Сентябрь 1939 (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 27

Второй раз чуть ли не спекся, увидев обожженных танкистов. Там, где дикий жар коснулся тела раненых, комбезы их буквально вплавились в кожу. А одному танкисту пламя лизнуло лицо — и вместо привычных черт на нем застыла какая-то спекшаяся маска… И это все я! Я, своими руками толкнул этих людей в бой, погнал под пули и снаряды!

Зараза, после таких «экскурсий» можно в одночасье стать убежденным пацифистом — если психика не подведёт и с ходу умом не тронешься. Но мне «везёт», у меня послезнание — а там и трагедия на станция Лычково, где фрицы разбомбили эвакуационный поезд с детьми, и подвешенные на колючей проволоке младенцы, и раздавленные танками гражданские… Фотокарточки, врезавшиеся в память, что не дают теплохладно рассуждать о страшной стистике Великой Отечественной. Миллионы убитых, замученных, изнасилованных женщин и детей — такова цена германской оккупации.

И если началом войны в 39-м я сумею хотя бы на треть, на четверть — да даже на десятую часть сократить гражданские потери русского и прочих советских народов… Все это не зря — ведь и десять процентов от пятнадцати миллионов убитых немцами гражданских, это ещё целых полтора миллиона спасенных человеческих жизней.

И тогда любые жертвы простых бойцов и командиров не напрасны…

— Господин генерал! Я прошу вас обеспечить раненых красноармейцев и советских командиров квалифицированной медицинской помощью наравне с польскими солдатами и офицерами. Мои люди дрались вместе с вашими, плечом к плечу — и остаточный принцип оказания им помощи неприемлим! Однако, если моих раненых — всех, кого возможно — поставят на ноги, то это будет наиболее наглядный и показательный пример союзнической верности. И я гарантирую, что моё командование учтет этот факт при назначение нового командующего польской армии!

Я обратился к сопровождающему меня в госпитале Сикорскому через переводчика; лицо генерала осталось непроницаемым, но он согласно кивнул:

— Мы заверяем вас, что русским солдатам будет оказана соответствующая медицинская помощь — наравне с польскими воинами. Однако и вы, пан генерал, должны пройти перевязку.

— Да куда там! Вон какие тяжёлые, куда мне с моей царапиной!

Однако Сикорский уже подозвал одного из врачей; меня быстро, но довольно умело перевязали, заодно удалив из раны несколько нитей, вбитых пулей. А ведь остались бы, то и воспаление неминуемо накрыло бы — и как бороться с ним без пенециллина и прочих антибиотиков⁈ Впрочем, большинство моих раненых с этой проблемой ещё столкнуться…

Вместо обезболивающего дали кружку разбавленного медицинского спирта. Дома я честно не употреблял — алкоголь мне просто не нравился. К тому же я всесторонне разделся позицию Саши Шлеменко, прославленного русского рукопашника, убежденного в том, что русскую нацию сознательно спаивают. Однако теперь, в качестве анестезии, махнул не глядя — даже не почуяв градуса… И тут же встрепенулся, услышав в городе пару одиночных винтовочных выстрелов — а затем густые очереди вдруг замолотившего пулемёта.

— Не бойтесь, пан генерал. Мы учли ваше возмущение действиями украинских националистов в нашем тылу в период осады города — и приняли необходимые меры.

Тут лицо переводчика кровожадно скривилось — ну что же… Что сеете, то и пожнете, верно?

Вообще, как мне успели уже объяснить, польская жандармерия не так, чтобы совсем уж не ловила мух. И перед самой войной прошли масштабные аресты среди оуновцев — и сочувствующих «мазепинцам» (старый термин Первой Мировой — просто «бандеровцами» они ещё стать не успели). Однако жандармам не хватало ни людей, ни полномочий в условно мирное время — да и командование явно недооценивало угрозу со стороны местных национальналистов.

Что же, теперь оценили! Оказалось кстати, что это было не первое нападение, 14 сентября польских солдат уже разок обстреляли оуновцы, но из-за немцев не до них было… А тут у Сикорского появилось и время, и мотивация, и возможность выделить пару батальонов, чтобы раздавить «пятую колонну» — и на сей раз он её не упустил.

