Забавные, а порой и страшные приключения юного шиноби. Фантасмагория. Часть 1 - Конофальский Борис - Страница 8

– М-м… Так я и думал, скорей всего то дело грыж межпозвоночных, я помогу вам, боль сниму, но вам придётся всё-таки поднять одежды, – говорит молодой человек и лезет в свою торбу, достаёт оттуда заветный ларец и отпирает его ключиком, что носит на шее на шнурке. Потом достаёт оттуда склянку желтого стекла, длинную иглу, не очень тонкую. И эту самую иглу он, под настороженным взглядом пациентки, опускает в коричневую жидкость.

– Ой, барин, а чего это у вас там? – волнуется женщина, но застиранную, бесформенную кофту всё-таки поднимает и поворачивается к шиноби спиной.

– То безопасно, уверяю вас, то яд простой, но сваренный специально, он от речной пиявки, он снимет боль и настроение улучшит ваше.

– А я не помру от него?

– Нет-нет, я ж говорю вам, поднимет вам он настроение, – он находит место на пояснице Моньки. – Отсюда боль исходит?

– Ага, вот тут и… – она не успела договорить, как игла ушла под её кожу на целый сантиметр. – А-а-а!..

Женщина орёт и шарахается от эскулапа, начинает натирать больное место, выговаривая Ратибору раздражённо:

– Да вы рехнулись, что ли? Барин, а? О, Господе, да я чуть не опросталась от вас. Чего же вы творите-то?

Но шиноби лишь улыбается и, сполоснув иглу в тазу, прячет её обратно в свой заветный ларец, и склянку кладёт туда же. А с женщиной творится чудо. Прямо, что называется, на глазах.

– Ой, прямо тепло всё стало, – говорит она, заметно смягчая тон. А сама так и трёт больное место под одеждой. – Какое хорошее лекарство… Так вы говорите, барин, что это из пиявок… сварили такое зелье…

– Да, из пиявок, верно. Но нужно точно знать рецепт приготовления. Иначе можно вызвать паралич… причём надолго. Пиявка хитрая, свой яд пуская в дело, стремится обездвижить жертву и уж потом напиться крови всласть, при этом обезболив рану и тем добычу успокоив, – объясняет ей Ратибор. – В общем, изготовленье зелий – дело непростое.

– Ой, – женщина смотрит на него удивлённо. – Прошло всё, ой Божечки мой, ничего не болит… Хоть пляши. Ой, барин… – она тут словно вспоминает: – А чем же мне заплатить вам, у меня денег-то никаких нет. У меня деньги-то только от постояльцев случаются. Этот-то, – женщина кивает в сторону, – мне отродясь ни медяшки не дал. Жадны-ый… Жуть.

– Ну, нет так нет, пустое… Вернее, попрошу вас… Ещё воды мне принести, ведь таза одного мне будет мало.

– Ой, так давайте мне ваше… – она стала озираться, – да вон… онучи ваши давайте, и исподнее тоже. И армяк ваш вычищу. Всё будет в лучшем виде. Я всё почищу и постираю. Без денег. За лечение. А вы вон мойтесь себе в том тазу, что я принесла. Я простыню вам проглажу, чтобы влажной не была. Ой, как же вы меня выручили, – она нагибается и разгибается. – Ой, как выручили.

– Прекрасно, это честный бизнес, – согласился молодой человек и добавил: – Коли такой вообще возможен.

Монька подождала за дверью, пока он не передал ей бельё, и ушла. А сам шиноби стал мыться, потом оделся в чистое и достал из торбы свою еду. Он, признаться, давно уже хотел есть. Ещё до ворот со стражем проголодался. И тут ему как раз кстати пришёлся кусок отменного киселя из мидий, который был куплен ещё в Купчино и который он старался экономить всё время, что был в пути. Правда, кусочек был уже не очень большой, впрочем, завтра молодой человек собирался прибыть в пункт назначения, а там должна была быть вкусная и не очень дорогая еда. Он выложил три сливы, кусок хлеба и остаток киселя на тумбочку, оставив в торбе пять слив и один кусок хлеба себе на завтрак.

– Что ж, – Ратибор пребывал в добром расположении духа. – Весь день мой был нелёгок, провёл его в грязи я, имею право вечером попировать на славу.

Но ужин ему пришлось отложить, так как в коридоре послышалось пение Моньки. Юноша замер над едой: что ещё? И он не ошибся, женщина постучала в кривую дверь:

– Барин! Барин!

