Лекарка поневоле и опять 25 примет (СИ) - Муратова Ульяна - Страница 6

— Ты меня проводи, а сама домой возвращайся, пока светло, — предложила я. — Только проверь: если Шельма будет под дверью сидеть, то выпусти её погулять.

— Она тогда тебя искать будет.

— Ничего, не заблудится.

За последнее время киса окончательно вымахала из милого котёнка в шалопаистого кошачьего подростка, причём росла неравномерно — то лапы становились большие, то хвост вытягивался и волочился по полу, то пятнистый зад переставал умещаться в облюбованную корзинку.

Зато она обрела товарищей по играм среди соседских ребятишек, и они вечерами гонялись по округе, распугивая окрестную живность, в том числе и человекоподобную.

Скажу честно: когда на тебя прёт ватага орущих разновозрастных детей, а ведёт их за собой дикая зверина с распахнутой пастью, то ты благоразумно отступаешь в придорожную крапиву, лишь бы они тебя не сшибли. Даже если ты при этом — условная хозяйка вышеозначенной зверины.

Однако нужно отдать Шельме должное — как бы сильно она ни увлекалась играми, никого не кусала и не царапала. Била мягкой лапой, рычала и иногда даже сваливала в пыль, но когти и клыки держала при себе. А ещё по шерсти на загривке всегда было видно, когда она играет, а когда — злится всерьёз. Дети её и опасались, и обожали примерно в равных пропорциях, а я не возражала против игр, строго предупредив, чтобы они не увлекались. Всё же Шельма — животное, хоть и очень умное.

Дом Талки и её Дичика стоял в самом центре села. Некогда добротный, теперь он заметно обветшал. На одном окне ставни перестали закрываться из-за перекосившейся створки, у другого была разбита и заклеена газетой стеклянная секция. Огород и двор пусть и не назвать совсем уж запущенными, но и на ухоженные они как-то тоже не тянули. Поленница пустовала, а ведь сейчас самое время заготавливать дрова на зиму. Грядки местами поросли сорняками, а ягодные кусты разрослись так, что лежали на тропинках длинными плетями — никто их не обрезал.

Я поднялась на крыльцо и постучалась.

Даже отсюда слышались тонкие, полные горечи завывания.

Дверь мне открыла высокая полуденница лет тридцати пяти с убранными в строгий пучок чёрными волосами и измождённым лицом.

— Ясного вечера. Я новая целительница, вот пришла справиться о здоровье вашем и ваших близких, — представилась ей.

Вой за спиной женщины перешёл в надрывный плач.

— Нет у нас здоровья, не о чем справляться, — ответила она не столько грубо, сколько обречённо.

— Давайте я всё же проверю? — не сдавалась я, чувствуя не просто желание, а жгучую потребность протиснуться мимо этой недружелюбной Талки и наложить руки на орущего ребёнка.

Что с ним? Ему плохо?

Заметив мой интерес, она приняла оборонительную позу:

— Не лечится это.

— Может, хотя бы облегчается? Какой вред от того, что я посмотрю?

— Старый целитель говорил, что это врождённое заболевание и поделать ничего нельзя. И другие целители тоже, — Талка уже смотрела исподлобья и явно готовилась прогонять меня вон.

— Давайте я хотя бы обезболю и наложу сонное заклинание? Оно не нанесёт вреда. А вы, быть может, поспите нормально этой ночью.

Наконец вняв гласу разума, она отступила и впустила меня в дом. Внутри было прибрано и довольно уютно, но запах стоял…

Лекарства, болезнь и отчаяние — вот как пахло в этом доме. И вроде чистенько, и вроде стоит на столе горшок с едой, и вроде хлеб рядом лежит свежий, однако в воздухе витает такой тяжёлый дух несчастья и застарелой боли, что мне захотелось всех выгнать из этого дома и проветрить его. А лучше — сжечь и построить новый.

У окна сидел, уставившись в пространство, крепкий на вид дед. На руках у него белугой ревел мальчишка лет четырёх-пяти. Дед слепо гладил его по голове, туловищу и плечам, приговаривая:

— Ну будет-будет… Касатик наш…

На мои шаги он медленно обернулся, и от его взгляда я вздрогнула всем телом — из карих радужек на меня вместо зрачков смотрели бельма.

От неожиданности я запнулась и отступила, и только потом поняла, что это всего лишь катаракта. Катаракта! Не мистика, не проклятие, не злой рок, а болезнь. Излечимая, между прочим!

