джаддидом.

И лучше, если это будут взятки. Потому что если это будет что-то еще, то я могу попасть в тюрьму для политических. Или исчезнуть навсегда. Если он передал информацию армянскому правозащитнику, значит, он нестабилен и его гнетет чувство вины. В такой ситуации он запросто может в любой момент ввалиться в эмоциональный кризис и пойти в контрразведку, сдать и Джаддида, и меня, и даже самого себя.

Так что пусть лучше думает, что меня и Османа Джаддида связывали только взятки. А это значит, что про Асатряна надо помалкивать. Но и информацию передать – тоже надо…

24 сентября 2020 года

Стамбул, Турция

Проспект Истикляль

Много лет назад я впервые посмотрел «Семнадцать мгновений весны».

Это были девяностые… время развала всего и вся, время гнили, время безвременья. Совершенная противоположность началу семидесятых, когда был снят этот фильм. Штирлиц в нем выглядел не то что глупо… он выглядел в нем как-то неуместно со своим стоицизмом, долгом, своеобразной честью. Это было время других героев и других дел.

Тогда я и представить себе не мог, что однажды окажусь в ситуации, подобной ситуации Штирлица.

Правда, я был вне системы, не внутри ее. Единственный мой верный контакт в системе сгорел, и я точно знал, что его убили. Вместе со всей семьей. Если так – значит, кто-то идет и по моим следам. Они не успокоятся. То нападение – первое, но не последнее.

Это значило, что надо было идти ва-банк.

Если в сегодняшнем Стамбуле и было какое-то безопасное место, то это проспект Истикляль: власть дорожила туристическим потоком и никогда не санкционировала бы на нем никакую силовую акцию. Здесь вообще не любят публичности в таких делах… людей тихо убирают, и всё.

Я прибыл на место встречи первым, в том же самом месте, у того же самого торговца купил рыбу в булке – кота не было, и поделиться рыбой было не с кем. Пошел вниз по улице, под треньканье старого трамвая четвертого маршрута, который здесь за туристическую достопримечательность. Улица была узкой, мощеной, трамвай звонком разгонял со своего пути зевак, туристов и торговцев со своими тележками.

Я думал о том, что должен был передать.

Неонацистам в руки попало химическое оружие.

Еще десять лет назад это было бы скорее смешно. Теперь страшно.

Национализм в Турции был всегда, хотя родился он поздно, намного позднее, чем исламизм. Ярчайшим представителем национализма был Ататюрк – но он сочетал национализм с прозападной ориентацией и в целом – с разумностью. Он проводил чисто националистическую политику, не ударяясь при этом в крайности и конфликты с соседями. Но все, что есть, например, сейчас на Украине – преследования за язык, провозглашение турецкой нации единственным наследником славы османов, – все это было. Просто было давно, и уже никто не помнит. А турецкая нация осталась. Орхана Памука, лауреата Нобелевской премии по литературе, затравили за то, что он сказал, – рано или поздно нам придется признать геноцид в отношении армян и повиниться в нем. За это ему стали угрожать, попытались дом поджечь, и он был вынужден уехать. Это были националисты.