Король - Кейн Бен - Страница 21

С таким же успехом, рассуждал я, можно остаться в Дюрнштейне и сгнить тут. Это будет достойная кара за зло, причиненное Генри и тому юному воришке в Удине.

Но я не позволил себе надолго погрузиться в уныние, которое нагнал сам на себя. Мой долг – служить королю, как я делаю уже десять с лишним лет. А еще я поклялся Джоанне, что буду защищать его даже ценой собственной жизни. И пусть я бессилен что-либо сделать, долг остается долгом, и я изо всех сил постараюсь исполнить его. По крайней мере, я помогу Ричарду уже тем, что не сложу руки.

Прошло десять однообразных дней. Ночь сменялась днем, день – ночью. Мы с Гийомом хором желали королю доброго утра и улыбались, когда ответ звучал громко и весело. Затем наступал черед молитвы. Считая себя проклятым, я приступал к ней с трудом, но все равно касался коленями холодных каменных плит, вместе с Гийомом. Господь примет мои молитвы, твердил я себе, искренне сокрушаясь об убийстве мальчишки в Удине и задвигая в самые глубины души отсутствие раскаяния за смерть Генри.

Завтрак приносили примерно в одно и то же время, незадолго до того, как колокола отбивали час третий. Удивительно, как способен сжиматься окружающий человека мир: выдача хлеба и сыра становилась одним из самых ожидаемых событий дня. Мы с Гийомом предавались воспоминаниям о бытности в Утремере. Подобно всем моим друзьям и товарищам, он любил припоминать мою – едва не закончившуюся печально – встречу с воином-сарацином, когда я справлял нужду за пределами лагеря под Акрой. Я в свой черед смеялся над его испугом в тот миг, когда из сапога, который он собирался натянуть, выпал скорпион. Мы играли в кости на соломинки, вытянутые из тюфяков. Если король хотел пообщаться, мы разговаривали с ним. В остальное время я расхаживал по комнате взад-вперед, а Гийом по большей части спал.

Я всегда бдительно прислушивался к шагам в коридоре. Обычно это караульные приходили сменять товарищей, иногда заглядывали Хадмар, священник или даже Леопольд – поговорить с королем. Да простит меня Господь, я старался как мог подслушать разговор. Гийом не отставал от меня, и мы разыгрывали в кости самое удобное место – у двери. Но что-нибудь разобрать удавалось только тогда, когда Ричард выходил из себя. После ссоры с Леопольдом подобное случилось лишь однажды, в день Нового года. В тот раз тяжесть монаршего гнева обрушилась на Хадмара из-за принесенных им новостей. Пока он их не выложил, мы с Гийомом подслушивали без всякого успеха.

– Что-что сделал Генрих? – взревел Ричард. Ответ Хадмара прозвучал неразборчиво.

Мы с Гийомом озадаченно переглянулись. Леопольд в любом случае известил бы о пленении английского короля своего сюзерена. А вот поведение Генриха предугадать было сложнее.

– Негодяй! Мерзавец! Подлец! Повтори, что сказал Генрих!

Хадмар возвысил голос:

– «Мы сочли уместным известить вашу светлость, понимая, что эти новости принесут вам неизбывнейшее удовольствие».

– Да уж конечно! Филипп горы перевернет, ни перед чем не остановится, лишь бы удерживать меня в плену. Это ты понимаешь? Он все до медяка спустит, только бы добиться этого!

– Господь милосердный! – прошептал я. – Узнав, что Леопольд захватил короля, Генрих послал весточку во Францию.

Гийом скривился:

– Представляю, как Филипп прыгал от радости.

– И что ответил Леопольд, скажи, пожалуйста? – взревел король. – При всей его неприязни ко мне, он ведь не захочет, чтобы меня упрятали во французскую темницу и выбросили ключ?

– Конечно нет, сир, – с готовностью подтвердил Хадмар.

– В таком случае дал он клятву не передавать меня Генриху или нет?

На этот раз ответ кастеляна прозвучал тише.

– Нет, разумеется нет, ведь император – его сюзерен! – пророкотал Ричард. – Как я убедился, у большинства людей порядочность имеет свои пределы, и Леопольд не исключение!

Хадмар не сумел успокоить короля, и вскоре Ричард попросил его уйти.

