Полное собрание историй о привидениях - Джеймс Монтегю Родс - Страница 10

В тот год местность, где находится Кастрингем, стала ареной ведовских процессов. Боюсь, мы не скоро сумеем сказать, насколько обоснованными – если предполагать наличие разумных оснований – были опасения многих людей, в итоге обернувшиеся эпидемией страха перед ведьмами. Действительно ли те, кого обвиняли в колдовстве, сами верили, будто наделены какой-то сверхъестественной силой; а если нет, то было ли у них пусть не средство, но хотя бы намерение причинить вред ближнему; или же все признательные показания, которым несть числа, вырваны у несчастных под пытками – вот вопросы, не разрешенные, сдается мне, и поныне. История кастрингемских сквайров отнюдь не рассеивает моих сомнений: я не могу, положа руку на сердце, объявить ее чистым вымыслом. Предоставляю читателю вынести собственное суждение.

На алтарь борьбы с колдовством Кастрингем принес свою жертву в лице миссис Мазерсоул. Из общего ряда деревенских ворожей она выделялась лишь тем, что не бедствовала и пользовалась известным влиянием в округе. Несколько почтенных фермеров предприняли попытку спасти ее, свидетельствуя в суде об исключительной добропорядочности обвиняемой, и с нескрываемой тревогой ждали вердикта присяжных.

Роковую роль в судьбе миссис Мазерсоул, судя по всему, сыграли показания тогдашнего владельца Кастрингем-холла – сэра Мэтью Фелла. Он утверждал, что трижды – всякий раз при полной луне – видел из своего окна, как обвиняемая собирает побеги с ясеня возле самого его дома. Сидя на ветвях в одном исподнем, она диковинным кривым ножом срезала нежные веточки и что-то приговаривала. В каждом случае сэр Мэтью честно старался изловить шельму, но приблизиться к ней в темноте и не вспугнуть ее у него не получалось: когда он спускался в сад, там никого уже не было – только заяц задавал стрекача через парк в направлении деревни.

На третий раз сэр Мэтью бросился вдогонку за зайцем, и тот привел его прямиком к дому миссис Мазерсоул. Добрую четверть часа сэр Мэтью колотил в дверь, пока хозяйка наконец не вышла к нему, очень сердитая и заспанная, как будто только что встала с постели, а сквайр даже не сумел вразумительно объяснить, зачем пожаловал.

Опираясь главным образом на это свидетельство – хотя других, не столь поражающих воображение, тоже набралось изрядно, – миссис Мазерсоул была признана виновной и приговорена к смертной казни. Спустя неделю ее вместе с еще пятью или шестью беднягами повесили в Бери-Сент-Эдмундсе.

Сэр Мэтью Фелл, в ту пору помощник шерифа, присутствовал при казни. Стояло ненастное мартовское утро, уныло моросил дождь. Телега с приговоренными, неторопливо взобравшись по травянистому склону холма, остановилась снаружи Северных ворот, где заранее приготовили виселицы. Жертвы были либо безучастны, либо убиты горем – все, за исключением миссис Мазерсоул, которая не сдавалась ни в жизни, ни в смерти. Ее «ядовитая злоба», по выражению оставившего запись современника, так подействовала на присутствующих – даже на палача! – что позже все, кто видел ее тогда, в один голос уверяли, будто бы она являла собой «живое воплощение обезумевшего диавола». Тем не менее миссис Мазерсоул не оказала сопротивления судебным исполнителям, «только бросила на тех, которые взяли ее за плечи, такой жуткий, испепеляющий взор, что – как сказывал потом один из них – от одного воспоминания его еще полгода бросало в дрожь».

По свидетельству очевидца, единственные произнесенные ею слова были темны и как будто бессмысленны: «Ждите гостей в господском доме». Слова эти она вполголоса повторила несколько раз.

Ее необычайная выдержка произвела впечатление на сэра Мэтью. По завершении сессии ассизного суда, возвращаясь домой вместе с приходским викарием, он пожелал коснуться этой темы. Обвинительные показания на процессе стоили ему некоторых усилий над собой; он вовсе не одержим манией охоты на ведьм; но у него не было и нет иного объяснения происшедшему, кроме того, которое он чистосердечно изложил суду; и поскольку он видел все своими глазами, то ошибки быть не могло. Весь этот процесс ему глубоко отвратителен, ибо он всегда стремится к ровным и приятным отношениям с окружающими, однако есть такое понятие, как долг, и в этом деле он исполнил свой долг. Вот краткое изложение его мыслей и чувств, кои викарий горячо одобрил, как одобрил бы на его месте всякий благоразумный человек.

