История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд" - Страница 2

В антикварном историописании не столько изменился хронологический охват излагаемого материала, сколько определилось иное базовое измерение объекта исторической реконструкции. Не ослабляя интереса к отдельно взятому событию и его фиксации, уже тюдоровские историки сместили акцент на групповое (обладающее смысловым единообразием) измерение исторических фактов, предвосхитив тем самым столь характерный для просветителей подход, определивший постепенное превращение объединенных на уровне сходства и родства событий в значимое для структуры исторического повествования явление.[9]

Групповое измерение событий видоизменило традиционный линейный принцип организации исторического нарратива, придав самому повествованию известную цикличность и иного рода определенность, но не исключило характерной для средневековых хроник хронологической предопределенности. Создаваемые циклами однопорядковых событий блоки (явления), сохраняя не только внутреннюю, но и внешнюю последовательность, закономерным образом усложняли пространными отступлениями общую хронологию повествования.

Связь между событиями на уровне явления и между отдельными явлениями на уровне интуитивно конструируемого процесса оставалась при этом случайной, все еще не поддающейся рациональному толкованию последовательностью. Отсутствовали причинно-следственные объяснения.

Вопреки утверждениям Фасснера, выстраивавшиеся в текстах антиквариев группы явлений формировали не столько объективирующие реальный смысл событий аналитические конструкты (в привычном для нас понимании — проблемы), сколько темы или же в более широком смысле — тематические блоки, определявшие содержательный репертуар исторического сочинения. Актуализация таких тем и их место в структуре повествования определялись, с одной стороны, индивидуальными предпочтениями самого автора и потребностями аудитории, для которой предназначалось это произведение — с другой. Написанная таким образом история была, скорее всего, тематически обусловленным, чем проблемно-ориентированным повествованием.

Благодаря этому обстоятельству создаваемые антиквариями тексты были преисполнены авторской индивидуальности, отличались особой вовлеченностью повествователя, буквально определявшего структуру описываемых событий. Индивидуальная неповторимость антикварных текстов тем не менее не исключала легко распознаваемые в них общие черты, объединявшие их создателей в единое интеллектуальное целое. Антикварное сознание требовало в интересах историописания первоначально «свернуть» реконструированные факты и события сначала в тематический блок, а затем в организованный из этих сконструированных блоков текст со всеми присущими ему особенностями с тем, чтобы затем при каждом прочтении вербально организованная действительность могла «разворачиваться» перед самим читателем.

«Сворачивание» и повторное «разворачивание»[10] действительности в свою очередь подчинялось в сознании антиквариев вполне определенной цели. Ее исходным концептом, как представляется, оказывалось присущее организованным таким образом студиям неизменное стремление использовать характерные для общества раннего Нового времени «процедуры» поддержания и воспроизведения исторической памяти." Опираясь в своей реконструкции и изложении фактов на древние, средневековые, а также введенные в оборот их современниками исторические ресурсы, антикварии ориентировались не только на запросы их влиятельных патронов, но интеллектуальные и политические потребности образованной элиты британского общества раннего нового времени. Провозглашаемый каждым из них объективный подход к свидетельствам прошлого и настоящего, при всей его несомненной значимости, все-таки определялся потребностями времени. В этом смысле доминирующие общественные идеалы определяли как стратегию «сворачивания» действительности в антикварных текстах, так и допустимые механизмы ее «разворачивания» уже за пределами их вербального пространства.

Динамика такого «развертывания» подразумевала, что созданный антикварием текст первоначально воскрешал в сознании современника известные образы и ассоциации, затем соотносящиеся с ними факты и события, потом — определенные переживания и только далее — возможные умозаключения. Стремясь контролировать отдельные фазы такой процедуры, антикварии тщательно выверяли структуру и содержание создаваемых ими текстов: общая картина прошлого должна была покоиться на известных образах и вызывать определенные ассоциации. Известность и узнаваемость образов, хотя и допускала некоторую свободу в определении соответствующих их восприятию фактов и событий, ограничивалась господствующими стереотипами.

Целостность образов и предопределенных таким образом ассоциаций гарантировала возможные оттенки их восприятия и — что самое главное — предопределяла потенциальные ракурсы умозаключений. Текст, его форма и способы организации становились важнейшими рычагами, управлявшими общественным сознанием элиты и контролировавшим ее историческую память.[11]

Процедуры поддержания и воспроизведения исторической памяти, содержащиеся в антикварных текстах, при всей их нормативности, опять-таки не исключали индивидуальных решений. В этом смысле корпоративность антикварного сознания на деле оказывалась достаточно гибкой, и если предлагаемая новация не нарушала культивируемой этим сообществом нормы, ее охотно принимали и даже заимствовали.

Среди подобного рода новаций существует ряд предложенных антиквариями решений, потенциальное значение которых для развития историописательных стратегий и самого антикварного дискурса в целом было достаточно велико. Именно подобного рода решения вызывали у читающей и интересующейся историческим прошлым британских островов публики весьма определенные ассоциации. Их смысловые рамки не только выстраивали в сознании современников необходимые, с точки зрения автора, логические связи, но и определяли контекст конечного восприятия собирательных образов, метафор, а также излагаемой вереницы событий и фактов. Такое «подталкивание» читателя к желательному итогу, провоцируемое отдельными антикварными текстами или группой связанных между собою текстов, обеспечивало поддержание определенного типа исторической памяти и его регулярное воспроизведение.

Наиболее характерными для англичан конца XVI — первой половины XVII в. были три типа исторической памяти[11], механизмы которых устойчиво ориентировали современников либо на последовательную романизацию германского прошлого британских островов, либо на повторную германизацию уже изрядно романизированной усилиями предшественников национальной истории, либо, и наконец, — на разумное сочетание каждого из упомянутых концептов. Рождавшиеся в связи с римской историей ассоциации и параллели не только украшали и героизировали таким образом интерпретированное национальное прошлое, но и с легкостью вычерчивали величественный профиль династий, отдельных монархов, а также преемственность[12] в публично-правовых и административно-судебных институтах. Германизация усиливала вариации этнополитического и этно-конфессионального, ориентируя восприятие современников на признание специфики и неповторимости пройденного пути. Умеренное сочетание романских и германских концептов обеспечивало необходимые при объективном подходе эволюционную преемственность и разрыв.

Если романизирующий тип исторического сознания относился к числу повсеместно признаваемого, то два последующих типа исторической памяти, характеризовавших антикварный дискурс тех лет, весьма избирательно оценивались как интеллектуальным сообществом той поры, так и определявшей его основные вкусы политической элитой. Повторно германизирующий национальную историю подход вызывал наибольшее недовольство среди облеченных властью патронов, поскольку нарочито подчеркиваемая национальная специфика не всегда могла конкурировать со значительно романизированными континентальными примерами. Очевидно, комбинированный подход при всей его эклектичности был более приемлемым, хотя и уступал романизирующему подходу в яркости и емкости конечных формулировок.