Право крови - Кнаак Ричард Аллен - Страница 37

Впрочем, соседи их вовсе не сторонились, и, мало этого, каждому помогали спутники. Очевидно, под управлением Итона в Парте смотрели на вещи весьма и весьма широко: в этом у местных жителей даже серамцам было, чему поучиться.

Ульдиссиан снова взглянул на мальчишку. Ссохшаяся рука малыша живо напомнила ему о младшей из сестер, об Амелии. Правда, ее правая рука была надлежащей, обычной длины, но всегда оставалась завернутой за спину, а толщиной не превосходила соломинки… но, несмотря на это, среди родных Амелия неизменно выделялась особым дружелюбием, особой готовностью прийти другому на помощь.

Мальчуган скрылся из виду. Вспомнив покойную сестру, Ульдиссиан с горечью стиснул зубы. Отчего люди вроде Малика живы-живехоньки, расхаживают по земле королями, а ни в чем не повинные дети страдают из-за превратностей судьбы либо, возможно, капризов какого-то духа?

Подумав об этом, он замер на месте, как вкопанный.

– Мендельн…

– Что случилось? – замедлив шаг, откликнулся брат.

– Держи-ка.

Сунув Мендельну в руку поводья своего коня, старший из братьев рванулся обратно.

Не заметивший, что произошло позади, мастер Итон принялся показывать путникам кое-какие из местных достопримечательностей.

– Пожалуй, вам любопытно будет взглянуть на то здание с остроконечной крышей, вон в той стороне…

Лилия, заметившая его маневр, не сказала ни слова, но на лице ее мелькнула понимающая улыбка. Что до Серентии с Ахилием, не успели они оглянуться, а Ульдиссиан уже умчался далеко назад.

Пользуясь немалым ростом, Ульдиссиан вглядывался в толпу горожан. Партанцы в большинстве своем не обращали на него внимания – лишь несколькие поглядывали на чужака с некоторым любопытством.

Предмет поисков никак не отыскивался, и в сердце Ульдиссиана мало-помалу росла, набирала силу досада. Где он в последний раз видел мальчишку? А, вот! С бешено бьющимся сердцем сын Диомеда едва разминулся с изумленным лавочником, поглощенным раскладкой товара. Впереди показалась женщина – знакомая, ее он сегодня уже встречал.

Стоило ему подбежать ближе, женщина повернулась. Повернулся навстречу Ульдиссиану и сухорукий мальчик, шедший с ней рядом.

Более не обращая внимания на женщину, Ульдиссиан присел перед ребенком.

– Покажи руку… пожалуйста.

Со всем простодушием, свойственным юному возрасту, мальчуган протянул вперед руку, насколько сумел. Однако мать его, разумеется, не на шутку встревожилась и поспешила оттащить сына от незнакомца подальше.

Ульдиссиан поднял взгляд на нее.

– Прошу тебя. Я ничего дурного не замышляю. С моей сестрой было то же самое. Зла ему я не сделаю, только позволь на его руку взглянуть. Это недолго.

Никаких причин соглашаться у женщины не имелось, однако, слегка смягчившись, она кивнула и позволила Ульдиссиану осмотреть иссохшую руку мальчика.

Крестьянин осторожно ощупал тоненькое предплечье. Теперь, вблизи, ему было видно, что у мальчишки с рукой еще хуже, чем у сестры. Воспоминания об Амелии породили в сердце целую бурю чувств. Только сейчас Ульдиссиан наконец-то понял, что многие годы носил эти чувства в себе, взаперти. На глаза навернулись слезы. Как жаль, что он не сумел сделать для сестренки – для всех родных – больше, чем сделал! С теми силами, какими обладает сейчас, он, наверное, мог бы спасти хоть кого-то из них от чудовищной, изнурительной хвори…

Слезы текли по щекам, но Ульдиссиан, сам того не сознавая, не выпускал из рук иссохшей детской ручонки. Казалось, время повернуло вспять, и в его руках ручка Амелии. Из всей семьи ей в жизни не посчастливилось больше всех: и родилась увечной, и умерла, не успев повидать почти ничего.

