Черное Сердце (ЛП) - Уэзерли Анна-Лу - Страница 54

Мое сердце стучит о ребра, но я молчу, позволяя ей закончить. «Мой отец, он запаниковал, подумал, что его разоблачат, что все это выйдет наружу, то, что он натворил, годы физического, эмоционального и, «она делает небольшую паузу, «сексуального насилия, и поэтому он бросил меня под автобус, состряпал историю для полиции, сказал им, что я злая, дитя дьявола, умственно неполноценная, больная, и что я убила ее. Он сказал, что мне нужна психиатрическая помощь, и поэтому он, они, посадили меня в тюрьму.»

«Почему ты не сказал правду? Почему ты не доверился кому-нибудь раньше, соседу, учителю, родителям друга?»

«Друзья? У меня не было друзей», — ее тон пренебрежительный, она, кажется, так же равнодушна к собственным страданиям, как и к страданиям других. «Ты понимаешь, что такое страх, Дэниел? Я имею в виду настоящий страх?»

«Да», — я делаю паузу, думаю, что понимаю». И моя память возвращается к той ночи, когда они пришли сказать мне, что Рейчел мертва, я думаю о ледяном страхе, который огнем проник сквозь мою плоть и кости.

«Страх — самая изнуряющая из всех эмоций. Он парализует тебя, управляет каждым твоим моментом бодрствования и мыслями. Он обуславливает тебя. И я жил в страхе. Жил с этим каждое мгновение со дня своего рождения. Меня учили так сильно бояться своего отца, что я научился принимать это, принимать все оскорбления. Страх стал моей нормой. В конце концов я обнаружил, что не могу жить без этого, не могу функционировать. Я рассказал Мэгнессону о жестоком обращении, но к тому времени меня списали со счетов как психопата. Очевидно, представляет опасность для меня и других; поврежденный товар, ремонту не подлежит. В каком-то смысле было легче сказать, что я виноват в смерти своей матери. Это держало меня подальше от моего отца, от его злых, извращенных поступков. Но это принесло новый набор страхов.»

«Что случилось с твоим отцом?» Она смотрит на меня, моргая. Ее кожа бледная, почти такая же белая, как ее волосы. «Проверки, которые мы сделали, говорят, что он умер естественной смертью».

Она смеется и откидывает голову назад. У меня мурашки по коже. Я делаю еще глоток воды и освежаю ее стакан, хотя она не притронулась ни к одной капле.

«Ничто из того, что делал мой отец, не было естественным».

«Но ты продолжала жить с ним, это верно? Вплоть до его смерти? Почему? Почему, если твой отец был монстром, о котором ты говоришь, ты вернулась к нему после того, как ушла из Грин Паркс? Это была какая-то неуместная преданность? Ты все еще боялась его?»

«Да», — говорит она. Я замечаю, что на ее коже выступили капельки пота, маленькие блестящие бусинки. «Я всегда боялась его, до самого конца».

«От чего он умер?»

«Он был сильным и подтянутым мужчиной, мой отец, с «отменным здоровьем», как он говорил. Без сомнения, дожил бы до глубокой старости.… эти ублюдки всегда так делают. Только хорошие умирают молодыми, не так ли, Дэниел? Как Рейчел».

Я стараюсь не показывать никаких эмоций при упоминании ее имени.

«Так почему же он не дожил до глубокой старости?»

«Я отравила его», — говорит она с торжествующим видом, ее глаза сузились. «Но я делал это постепенно, очень постепенно, день за днем… Я наблюдал, как его состояние ухудшалось в течение длительного периода времени. Крошечные, мизерные количества таллия ежедневно добавлялись ему в пищу и питье. Я был терпелив, я ждал. И со временем в вашем организме накапливается таллий, это токсин — и этого было достаточно, чтобы медленно, но верно вызвать у него болезнь, ослабить его и поддерживать постоянное плохое самочувствие. Через некоторое время он начал лысеть, и это его по-настоящему разозлило». Теперь она улыбается, и я вижу, что Флоренс почти исчезла. «Он был таким тщеславным, мой отец, и его волосы, знаете, они были густыми, он пошел в отца по материнской линии. Все Арфисты очень гордились своей коронной славой и тем фактом, что мужчины в семье никогда не лысели. Но я позаботился о том, чтобы он сломал стереотип.»