Мальчик на коленях у деда дёргался переломанной ящеркой — по телу пробегали судороги, и на их пике малыш обмякал и выл еще сильнее. Взгляд выхватил скрюченное запястье, неестественно согнутую ногу, торчащие рёбра и очень худое предплечье, настолько тонкое, что было видно обе косточки.

— Я целительница, пришла, чтобы помочь, — севшим голосом проговорила вслух, предупреждая то ли слепого деда, то ли мальчишку у него на руках.

Поставила корзинку на пустую лавку и подошла ближе. Дотронуться до себя ребёнок не давал, но я улучила момент и всё же наложила диагностическое заклинание, ужаснулась, а потом сразу же обезболила. Мальчик замер. Стало так тихо, что было слышно, как на пол оседает пыль.

— Тебя Дичиком зовут? — осторожно спросила, когда мальчик поднял на меня взгляд.

Он моргнул, изучая мою корзинку и руки.

— Смотри, — я выпустила немного силы, и пальцы окутались магическим сиянием.

Дичик удивлённо распахнул глаза, а рот у него и так был приоткрыт, отчего вид он имел нездоровый и неправильный. Хотя на лицо мальчишка хорошенький. Большие глаза, густые ресницы, ровный аккуратный нос. А вот рот открыт, и из него тянется ниточка слюны.

Я села рядом и протянула руки маленькому пациенту. Он заинтересовался и с трудом переполз ко мне на колени, давая изучить себя получше.

Бедный…

Зато хотя бы понятно, почему он плакал — судороги в слабых мышцах и укорочение сухожилий вызывали почти не проходящую сильную боль. Как он с ней живёт-то?

Дичик тем временем неожиданно искренне растянул губы в улыбке и попытался обнять тоненькими ручками-тростиночками, промычав что-то невнятное. Когда я не поняла, он попробовал снова. И снова.

— Он говорит спасибо, — наконец вмешалась стоявшая позади мать, и мальчик согласно моргнул.

А ведь интеллект сохранён. Глазки умные, и он их не прячет. Смотрит то на меня, то на корзину, но необычные стеклянные флакончики не трогает. Я осторожно погладила Дичика по спине и почувствовала, как он прижимается ко мне теснее, а потом расслабляется.

Глаза у него закрылись почти сразу и буквально через минуту он уже размеренно сопел. Это взрослые засыпают медленно и неохотно, а дети всегда проваливаются в глубокий сон, как в омут, особенно если устали и измучились.

Снова стало тихо. Дичик спал, всё ещё обнимая меня, и я не хотела тревожить его покой.

— Магическое обезболивание не наносит вреда, — сочла нужным пояснить я. — Чтобы он хорошенько выспался, я усилю его сон другим заклинанием. Где его постель?

— В моей спальне. Идёмте, — чуть поколебавшись, ответила мать. — Меня Таллой звать.

— А меня Таисией. Очень приятно, — поднялась с места я.

Для пяти лет мальчик был слишком лёгкий, и мне стало грустно и обидно за него. Пока остальные дети носятся с Шельмой, он воет дома от боли. Разве это справедливо?

Уложив Дичика в кровать, я наложила одно из самых мощных заклинаний сна и сказала:

— Он проспит до полудня, лучше не будите его. Теперь с вами. Как ваше самочувствие?

Талла посмотрела на меня так, будто я издевалась, но я старалась сохранять спокойное и доброжелательное выражение лица, хотя так и подмывало топнуть ногой и наорать на неё за то, что она со своим Дичиком раньше не пришла. Можно же было что-то предпринять ещё три недели назад!

— Нормальное самочувствие, — ответила она, закрываясь от меня и скрещивая руки на груди. — А денег на целителя у нас нет.

— Жалование мне платит староста. Как раз за то, чтобы я лечила всех селян. Всех без исключения. Если вам требуется, чтобы я приходила по вечерам и помогала уложить Дичика спать, то я буду приходить и помогать. Мне не сложно, — заверила я. — А теперь давайте деда вашего осмотрим.

Я вернулась в большую комнату и обратилась к нему:

— Давно зрение начало ухудшаться?

— Та лет пять уже. Вот как Дичик родился, так оно и пошло… совсем… — ответил тот. — Правда, что ли, Мелест лекарку для всех нанял?