Право крови - Кнаак Ричард Аллен - Страница 32

Тот, кто на самом деле звался Люционом, сыном Мефисто, подвел Малика не к дверям в тайные покои, но к стене позади трона. Приблизившись к ней, Примас начертал в воздухе дугу.

На стене вспыхнула, запылала, сама собой удлиняясь в обе стороны, дугообразная линия. Не успел Малик перевести дух, как концы ее достигли пола, и очерченная линией часть стены исчезла… открывая путь в освещенный факелами коридор, ведущий вниз, под землю, словно к некоей древней гробнице. Но самым зловещим в нем казались многие шеренги каменноликих воинов, тянувшиеся вдоль стен: их устрашающие латы ни в одной мелочи не напоминали доспехов мироблюстителей.

Едва Люцион с верховным жрецом Мефиса ступили в подземный ход, суровые стражи, все как один, взглянули в их сторону и тут же встали навытяжку. Из-под черных шлемов, формой напоминавших безрогий бараний череп, на вошедших взирали отнюдь не глаза – бездонные темные дыры. Кожа воинов цветом была подобна могильному камню, а нагрудные пластины кирас украшал символ их нечестивого ремесла – кровоточащий череп, пронзенный парой мечей, обвитых змеями.

Эту братию Малик знал хорошо – многих он сам отобрал в их ряды. В отличие от господина, они не внушали ему страха: им предначертано было во имя Примаса встать под знамена верховных жрецов в тот день, когда Церковь овладеет всем Санктуарием и сможет отринуть всяческое притворство.

«Санктуарий…» Название это было известно немногим, и большая часть их отнюдь не принадлежала к смертным. Малик узнал сию истину о собственном мире от господина, в соответствии с занимаемым положением знавшего о мироздании более многих. В конце концов, разве в жилах его не текла кровь (если уместно здесь выразиться столь упрощенно) Владыки Ненависти, коего некоторые объявили демоном, правящим Преисподней заодно с братьями, Баалом и Диабло?

Понятия добра и зла давным-давно утратили для Малика всякую важность… ну, кроме их самого общего, книжного смысла. Верховный жрец понимал и признавал только власть, а Примас представлял собой высшую власть во всем мироздании. Разве не Трое, сошедшись вместе, создали мир Санктуария и населили его плодами собственного воображения? Разве не они, обманутые тем, кого почитали союзником, были изгнаны из Санктуария на многие сотни лет? Однако ж, несмотря на его предательство, ныне они вновь обрели опору в ими же созданном мире, и вскоре вырвут его из лап захватчика. Он-то, проклятье на его голову, полагал, будто теперь Санктуарий принадлежит ему безраздельно, будто теперь он может играть его обитателями, как заблагорассудится. Однако он недооценил Троих, а более всего, согласно авторитетному мнению Малика – сына одного из них, Люциона.

Кто, как не Люцион, спустя столь долгое время заставил предателя высунуть нос из укрытия, показаться им на глаза? А ведь это и стало первым шагом к отвоеванию Санктуария, к возвращению его в надлежащий вид… дабы немногие достойные, такие же, как сам Малик, возвышенные над ним, помогли Троим превратить все сущее в отражение их истинного величия.

Ну, а подобным Малику это сулило могущество, далеко превосходящее силы всех кланов магов, всех жалких аристократишек, вместе взятых.

Что именно могло в таком случае потребоваться Примасу от этого Ульдиссиана? Этого до конца не понимал даже верховный жрец. На взгляд Малика, Ульдиссиан, скорее всего, мог бы возглавить очередной легион воинов Троицы. Ну, а на что еще он может сгодиться? Его возможности Малик видел – на себе, так сказать, прочувствовал – и потому в верности своих выводов не сомневался. Надлежащим образом сломленный, крестьянин охотно поддастся воле Владыки Люциона, а затем станет ему безупречным слугой, готовым исполнить любой, самый ужасный приказ.

«В точности как эти морлу», – подумал священнослужитель.

Словно в подтверждение последней мысли, коридор наконец-то привел владыку Церкви Трех и Малика к цели. Двум жрецам, великому и верховному, преградила путь прекрасно знакомая Малику завеса, мерцавшая ядовито-зеленым.