Хотя бы одной проблемой меньше — более всего я боялся, что оуновцы могут напасть на госпиталь с моими раненными. Охрану я все равно не убрал — мало ли что? Но на сердце стало спокойнее…

После госпиталя мы убыли на высоту — где я принялся «руководить» фортификационными работами. Без верного помощника в лице начальника штаба сперва даже растерялся — но быстро соориентировавшись, вызвал к себе обоих уцелевших ротных и комбата Акименко. С ними мы поделили сектора обороны, распределили уцелевшие машины между ротными, выбрали места для танковых капониров… Не знаю, удалось ли мне пройти по грани между «комбриг молодец, прислушивается к подчинённым, учитывает их мнение» и «комбриг ни хрена без нас не соображает и не может принять решения самостоятельно» — или я всё-таки уронил авторитет в глазах подчинённых. Но даже если и так, куда важнее было правильно выбрать позиции и грамотно распределить танки — чем продемонстрировать окружающим вопиющую некомпетентность начальника-самодура.

А комбата, кстати, я решил оставить на КП — без него бой мне просто не вытащить… Ничего, с оставшимся десятком исправных танков ротные как-нибудь справятся — а экипажи неподвижных огневых точек вообще сами по себе. Им, ежели что, из капониров уже не выехать, маневренный бой на встречных курсах с немцами не провести…

И вот я распоряжаюсь польскими запасниками, занимающимися саперными работами на высоте. Дико хочется спать, вновь начала ныть раненая рука — но малый запас спирта в фляжке лучше не транжирить… Одновременно с тем напряжение и ощущение того, что без моего контроля и догляда укрепления просто не будут готовы к утру, меня не покидают.

Есть и ещё одна важная проблема — вражеские пикировщики. Батарея зенитных «Бофорсов» и парочка крупнокалиберных зенитных пулеметов «гочкис» на высоте 324, это, конечно, очень хорошо. Они должны прикрыть нас, когда «юнкерсы» обрушаться на «Кортумову гору»… Но я абсолютно уверен в том, что как только с воздуха ударят по «Взгорью», ляхи будут защищать лишь себя.

Выход напрашивается один единственный — утром нужно будет срочно сформировать пулеметно-зенитные расчёты, выдав им трофейные МГ-34 и «Зброевки». Мы захватили одиннадцать пулеметов — семь «машмнегеверов» и четыре поделки братьев-славян. К МГ-34 нам досталась даже пара исправных станков с зенитными прицелами в комплекте… Надо только заранее снарядить ленты бронебойно-зажигательными и бронебойно-трассирующими пополам — ну, а заодно и разобраться с зарядкой и сменой стволов. А заодно и предохранителями…

Так-то в свое время я из голого любопытства смотрел ролики, как это все делалось. Кроме того, в армии довелось как-то зарядить, а там и пострелять с ПКМ… Осталось теперь только вспомнить, что к чему!

И конечно, в грядущем бою кавалеристы-зенитчики вряд ли кого смогут сбить. Но густой пучок трассеров прямо в лицо вполне способен напугать немецкого пилота, заставив уйти с курса при штурмовке, сбросить бомбы в стороне. А нам большего и не надо…

Ну вот, считай, занятие себе на остаток ночи нашёл. Ещё бы хоть пару часов урвать на сон перед рассветом, иначе завтра совсем никакой буду… Точнее, уже сегодня — потому вернее сказать просто «утром». До рассвета осталось всего-то около четырех часов…

Внезапная догадка вдруг осенила разум, заставив ненадолго взбодриться: нужно обязательно предупредить Сикорского, чтобы с госпиталя и прочих лазаретов сняли всякие указательные знаки и обозначения, вроде «красных крестов»! При бомбардировке Варшавы последние служили фрицам лишь в качестве целеуказателей, не оберегая раненых — а лишь обрекая их на мучения и смерть.

Уже рванув в сторону только-только оборудованного командного пункта, я успел мельком подумать ещё о двух вещах. Первое и печальное — похоже, Шарабурко так и не пришлёт мне подкреплений из Тарнополя, моих же танкистов. Хотя какие могут быть подкрепления командиру, проигнорировавшему приказ командующего армии освободить должность и приготовиться вывести личный состав из Львова⁈