Когда шаги кастеляна стихли, я немного выждал, давая гневу короля улечься, потом с тревогой спросил у него, все ли хорошо. Ответом был взрыв горького смеха.

– Хуже, чем могло бы быть в первый день нового года, Руфус. Филиппу Капету известно, что я здесь, и он выражает сильное желание внести за меня выкуп. Сдается, какую бы цену ни заломили Леопольд или Генрих, это не имеет значения: Филипп настолько меня ненавидит, что заплатит, сколько попросят, а то и больше.

– До этого наверняка не дойдет, сир, – сказал я, сам понимая, насколько неубедительно звучат мои слова.

– Дай бог, чтобы не дошло, – отозвался король. – Но вам хотя бы не придется разделить мою судьбу – об этом я позабочусь.

– Нет, сир! Мы останемся с вами! – вскричали мы с Гийомом в страхе.

– Не вижу смысла всем троим гнить в тюрьме.

– Мы не для того все это время были рядом, сир, чтобы нас теперь отослали! – пожаловался я. – Наше место всегда возле вас.

На некоторое время воцарилось молчание, потом Ричард рассмеялся.

– Ах, Руфус, Руфус, мой твердолобый ирландец! И ты, Гийом, упрямец из упрямцев. – Обуреваемый чувствами, он добавил: – Воистину, вы лучшие из моих людей.

Мы с Гийомом заулыбались как слабоумные.

Странная штука жизнь. Мы по-прежнему оставались пленниками. Надежды на освобождение оставались неопределенными и, возможно, даже уменьшились после новости о Филиппе, но похвала короля влила в нас новые силы, приободрила: мало что могло подействовать так же.

На следующее утро пришел Хадмар в сопровождении нескольких стражников и увел короля. Я колотил в дверь, пока не ободрал кулаки, требуя, чтобы мне разрешили к нему присоединиться, – все впустую.

– Не причиняйте ему вреда! – кричал я в замочную скважину. – Мужайтесь, сир!

Ответа не было. Я осел на пол, негодуя на свою беспомощность, сгорая от желания сделать для него хоть что-нибудь, пусть самую малость.

– Как думаешь, куда они пошли? – спросил Гийом, переживавший не меньше меня.

У меня не было мыслей на этот счет. И вдруг наступило прозрение.

– Леопольд повез его на встречу с Генрихом, – сказал я. – Есть ли лучший способ подогреть алчность императора, чем показать ему товар лицом?

Догадка оказалась верной. На следующий день двое караульных делились сплетнями близ нашей комнаты. Мы с Гийомом в достаточной мере нахватались немецкого и вдвоем уловили суть беседы, в которой часто встречались слова «König», «Löwenherz» и «Kaiser Heinric»[17]. Еще упоминалось название «Регенсбург». Гийом утверждал, что это город на севере, близ границы с владениями Генриха.

Едва закончив подслушивать разговор, я упал на колени, и молитвы мои давно не были такими горячими и искренними. Мысль о том, что Ричарда передают Генриху, а затем Филиппу, пока мы сидим в Дюрнштейне, не в силах ничего предпринять, была невыносимой.

Наступил безрадостный вечер. Разговаривали мы мало, ели еще меньше. Я без конца ходил взад-вперед, пока Гийом, к которому в этот день сон не шел, не попросил меня перестать. Тогда я, неспособный расслабиться, сел на тюфяк и погрузился в беспокойные думы. Сам того не замечая, я постукивал пяткой о плиты пола, и, наконец, взбешенный Гийом вскричал, что этот звук сводит его с ума. Я огрызнулся: мол, мне тоже противно от его пердежа, но я-то терплю. Я встал и снова принялся ходить, теперь уже не обращая внимания на него.

Спал я плохо, все никак не мог устроиться: завернусь в одеяло – жарко, скину – холодно. А когда забылся, сразу навалились тревожные сны. Я видел Ричарда, скованного, в крошечном каменном мешке без окон. Спутанная борода говорила о долгом заточении. Тюремщики менялись: то Леопольд, то Генрих, то Фиц-Алдельм и даже Саладин. Иногда узником был я, а хохочущий Фиц-Алдельм – стражем. Где-то вдалеке маячил Рис, но как бы громко я ни кричал, он не спешил на помощь. В мою темницу зашла Джоанна, но я никак не мог разобрать, что она говорит. Она ушла явно опечаленной, и, странное дело, вместе с ней была Алиенора.