Через несколько недель, в пору майского полнолуния, сквайр вновь повстречался с викарием, на сей раз в усадебном парке, откуда они вместе проследовали в дом. Леди Фелл уехала к матери, которую сразил опасный недуг, и сэр Мэтью пребывал в одиночестве. Викарий – он же мистер Кром – с легкостью позволил уговорить себя разделить с хозяином поздний ужин.

В тот вечер сэр Мэтью был не лучшим собеседником – разговор вращался все больше вокруг дел семейных и приходских. Потом сэр Мэтью взял перо и ни с того ни с сего принялся составлять меморандум с перечнем своих пожеланий и намерений касательно принадлежавшего ему имущества (в дальнейшем его меморандум оказался чрезвычайно полезен).

Около половины десятого мистер Кром засобирался домой, и сэр Мэтью пошел проводить его. Они обогнули угол дома и по гравийной дорожке, проложенной вдоль заднего фасада, направились к аллее. Прямо перед ними высился ясень, ветви которого, как я уже говорил, почти соприкасались с окнами. Единственное, что врезалось в память мистеру Крому, было связано с неожиданно возникшей заминкой, ибо сэр Мэтью вдруг резко остановился и сказал:

– Что там шныряет вверх-вниз по стволу? Ужели белка? В этот час им всем пора сидеть по гнездам.

Викарий посмотрел на дерево и увидел какое-то движущееся существо. В лунном свете нельзя было разобрать, какого оно цвета, однако в сознании викария отпечатался мелькнувший на миг четкий контур, и он готов был поклясться, что ног у «белки», как ни глупо это звучит, поболее четырех!

Выбросив из головы мимолетное ночное видение – мало ли что померещится в потемках! – друзья распрощались. Возможно, потом они встретились вновь – годков через двадцать.

На следующее утро сэр Мэтью Фелл не спустился, по своему обыкновению, в шесть. Не спустился он и в семь, и в восемь. Слуги пошли наверх и постучались в спальню… Мне незачем утомлять вас подробным рассказом о том, сколько раз они с тревогой прислушивались и вновь принимались стучать. В конце концов дверь вскрыли. Хозяин лежал мертвый и весь черный. Прозорливый читатель, конечно, предвидел подобный исход. Никаких следов насилия никто не заметил, но все обратили внимание на открытое окно.

Слуга отправился за приходским священником и получил от него указание известить коронера. Викарий, как только услышал новость, стремглав помчался в усадьбу и немедленно был препровожден в комнату покойного. Со временем в архиве мистера Крома обнаружили записи, не оставляющие сомнений в том, что автор искренне чтил и оплакивал сэра Мэтью. Привожу здесь переписанный мною пассаж, который поможет пролить свет на интересующие нас события и на состояние умов в то далекое время.

«Я не увидел ни единого признака насильственного проникновения в спальню обычным путем, то бишь через дверь, но нижняя рама окна была поднята, ибо мой бедный друг привык держать ее в таком положении в теплое время года. Небольшая вечерняя порция эля была доставлена ему в серебряном сосуде вместимостью около пинты, но осталась не выпитой. Напиток дали исследовать ученому доктору из Бери, некоему мистеру Ходжкинсу, который, однако, не сумел, как сам он под присягой заявил в коронерском суде, обнаружить присутствие какого-либо ядовитого вещества. Ввиду значительного вздутия и почернения трупа среди местных жителей пошли слухи об отраве. Лежавшее в постели тело было столь безобразно и столь чудовищно сведено судорогой, что это слишком несомненно указывало мне на прискорбный факт: мой друг и благодетель испустил дух, терзаемый жестокими муками. Необъяснимым покамест является одно обстоятельство, которое, по моему мнению, обнажает изощренный злодейский умысел того или тех, кто совершил это убийство, ибо две добрые женщины, призванные в дом для омовения усопшего, – обе нрава строгого и весьма высокочтимые в своей погребальной профессии – явились ко мне в крайне плачевном состоянии души и тела и рассказали (правдивость их рассказа немедленно подтвердилась), что стоило им прикоснуться голыми руками к груди покойного, как они почувствовали страшную резь в ладонях, и вслед за тем их руки от кончиков пальцев до локтей стали на глазах распухать, и боль все не утихает (после, в течение многих недель, мойщицы были вынуждены отказывать нуждающимся в их услугах); при этом на коже не видно никаких повреждений.