Беглец (СИ) - Никонов Андрей - Страница 26

— Ты что ли жилец? — наконец спросил мужчина.

— Ага, — Сергей взял свободный стул, пододвинул поближе к столу, уселся. — Добровольский я, Сергей Олегович. А вы?

Мужчина не ответил.

— Это мой папа, Семён Егорович Сазонов, — за него сказала веснушчатая, — а я Маша. Папа, это тот раненый, который во флигеле ночует. Насчёт которого Пётр Лаврентьевич распоряжался

— Мало ли кто распоряжался, — Сазонов-старший сморкнулся в кулак, вытер руку о полу пиджака, — насчёт платы он тебе сказал?

— Три рубля, — Сергею хозяин дома нравился всё меньше и меньше.

— В день. И рубль за еду. И попрошу деньги вперёд, ты сколько тут собираешься столоваться?

— Дня три, не больше, — Травин достал бумажник, вытащил червонец, бросил на стол, добавил ещё две рублёвые бумажки.

Сазонов сгрёб деньги, сунул в карман, поскрёб ложкой в горшочке, тяжело поднялся, и потопал к выходу. Хлопнула дверь, раздался собачий лай и громкий окрик.

— Вы папу извините, он утром всегда такой, — Маша достала из буфета тарелку, поставила перед Сергеем, — деньги за еду я вам верну, у нас, считай, всё артельное, и мука, и масло, свои яйца только и мёд, четыре улья держим и два десятка кур.

На столе вслед за тарелкой появились яйца, Маша разбила полдюжины в миску, добавила молока, муки и начала взбивать.

— Насчёт денег не беспокойся, — сказал Сергей, — возвращать ничего не надо. А ты Маша Сазонова?

— Да.

— Так это ты меня подлатала и мазью намазала? Ловко, я даже не почувствовал, а ведь обычно чутко сплю. Спасибо.

Маша покраснела, отвернулась, схватила сковороду, бросила на неё кусок масла и сунула в печь на плиту.

— Так хорошо меня и на курортах не лечили, — продолжал Травин, — отёк почти спал, а ведь только вчера заштопали.

— Это всё Пётр Лаврентьевич, — девушка справилась со смущением, вылила яйца в сковородку, села напротив, разглаживая скатерть, — он раньше в Александровском помощником попа служил, а до этого на германской воевал, там лечебные курсы окончил, фельдшером был в армии. Я в медтехникуме училась, в Ново-Николаевске, так там, не поверите, врачи такого не знают, что знает Пётр Лаврентьевич. К нему со всей округи люди ездят, если кто занемог, никому не отказывает.

— И денег не берёт? — недоверчиво покачал Сергей головой.

— По закону у нас в РСФСР медицина бесплатная, — твёрдо сказала Маша, — разве можно за это с советского человека брать? Мы же не при самодержавии живём. Ой, вам же печёнку вчера принесли, я было на ледник положила, а потом думаю, вдруг проснётесь, и приготовила. А утром уже её холодную с маслом и травками перетёрла, называется паштет, вот, на хлеб мажьте, у вас крови много вытекло, а свиная печень — лучшее средство от малокровия, или по-научному — анемии. Это я вам как медицинский работник говорю. Толстым слоем кладите, всё сразу. Профессор из Москвы, между прочим, Мануил Исаакович Певзнер считает, что правильное питание — важнейшая часть лечения. И я с ним полностью согласна.

Травин послушно намазал горбушку, откусил. Маша строго смотрела, пока он не доел весь ломоть, тут же бухнула перед ним сковороду с омлетом, и не отрывала взгляда до того момента, когда сковорода, подчищенная кусочком хлеба, не стала пустой.

— Теперь я полностью здоров, — важно сказал Сергей, откидываясь на спинку стула.

Маша прыснула.

— Простите, — сказала она, — просто к нам из города редко кто заглядывает, на отшибе живём. Вы от поезда отстали? Ну от того, на который напали? Пётр Лаврентьевич вчера всем на собрании рассказал, это ж надо, всякие недобитки старорежимные ещё остались, маскируются под порядочных людей. Чаю хотите?

Сергей хотел. Чай был превосходен, на ароматных травах, с лёгкой горчинкой, к нему поставили две плошки, с мёдом и земляничным вареньем. На секунду даже мелькнула мысль, не остаться ли здесь подольше, в конце концов, до Владивостока он дней за десять точно доберётся. И пропала, хотя тревожно от неё стало — не в том ещё возрасте он, чтобы на первом попавшемся удобном месте осесть.

