Золотая девушка - Гандольфи Саймон - Страница 33

Изо всех сил оттолкнувшись от скалы, Трент попытался развернуться спиной к ней. Он переворачивался в воздухе так долго, что, как при замедленной съемке, увидел тучи, горы, дальнюю сторону долины, поляну, хижину и, наконец, озеро, красное от глины. Он подобрался, как тугой мяч, но в последний момент, испугавшись того, что под водой могут быть камни, повалился на бок. От удара перехватило дыхание, жидкая глина забила рот. За глиной шел слой грязи. Он смягчил удар, но камни надавили на ребра, рот открылся, и он снова глотнул жижи, ему залепило глаза.

Выступ скалы закрывал его от Эла. Правая нога Трента не двигалась, вся правая сторона тела была разодрана и кровоточила. Значит, сломано несколько ребер, вопрос только в том, сколько.

Эл, переговариваясь по рации с приятелями, должно быть, бежит сейчас вниз по тропинке, по которой накануне Трент съезжал на мотоцикле. Трент посмотрел на другую сторону озера. Даже если бы у него хватило сил и он бы поплыл, выступ все равно перестал бы его скрывать. Он стал продвигаться под выступом, волоча по камням правую ногу. На голову обрушивались потоки воды с камнями и гравием.

Пятьдесят метров. Он твердил себе, что расстояние совсем небольшое. Каждый раз, перехватываясь руками, он считал это за полшага. Он ободрял себя тем, что через десять шагов можно будет отдохнуть, затем приказывал себе пройти еще пять, и еще, пока не сбился со счета. Сквозь шум дождя ему чудился скрип шагов Эла по гравию. Он представил себе, как в него попадет пуля, как он будет уходить под воду и она заполнит его рот и легкие, вытесняя из него последние капли жизни. «Собачья смерть». – подумал Трент.

Слева открылся маленький пляж, где Марианна, наверное, играла в детстве. Он почувствовал под ногами гальку и, пошатываясь, вышел из воды. Взглянул на поляну, вниз, в сторону хижины. Оставшихся четверых пока не видно, но Эл совсем рядом. Трент рухнул на песок, подложив правую руку под голову. Он лежал, не желая ни о чем думать. Испачканные глиной волосы закрывали глаза.

Из кустов вышел Эл, увидел его и закричал от радости. Подошел к нему, не торопясь, качающейся походкой. Высокий, худощавый, беспощадный, он не стал направлять «Калашникова» на Трента, потому что в этом не было нужды. Гринго ведь пришел конец. Чтобы убедиться в этом, он дважды пнул лежащего.

– Готов, – сказал он в рацию.

"Пора! – подумал Трент и резко выбросил вперед правую руку. Латиноамериканец выронил автомат, руками потянулся к горлу; колени подогнулись, и он медленно осел, с застывшим в глазах удивлением. Трент осторожно подполз, вытащил из горла матово-черный нож, вытер лезвие и убрал его в ножны, висевшие между лопатками. Он хотел было взять автомат, но решил, что тот слишком тяжел. Под веткой большой сосны он отыскал свое второе ружье, припрятанное с вечера. Во время падения Трент потерял один патронташ, а в другом патроны слишком разбухли от воды и не входили в патронник. «Восемь выстрелов», – подумал Трент, заставил себя встать и облокотился о сосну. Вряд ли они появятся все вместе, одновременно, но, видимо, это должно быть именно так.

Он оказался прав: они шли группой, с автоматами в руках, смеясь и болтая, как охотники, направляющиеся посмотреть на добычу после славной охоты.

Трент подождал, пока они приблизятся. Он слишком устал, чтобы беспокоиться о морали. Надо делать то, что следовало в этих обстоятельствах. Он вышел из-за дерева и стал стрелять с бедра. Болью отозвались разорванные мышцы правой руки и плеча. Хорошо бы прихватить у них хотя бы один патрон, но Тренту было уже не до этого. Он с трудом двинулся вниз по холму, даже не взглянув на трупы. Ему показалось, что вдалеке он видит президента с Марианной, карабкавшихся ему навстречу.

Говорить он не хотел. Он хотел спать. И лучше всего – на чистых белых простынях в собственной постели, в своем коттедже на улице Хэмбл. Но он тут же вспомнил: коттедж продан, деньги положены на имя бабушки – матери отца, а доход поступает на счет дома престарелых, где она целыми днями трясется в кресле-каталке – болезнь Альцгеймера. Продажа коттеджа и помещение денег в банк было делом рук полковника Смита, ибо хозяин дома, Патрик Махони, умер. Трент устал от всего этого. Устал. Он не мог больше идти и повалился на редкую мокрую траву.