Перед мысленным взором замелькали образы покойной сестренки – с одним только отличием. Сейчас у нее было крепкое, здоровое тело. И совершенно здоровые руки. Ульдиссиану тут же представилось, как она ловит брошенный мяч, или, еще того лучше, крепко-крепко обнимает его самого…

Только довольно долгое время спустя Ульдиссиан вправду почувствовал чьи-то объятия. Вернувшись мыслями в настоящее, он… обнаружил рядом того самого мальчугана.

Что было сил обхватившего его парой крепких ручонок.

Ульдиссиан перевел взгляд на его мать. Та, в свою очередь, уставилась на него, не в силах поверить собственным глазам. По щекам ее текли слезы. Еще около десятка горожан, сгрудившихся за нею, тоже взирали на крестьянина в остолбенении.

Высвободившись из объятий ребенка, Ульдиссиан оглядел окружающих. Из глубин памяти вновь всплыло все, пережитое в Сераме. Встревоженный, он подался назад.

– Я не хотел… Я не думал…

Однако он именно что захотел. Заметил ребенка и тут же был охвачен неодолимым желанием поглядеть, сумеет ли сделать для мальчика то, чего не смог сделать для Амелии. И – вот, поди ж ты – на что понадеялся, того и достиг.

И сейчас партанцы тоже обратятся против него, объявят волшебником, или кем-нибудь того хуже…

Мать мальчугана рванулась к нему и… крепко обняв крестьянина, принялась осыпать его поцелуями.

– Спасибо тебе! Спасибо тебе!

Один из стоявших за нею, в первых рядах растущей толпы, поклонился. Его примеру последовал еще один, за ним еще, и еще, и еще…

И тут кто-то решил преклонить колено, чем побудил остальных поступить точно так же. Не прошло и минуты, все вокруг опустились перед Ульдиссианом на колено, будто перед королем.

Будто перед королем… а то и кем-то повыше.

Глава одиннадцатая

Облаченные в белые ризы до пола длиной, шесть златокожих юных дев, высоко подняв головы, пели хвалы ему, полулежавшему на роскошной тахте посреди своих личных покоев. Ни одна из дев не состояла с другими в родстве, и даже внешнего сходства меж ними вроде бы не имелось, однако фанатичный огонь в их глазах каким-то не слишком понятным образом придавал им всем совершенно одинаковый вид.

Их преклонение перед ним не знало границ, и каждая с радостью приняла бы его знаки внимания… но ничему подобному случиться когда-либо было не суждено. Их красота значила для него не более, чем красота монументальных фресок на стенах и потолке или затейливых ваз, венчавших высокие мраморные постаменты. Девы были попросту частью внутреннего убранства, помогавшей ему ненадолго – да и то лишь отчасти – вернуться в чудесное прошлое, добровольно оставленное им далеко позади.

Ясные серебристо-голубые глаза Пророка взирали вверх, в сторону мастерски изображенных художником эфемерных крылатых созданий, реющих в небесах. Художник, с какой мерой к нему ни подступись, был просто великолепен, однако и он не сумел постичь истинной сути желаний заказчика. И все же плоды его долгих трудов хоть как-то напоминали Пророку, кем он некогда был… и от чего отрекся.

С виду он выглядел едва-едва вошедшим в мужской возраст, хотя внешность может быть – и очень даже бывает – крайне обманчива. Его белоснежную кожу не оскверняло ни единой щетинки, ни единого пятнышка, а золотистые кудри волнами ниспадали много ниже плеч. Телом Пророк был гибок и очень силен, но не чрезмерно мускулист подобно стражам из инквизиторов, стоявшим навытяжку за дверьми в его святая святых. Любому, кому довелось его лицезреть, он казался самим совершенством.

Лицо его хранило спокойный, задумчивый вид, но в этот вечер о какой-либо безмятежности Пророк отнюдь не помышлял. Произошло невозможное, и он этого не потерпит. Слишком близок он к воплощению своей мечты в жизнь, слишком близок к воссозданию утраченного рая.

Невдалеке от места его отдохновения, опустив взгляды долу, преклонили колени в молитве четверо высших иерархов Собора, облаченные, согласно сану, в серебристо-белые ризы с высоким воротом. С виду каждый годился Пророку в отцы, а то и в деды, но и они, подобно девицам, преклонялись перед ним безоглядно.

Внезапно Пророк обнаружил, что хор такого множества голосов раздражает слух. Стоило ему поднять руку – и пение смолкло. Мгновением позже, едва священнослужители уловили перемену в его расположении духа, смолкли молитвы.