И вновь сын Мефисто взмахнул рукой. Повинуясь жесту, завеса обернулась дымом, рассеялась… и перед ними с внезапным, раздирающим уши лязгом металла о металл, отворился вход в логово морлу.

Это название дал солдатам в «бараньих» шлемах сам Люцион. Морлу… Слово немалой силы: два слога, и оба насквозь пронизаны магией родителя Примаса! Ну, а морлу были не просто фанатиками – морлу дышали и жили желаниями Владыки Ненависти. Они больше не спали, они больше не ели: морлу только и делали, что дрались.

Именно за сим занятием Малик с его господином и застали морлу, переступив порог подземелья, имевшего форму огромной чаши, сокрытого глубоко под Великим Храмом. Озаряемая отсветами неторопливых, пышущих жаром рек раскаленной лавы, текущих во все стороны от края до края громадной пещеры, открывшаяся им картина являла собою кошмар, достойный любого демона. Необъятное море облаченных в доспехи воинов колыхалось, самозабвенно, восторженно рубя, рассекая, полосуя, пронзая друг дружку насквозь. Тело каждого украшали дюжины глубоких кровоточащих ран. Скользкий от гноя и сукровицы каменный пол был усеян отрубленными конечностями. Десятки, сотни мертвых тел устилали пещеру, насколько хватало глаз. Малик заметил, что головы валяются отдельно от тел, и рты тех, что не лишились челюстей, так и остались разинутыми в предсмертном крике. У многих голов недоставало глаза, а то и обоих, или же носа, или же уха, но в том они почти ничем не отличались от большинства живых – изрубленных, изувеченных, однако в пылу сражения не замечавших полученных ран. Обрубки прочих частей тел плыли по течению, лежали вдоль берегов лавовых рек, а рьяные бойцы пополняли их россыпи с каждым истекшим мгновением.

С первого же взгляда было ясно, что в бушующей внизу битве нет ни складу, ни ладу, ни сколь-нибудь различимых противоборствующих сторон. Подобные мелочи морлу не заботили: каждый воин бился сам за себя, объединяясь с собратьями только для достижения некоей общей цели… после чего недавние союзники обращались друг против друга, рубили друг дружку с радостью, с теми же титаническими усилиями, с какими встретили бы любого врага извне. Только против таковых они и выступали воистину единым фронтом, ибо этого в первую очередь желал от них повелитель. Им предстояло стать моровым поветрием, повергающим в прах тех, кто не пожелает обратиться к истинной вере, а стало быть, весьма вероятно, служит предателю – по собственной воле, или же по неведению.

Люцион поднял взгляд к потолку, однако Малик прекрасно знал, что могущественному господину нимало не интересны свисающие вниз сталактиты. Примас взирал за пределы бренного мира, в те края, куда не заглянуть ни верховному жрецу, ни любому другому из смертных, сколько он этому ни учись.

– Мы пришли весьма вовремя. Час близок, мой Малик, – негромко, с чем-то весьма близким к отеческой нежности родителя, гордого своими детьми, сказал Примас. – Давай подождем и сполна насладимся красотою всеобщего обновления…

Вновь обратив взгляд вниз, к полю нещадной битвы, Владыка Люцион указал в самую ее гущу – туда, где по сию пору шла самая страшная сеча. Там, посреди побоища, поблескивал черный самоцвет величиной почти с человека, венчавший мраморную колонну в кроваво-красных прожилках (естественно, мрамор тот так и назывался «кровавым»). Самоцвет же господин Малика называл «Поцелуем Мефисто», однако, памятуя о кое-каких прежних его ремарках, священнослужитель имел основания полагать, что некогда он назывался в честь кого-то еще, о ком Владыка Люцион не желал говорить.

– Смотри же, мой Малик…

Казалось, само время прекратило свой бег: воины-морлу разом замерли, кто где стоял. Остановились клинки, наполовину вошедшие в животы, прервали падение катившиеся с плеч головы. В чудовищной величины подземелье воцарилась мертвая тишина.

Поцелуй Мефисто вспыхнул, заливая пещеру круговой волной черного света. Нет, вовсе не тьмы – именно света, только полностью, совершенно черного.