Пропасть - Харрис Роберт - Страница 11

Венеция сидела за туалетным столиком с перьевой ручкой в руке. Только теперь до нее дошла реальность предстоящей разлуки, значение этого слова. Она не сможет увидеться с ним, прикоснуться к нему, почувствовать его прикосновение. Поток писем иссякнет, превратится в тонкую струйку, приносящую ответ через недели после того, как он был написан. Ежедневное окно в его мир, большой мир политики и публичных событий, закроется для нее. И влияние на него прервется. Он найдет себе новую наперсницу. Непременно найдет. Она была всего лишь самой свежей в этой длинной цепочке. Внезапный, непривычный приступ боли навалился на нее, и она с ужасом распознала в нем ревность.

Это было просто невыносимо.

Бунтарский дух Стэнли проснулся в ней, и через мгновение перо задвигалось по бумаге.

Письмо в почтовый ящик она отнесла сама.

Венеция так стремилась увидеться с ним при любой возможности, а он так ненасытно жаждал ее общества, несмотря на приближающиеся переговоры по Ирландии в Букингемском дворце, что они устроили себе шесть встреч за следующие десять дней: начиная с этой полуторачасовой поездки к Темзе в Марлоу, когда он показал ей телеграмму от посла в Берлине, описывающую, какие воинственные настроения царят в Германии, а затем разорвал бумагу в клочья и выбросил из окна машины; потом в среду на музыкальном концерте в доме десять на Даунинг-стрит, хотя в присутствии ее матери и Марго они могли только обмениваться любезностями; в пятницу на еще одной автомобильной прогулке, на этот раз в Горинг-он-Темс, когда он передал ей копию еще одной телеграммы, теперь от британского посла в Вене, с пометкой «Для служебного пользования», в которой сообщалось, что австрийцы предъявили правительству Сербии обвинение в «соучастии в заговоре, приведшем к убийству эрцгерцога».

Она вернула ему телеграмму:

– Это серьезно?

– Может быть серьезно. Мы должны следить за этим во все глаза.

Он опять скомкал бумагу и выбросил в окно. Такое обращение с государственными документами показалось ей чересчур бесцеремонным, но вслух она ничего не сказала.

В следующий понедельник, накануне переговоров по ирландскому вопросу, она позвонила ему на Даунинг-стрит, и они вместе вышли через садовые ворота на вечернюю прогулку по Сент-Джеймсскому парку. Она не удержалась и просунула руку ему под локоть. Заканчивался еще один теплый день этого невероятно прекрасного лета. Люди сидели в шезлонгах, лежали, растянувшись на побуревшей траве. Государственные служащие уже возвращались домой. Кто-то из членов парламента направлялся в клуб. Его в кои-то веки беспрерывно узнавали. Он вежливо кивал мужчинам, приподнимал шляпу перед дамами.

Возле озера заиграл оркестр. Неожиданно она спросила:

– Почему бы нам не пообедать вместе – только ты и я? Мы никогда раньше этого не делали. Найдем какое-нибудь тихое местечко. Может быть, это наш последний шанс.

– Было бы чудесно, – ответил он, нерешительно оглядываясь. – Но я должен собраться с мыслями перед завтрашним днем.

– Да, конечно, я понимаю. – Она высвободила руку.

– Давай дойдем до Пэлл-Мэлл, и я найду тебе такси.

И она все поняла. Ему приходится быть осторожным. Но это ничуть не помешало ей чувствовать себя немного подавленной и в тот момент, и утром, когда она получила записку с извинениями:

Их пятая встреча состоялась в тот же день, когда он приехал за ней на Портленд-плейс прямо с переговоров в Букингемском дворце, и по тому, как он ссутулился в своем углу на заднем сиденье, трудно было предположить, что они прошли удачно. Пока автомобиль ехал в сторону Риджентс-парка, он монотонно пересказывал ей события дня. От правительства присутствовали он и Ллойд Джордж, от юнионистов – Бонар Лоу и Лансдаун, от ирландских националистов – Редмонд и Диллон, а от Ольстера – Крейг и Карсон. После того как король призвал к согласию и вышел из зала, все они несколько часов кряду просидели за столом над развернутой картой, и никакого прогресса, никакого компромисса, никаких уступок, обе стороны просто отказывались сделать шаг навстречу, не желая при этом покидать заседание и принимать на себя вину за провал переговоров.

– В зале происходило какое-то безумие. Поверь мне, посмотрев им в глаза, я подумал, что они и в самом деле хотят войны. За этим межплеменным конфликтом стоит инстинкт разрушения, неподвластный никаким разумным доводам. И что хуже всего, – он взял ее за руку, – тебя не будет здесь, чтобы помочь мне справиться с этим.

Идея пришла ей в голову, когда она поцеловала его руку.

– Если я не могу быть в Лондоне, почему бы тебе не приехать ко мне… хотя бы на день или два?

– Приехать в Пенрос… – Он просветлел лицом в первый раз с начала разговора. – Это было бы чудесно. Думаешь, твои родители пригласят меня?

– Ты можешь сам намекнуть им. Вряд ли они откажут.

– Тогда я напрошусь к вам на садовом приеме в четверг. Я теряю всякую скромность, когда дело касается тебя.

Мысли об Ирландии, казалось, вылетели у него из головы.

– Ты просто чудо! – обрадованно произнес он. – И сама это знаешь, правда?

Пришедшее месяц назад приглашение, адресованное лорду и леди Шеффилд и достопочтенной Венеции Стэнли обещало кульминацию летнего сезона.

Марго заботилась о том, чтобы Венеция всегда получала приглашение на ее приемы. Очевидно, посчитав разумным приблизить ее к себе, чтобы удобнее было за ней приглядывать, как она поступала со всеми прежними подружками мужа, саркастически окрещенными ею гаремом. Иногда она даже отзывала Венецию в сторонку поговорить о Генри с глазу на глаз, как будто он был их общим подопечным: о его здоровье, попойках, напряжении, которое он испытывал, и о том, как они могли бы облегчить его ношу. В другое же время принимала ее с полной холодностью. Но порой Венеция оборачивалась и замечала, что Марго смотрит на нее через весь зал жестким, прищуренным взглядом хищной птицы. Оставалось только гадать, с какой Марго она столкнется сегодня.

Едва приехав с родителями на Даунинг-стрит, Венеция поняла, что беспокоиться не о чем. Марго никогда не устраивала половинчатые приемы и сегодня, как обычно, пригласила семьсот гостей. В холле, в большом зале, на террасе и в саду толпились члены парламента, министры, множество дипломатов и изрядная часть светского общества, раскрасневшиеся и поникшие от жары.

Неудивительно, что в этой толчее Венеция не узнала детектива-сержанта Димера, с которым виделась лишь мельком, да и сам он старался держаться как можно незаметнее: стоял в холле, выполняя вместе с еще пятью сотрудниками Специального отдела указание затеряться среди гостей. А вот он ее узнал, одну из немногих. И инстинктивно направился следом за ней через застекленную дверь.

Премьер-министр с женой встречали гостей перед лестницей. Он поцеловал Венецию в щеку, а за ним так же поступила и Марго.

– Мэйзи, дорогая! – сказал он леди Шеффилд. – Вот кого я хотел увидеть. В пятницу я выступаю с речью в Честере…

Марго подозрительно прищурилась:

– Ты мне об этом не рассказывал.

Венеция не стала ждать продолжения.

– Извините, я вижу там Уинстона. Мне нужно поговорить с ним о моем путешествии.