«Обращался ли он за медицинской помощью?»

«О да, «говорит Ребекка, похоже, теперь она наслаждается разговором. «Они были обижены. Он стал чем-то вроде загадки для терапевта. Они провели ему всевозможные тесты, особенно когда у него начали выпадать зубы. Сказали, что это какой-то дефицит витаминов. Они много раз ставили ему неправильные диагнозы.» Она, кажется, довольна этим, как будто это было великим достижением. «Он принимал всевозможные лекарства. Ему нужно было, чтобы я заботилась о нем, когда он в конце концов действительно заболел. И я заботилась. Я ухаживал за ним. Накормил его, вымыл и одел, дал ему лекарство — и кое-что из моего собственного. В последние месяцы своей жизни он полностью зависел от меня.»

«Ты хотел, чтобы он страдал?»

Она ухмыляется, и это выражение, кажется, меняет все ее лицо. И я думаю о том, что сказал доктор Мэгнессон о множественных личностях, о том, как психопаты могут буквально на ваших глазах превращаться в кого-то неузнаваемого.

«Я никогда не хотел, чтобы страдания этого человека закончились. Мне было грустно, когда это произошло. Забавно, я помню, как врачи и медсестры в больнице проявляли ко мне сочувствие, когда я плакала над ним на смертном одре, как они обнимали меня и утешали. Но я не горевал о его смерти. Я плакала, потому что его страдания почти закончились.»

Я выдыхаю.

«Итак, в конце концов ты отомстил… Ты убил человека, который надругался над тобой, человека, который должен был защищать тебя. Многие люди, Ребекка, даже судья, могли бы каким-то образом понять твои действия, учитывая природу преступлений твоего отца против тебя.

Но зачем было убивать Найджела Бакстера и Карен Уокер? Тебе было недостаточно смерти твоего отца?»

Она снова смеется, этот маниакально-ужасный звук, и ее глаза закатываются на затылок, придавая ей безумный вид. «Ты сам сказал, Дэниел, что иногда нет причин».

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

Уже перевалило за полночь. Она пробыла в комнате для допросов почти два часа. Я чувствую, что сейчас близка к признанию, и могу только надеяться, что Вудс тоже это почувствует и не прекратит разбирательство. Мне просто нужно еще немного времени: единственное, чего мне не хватает. И все же я слышу слова доктора Мэгнессон, эхом отдающиеся в моем мозгу: «психопаты и серийные убийцы редко, если вообще когда-либо, признаются в своих преступлениях, потому что, по правде говоря, они не видят их таковыми».

«Где Джордж?» Я спрашиваю ее снова. «Ребенок, Ребекка, где он? Что ты с ним сделала? Сколько это было?» Я смотрю на свои часы, потом на нее.

Ее лицо имеет желтый оттенок. Возможно, это просто из-за света, но ее глаза кажутся запавшими, как будто она постарела на десять лет за два часа, ее зрачки стали маленькими, как булавочные уколы, а щеки и лоб покрыты маслянистым блеском пота. Ее руки защищающе скрещены на талии.

«Какое твое первое воспоминание детства, Дэниел?» Ее голос хриплый и неглубокий. Она устала. Усталость — это хорошо. Усталость обычно является прелюдией к признанию. Часто это битва желаний, процесс собеседования, процесс постепенного изматывания кого-то, пока он не выдохнется и не будет загнан в угол настолько, что единственный выход — выложить все начистоту. Но Ребекка Харпер — женщина, которая всю свою жизнь провела в углу, приученная к невыразимым пыткам. Но она знает, что игра окончена, что все кончено, или, по крайней мере, та часть, где она получает возможность убивать людей, закончена. Только она по-прежнему контролирует ситуацию, и она это знает. Возможно, за дверью ей предстоит долгий путь, но у нее по-прежнему в руках ключ к местонахождению и безопасности маленького мальчика; у нее по-прежнему преимущество.

«Подавившись конфетой в школе, «говорю я, «я чуть не умер».

Она выглядит заинтригованной.

«Мой двоюродный брат дал мне вареную конфету, одну из тех больших старомодных леденцов. Я положил ее в рот и каким-то образом проглотил целиком. Оно застряло у меня в пищеводе, и я начал задыхаться, кашлять и хрипеть, вы знаете, я не мог дышать, и я помню панику, которую я почувствовал — чистый ледяной ужас.»