– Что надобно вам?

– Хозяйка вас желает видеть.

– Хозяйка? – вот уж чего не хотел шиноби, так это разговора со всякими кровными господами вместо хорошего ужина. Тем более нового общения с тем надменным типом, что встречал его за стойкой. – Хозяин тоже?

– Да ну… этот… – она сделала многозначительную паузу, – как накроется своей простынёй, так будет трястись под нею целый час. Всё просит у Господа богатства. Нет, госпожа ждёт вас с дочерьми.

«От скуки, видно, ждёт, любой тут постоялец в радость. А может быть, – он смотрит на служанку, – и Монька ей что про меня порассказала».

Нет, нет… Всё это было ему не нужно, юноша хотел с удовольствием поесть и с ещё большим удовольствием сесть за книгу, но отказывать было нельзя.

– Скажи, что буду, но для того мне нужен мой армяк, я к дамам не могу прийти в рубахе, неси, если он чищен.

– Чищен, чищен, сейчас принесу. А барыне скажу, что вы будете.

С тем она и ушла. А шиноби сел есть, и ел быстро, и посему вкусная еда удовольствия ему приносила не много.

В уютной и сухой комнате с хорошей мебелью, чистыми окнами и хорошими лампами его ждали четыре женщины в десять глаз, которые смотрели на юного шиноби с нескрываемым любопытством. Он поклонился им, ни проявив и капли невежливого любопытства, и представился:

– Ратибор, шиноби из Купчино.

– Ах, Купчино! – всплеснула руками одна из молодых женщин. Видно было, что девушка много слышала о его родине.

– Прошу вас, шиноби, присаживайтесь, – предложила ему старшая дама, видно, она была матерью присутствующих тут девушек. Она с неудовольствием взглянула на свою дочь, указывая юноше на мягкий стульчик.

– Благодарю вас, мадам, – Свиньин присел на стул.

– Меня зовут Галит, я жена Самуила Гольцмана, хозяина этого заведения, сама же я из семейства Гурвинков, – рассказала старшая дама, мать семейства, делая ударение на свою девичью фамилию, судя по всему, полагая, что уж об этой семье юноша должен был слышать, но он не знал подобной семьи и даже не ведал, из какого колена происходит этот род. Ему было ясно только то, что женщина выходит из ашкеназов, и то, что сама она вовсе не стара, у неё хорошая кожа, отличная осанка, и она всё ещё интересна… Во всяких таких смыслах.

– Госпожа Галит, – он встал и поклонился; и снова садиться не стал, понимая, что представления ещё не окончены.

– А это мои дочери: старшая и несдержанная – это наша принцесса, Лея, – матушка указала на самую взрослую девушку, ту, которая восхищалась городом Купчино и которую молодой человек уже видел. И теперь она показалось ему не только бойкой, но и… интересной. Явно пошедшей в мать, а не в своего отца. К своим шестнадцати, или около того, годам Лея уже обзавелась манящими округлостями форм и своей одеждой всячески подчёркивала их.

Дева, поджав губы, не отрывала глаз от молодого человека и, когда мамаша её представила, сделала быстрый книксен. Потом госпожа Галит указала на самую маленькую дочь:

– Мория. Она у нас самая умная в семействе. Уж и не знаю, как мы будем выдавать её замуж.

Девочка лет семи или восьми меланхолично сосала синий леденец на палочке, на ней было замызганное платьице, её косы не были в порядке и, признаться, она не производила впечатления особо умного ребенка. Но Ратибор поклонился и ей. На что Мория скорчила ему рожицу и показала синий язык.

– А это, – теперь мать семейства представила ту девушку, что стояла между старшей и младшей дочерьми, – наши Нира и Нуит.

На всякий случай шиноби поклонился дважды: один поклон Нире, один поклон Нуит, так как девушка была всего одна, да вот голов у неё было две. Да, это так и было: две головы, выраставшие из широкого для девушки костяка груди… И каждая голова могла обидеться, если ей не достанется своей порции учтивости. Головки эти были не в маму, носаты и бровасты, волосы словно неприбранный пух, а тело у неё, или у них, было немного кривовато. Впрочем, она была по-своему интересна. По-своему… Ну, в антропологическом смысле.

Девушки расселись вокруг матери, и только младшая, продолжая чмокать леденцом, подошла ближе к Свиньину и стала обходить его по кругу, притом с пристрастием и без всякого намёка на вежливость разглядывая его со всех сторон.