— А что профессор Певзнер говорил о физическом труде? — Травин поднялся из-за стола, — забор у вас покосился, калитка провисла, дверь входная скрипит, того и гляди развалится, подправить бы не мешало.

На то, чтобы перевесить входную дверь, ушёл почти час. Маша покрутилась-покрутилась возле Сергея, и ушла по своим делам, периодически выглядывая, чтобы спросить, не нужно ли чего из инструментов, и переброситься парой слов. Так Травин узнал, что кувалда у них есть в сарае, а сарай завален снегом, который скоро обязательно растает, и что Герасим его завёз в артель «Камышинский молочник». В селе, а теперь уже артели, жили четыреста с небольшим человек на сто шесть дворов, работали маслобойка, пилорама, свечная и кожевенная мастерские, мясной цех, клуб и школа. Ещё артельщики держали коров, поголовье стада было больше, чем численность населения, масло и сыр возили в город, в заготконтору и на продажу.

— А в церкви что?

— Сельсовет наш, точнее правление артели. Пётр Лаврентьевич сюда церковным старостой приехал пять лет назад, только не стал людям голову поповскими сказками дурить, а всю правду рассказал, и про мировой пролетариат, и про то, как наша страна изменилась, и что каждый человек может кем угодно стать, хоть учёным, хоть художником, только учись и трудись. Артель организовал, раньше-то каждый сам по себе жил, кто в нищете, кто кулаками вон других эксплуатировали, активисты бились как могли, школу организовали, клуб, только их мало было. Всё село на тридцать дворов, чуть больше ста пятидесяти человек.

— Это получается, за пять лет вас втрое больше стало?

— Да, особенно за последние два года прибавилось, молодёжь тянется из соседних деревень, беднота в основном, а тут им артель и работу даёт, и с материалом помогает, построить избу. У нас и маслобойня появилась, а то раньше молоко за тридевять земель возили, семилетку вот сделали, ну а церковь как помещение удобное, каждую пятницу там собираемся, в выходной, кто может.

— Почему в пятницу? — не понял Сергей.

— Так ведь Ленин Владимир Ильич, вождь мирового пролетариата, в пятницу родился, по пятницам у нас день нерабочий, — словно несмышлёнышу, объяснила Маша, — а ещё в среду, в день революции, лекции слушаем и кино смотрим от динамомашины ручной. И вообще, не в воскресенье же отдыхать, как при царизме. Да и то, у нас места непахотные, болотистые, муку покупаем, коровы, они круглый год ухода требуют. Кто-то дежурит, потом меняемся. Детишки вон тоже, с утра по хозяйству помогут, а потом в школу.

— Да, я видел, — Травин толкнул створку, та распахивалась легко и без скрипа, — учительницу встретил вчера, она ведь тоже у вас живёт?

Маша сразу не ответила, отвернулась.

— Живёт, — наконец сказала она таким тоном, словно лучше бы та жила где-нибудь в другом месте.

— Я слышал, она недавно здесь. А прежняя где?

— Утопилась она, летом.

— Да ты что! — удивился Сергей. — Почему?

— Потому что дура, — зло произнесла девушка, — от несчастной любви, видите ли. Кому только такое в голову придёт, в болото идти. И ведь почти спасли её, воды и грязи наглоталась, но успели вытащить. Только как Пётр Лаврентьевич не старался, не получилось откачать, жижа болотная в лёгкие попала. Вот не понимаю, ты ведь советский человек, приди, расскажи, как есть, у нас и комсомольская ячейка есть, и актив, так они этому кретину такого навешают, вмиг перестанет головы дурить. А она пошла и утопилась. Вот, прислали эту из окркомпроса, гордая ходит, нос задирает, словно мы неучи сиволапые, а она одна тут королевна.

Сергей только хмыкнул. И решил, что лучше тему для разговора сменить.

— А ещё народу мало на улицах, — заметил он.

— Конечно, все же на работе, пока светло. Вы приезжайте к нам летом, Пётр Лаврентьевич заказал в Омске такую штуку, которая электричество вырабатывает, у нас пилорама с маслобойкой на пару, от котла паровозного, вот к нему и прицепят, и будут в селе лампочки гореть, в каждом доме. А то противно, двадцатый век давно начался, а мы как дикари, при керосиновых лампах сидим да свечах. И радиоточки у всех обязательно поставим, чтобы радио Коминтерна слушать, вот увидите. А улицы мостить ещё в прошлом году начали, правда, только возле сельсовета пока.