Марианна первая подбежала к нему, и Трент позволил ей взять его ружье.

– Они не обидели тебя? – спросил он.

– Нет.

– Нет… – повторил Трент. – Я так и думал, они не должны, – добавил он и, подняв глаза, увидел направленный на себя ствол своего собственного пистолета, который твердо сжимала рука президента.

Глава 12

Новый порыв ветра, как гигантский пресс, прижал к земле верхушки деревьев у подножия холма ниже хижины. В небе появился небольшой просвет, сквозь который блеснуло солнце. Солнечные лучи осветили почти сплошную стену дождя, и через горы перекинулась радуга. Затем просвет затянуло; опыт яхтсмена Подсказал Тренту, что сейчас дождь станет косым из-за ветра.

Трент видел, что палец президента тянется к спусковому крючку. Машинально он прикинул силу дождя: старика качнет порывом ветра, и в этот момент он сможет выбить пистолет у него из рук, оказав ему этим любезность. Но он слишком устал, чтобы заботиться об этом. Налетел порыв ветра и, хлестнув по щекам Марианны, вывел ее из шока. Она приставила ружье к животу деда.

– Если ты что-нибудь ему сделаешь, я убью тебя. Правда убью, – повторила она, как непослушный ребенок.

Решительность девушки потрясла старика. Он весь разом обмяк, опустил пистолет и повернулся к хижине. Он шел, покорно опустив плечи. Все так знакомо! Трент хотел было крикнуть что-то ему вслед, но оказалось, что сейчас он способен лишь на воспоминания. Воспоминания о своем отце, об отце того времени, когда он был секретарем жокей-клуба государств Персидского залива. Тренту исполнилось тогда двенадцать. Матери стало плохо, и, насмерть перепуганный, он поехал на велосипеде в офис отца, располагавшийся в конюшнях. Войдя без стука, он увидел, что отец отрешенно сидит за столом. Трента навсегда поразила пустота в его глазах – пустота, сменившаяся мольбой. Тренту хотелось рвануться к нему, броситься в его объятия, крепко прижаться, поцеловать, сказать, как сильно он его любит. Хотелось расплакаться, но слез не было. Ноги тоже не двигались. Он как вкопанный застыл, над головой хлопали лопасти большого вентилятора. Они стояли совсем рядом. В руке отца был револьвер…

Сын развернулся и пошел к выходу. Его башмаки стучали по кафельному полу, как маятник больших напольных часов в доме дяди. Почетного дяди. Полковника Смита, награжденного орденом «За боевые заслуги», орденом Британской империи. Военным крестом. Дяди, который вышел в отставку и работал в каком-то секретном учреждении на Кезн-стрит. К тому времени, когда они сблизились с полковником Смитом, Трент прочел достаточно книг о шпионах, чтобы идентифицировать Кезн-стрит с военной разведкой.

Трент спрятался от ребят с конного двора за денником и сидел там, скорчившись, обхватив колени руками. Он до сих пор помнил запах соломы, свежего навоза и взмыленных лошадей. Он не плакал, он просто боялся того, что может сотворить отец.

Трент не знал, как это называется, но понимал, что в этом случае виноват будет он, сын, потому что ничего не сделал и не сказал. Он ведь хотел что-нибудь предпринять, хотел обнять его, покаяться. Но у него не было слов. Как можно принять то, что отец хотел бросить их с матерью! Значит, их любви ему недостаточно?! И это ощущение собственной малоценности делало расстояние от двери до стола отца слишком огромным, чтобы его преодолеть, потому что сначала следовало преодолеть в себе мысль, что отец хотел его бросить. Он услышал выстрел.

Трент поднял взгляд на Марианну. Дождь, стекавший по ее лицу, скрывал слезы. Он хотел было обнять ее, утешить и снова вспомнил свой собственный страх.

Трент сидел тогда за денником, крепко прижав к груди колени, и боялся что вот-вот развалится на части. Он заставил себя отползти в сторону, в угол, облокотиться на стену, чтобы не шататься. Даже сейчас он не мог вспомнить, кто нашел его и как, но помнил возвращение в Лондон. В аэропорту Бахрейна он заложил руки за спину, когда мать" хотела дать ему с собой игрушечного львенка, потому что понимал: согретый его теплом, он может потерять контроль над собой и расплакаться. Он не позволил матери поцеловать себя. Он боялся жалости стюардессы и того, что она начнет его утешать. Управляющий полковника Смита отвез его в «Хитроу». В доме полковника он чувствовал себя в безопасности – там он был гарантирован от проявления чувств, которые могли бы нарушить его спокойствие.