Художник из 50х (СИ) - Симович Сим - Страница 74

Гоги рванул к нему, на ходу выдёргивая из-за пояса гранату. Немецкий MG-42 полоснул очередью совсем рядом, осколки кирпича брызнули в лицо. Но он уже был у стены, уже выдернул чеку, уже метнул гранату в амбразуру.

Взрыв. Пулемёт замолчал. Из дота повалил дым, а оттуда выскочил немецкий солдат с поднятыми руками — молодой, перепуганный, такой же мальчишка, как их Иванов.

— Не стреляй! — крикнул немец по-русски. — Сдаюсь!

Но сержант Петров уже нажал на спуск. Очередь из ППШ скосила пленного, и тот рухнул в пыль.

Атака продолжалась. Они брали дом за домом, улицу за улицей, выкуривая немцев из каждого подвала. Кёнигсберг пылал, превращаясь в руины, но сопротивление не ослабевало. Немцы дрались отчаянно, понимая, что отступать некуда.

В одном из домов на них напоролся немецкий офицер с пистолетом. Высокий, рыжий, в мятом мундире, но с горделивой осанкой. Он не собирался сдаваться — поднял пистолет, целясь в Гоги.

Время замедлилось. Гоги видел палец немца на спусковом крючке, видел ствол «Люгера», нацеленный ему в грудь. Ещё мгновение — и пуля оборвёт его жизнь, не дав стать художником, не дав встретить Николь, не дав прожить вторую жизнь.

Но автомат в его руках ожил сам. Очередь прошила немецкого офицера от груди до живота, и тот рухнул, роняя пистолет. Кровь растекалась по каменному полу, а в голубых глазах умирающего ещё теплилась жизнь.

— Бitte… — прохрипел немец. — Wasser…

Бой продолжался до вечера. Когда солнце садилось за дымящиеся руины Кёнигсберга, сопротивление наконец сломилось. Немецкий гарнизон капитулировал, белые флаги появились на уцелевших зданиях.

Гоги сидел на обломках кирпичной стены и смотрел на побеждённый город. Вокруг лежали трупы — и наши, и немецкие. Молодые лица, которые никогда больше не увидят рассвета. Иванов, которого разорвало миной. Смирнов, не добежавший до немецких окопов. Рыжий немецкий офицер, просивший воды перед смертью.

— Победили, — сказал подошедший сержант Петров, доставая самокрутку. — Ещё один город взяли.

— Да, — тихо ответил Гоги. — Победили.

Но победа пахла смертью и гарью. И в ушах ещё долго звучали крики раненых, грохот разрывов, свист пуль. А в памяти навсегда остались лица тех, кто не дожил до этой победы.

Он закрыл глаза, пытаясь отогнать видения, и вдруг почувствовал, что лежит не на развалинах Кёнигсберга, а в своей постели. За окном щебетали птицы, где-то во дворе смеялись дети. Мирные звуки мирного утра 1950 года.

Гоги сел на кровати, весь мокрый от пота. Руки тряслись, сердце колотилось, во рту был солёный вкус крови — видимо, разодрал губу зубами. Кошмар закончился, но ощущение войны ещё не отпускало.

Встал, подошёл к умывальнику, плеснул в лицо холодной водой. В зеркале на него смотрел бледный человек средних лет с широко раскрытыми глазами.

Война кончилась пять лет назад. Кёнигсберг стал советским Калининградом. Немцы, которых он убивал во сне, давно превратились в прах. А он выжил, получил вторую жизнь, встретил прекрасную женщину, нашёл призвание.

Но память не отпускала. В глубине сознания всё ещё гремели пушки, свистели пули, кричали раненые. И иногда, в минуты слабости или переутомления, эта память прорывалась наружу, возвращая его в ад войны.

Гоги зажёг папиросу дрожащими руками. Никотин должен был успокоить нервы, привести мысли в порядок. На столе лежал портрет Николь — воплощение красоты и мира. Этот рисунок был его якорем в реальности, напоминанием о том, что жизнь продолжается.

За окном наступал обычный день. Скоро приедет Семён Петрович, повезёт на работу. Нужно будет улыбаться, общаться с людьми, делать вид, что всё нормально. Но внутри ещё долго будет звучать эхо войны — той войны, которая навсегда осталась в душе каждого, кто её прошёл.

Глава 32

После кошмарного сна Гоги долго не мог прийти в себя. Руки всё ещё слегка дрожали, когда он собирался на работу. Нужно было чем-то занять голову, отвлечься от тяжёлых воспоминаний. И тут он вспомнил о своём обещании Селельману — помочь с иллюстрациями для конструкторов.

Достав из шкафа папку с набросками оружия, которые делал после посещения лаборатории, Гоги сложил их в портфель. Работа над техническими рисунками требовала точности и сосредоточенности — именно то, что сейчас нужно, чтобы выбросить из головы призраки войны.

Семён Петрович приехал точно по расписанию. По дороге на Лубянку Гоги молчал, глядя в окно на утреннюю Москву. Водитель, видя его мрачное настроение, тоже не заговаривал.

— До свидания, товарищ художник, — сказал он, когда машина остановилась у служебного входа. — Увидимся вечером.

В своём кабинете Гоги разложил на столе наброски и достал из ящика чертёжные принадлежности. Циркуль, линейка, специальные карандаши разной твёрдости — всё, что нужно для технических иллюстраций.

Первым он взялся за рисунок автомата нового образца в руках солдата. Селельман был прав — конструкторам нужно показать не просто схему оружия, а то, как оно взаимодействует с человеком. Эргономику лучше всего передают именно такие иллюстрации.

Начал с наброска человеческой фигуры. Средний рост, стандартная комплекция советского солдата. Не богатырь из пропагандистских плакатов, а обычный парень, который должен нести это оружие, стрелять из него, перезаряжать в бою.

Постепенно работа захватывала. Каждая линия требовала точности, каждая деталь — внимания. Гоги рисовал, как солдат держит автомат, как прикладывает приклад к плечу, как целится через оптический прицел. Фронтовой опыт помогал — он помнил, как неудобно бывает с плохо сбалансированным оружием, как важна каждая мелочь.

Особенно тщательно прорабатывал рукоятку. Она должна была лежать в руке естественно, без напряжения. Слишком толстая — и пальцы не смогут её толком обхватить. Слишком тонкая — будет выскальзывать при стрельбе. Нужна золотая середина, учитывающая анатомию человеческой кисти.

— Георгий Валерьевич, можно войти? — послышался голос Анны Фёдоровны.

— Да, конечно, — ответил Гоги, не отрываясь от рисунка.

Секретарша вошла с подносом.

— Принесла вам чай. Вижу, работаете с утра не покладая рук.

— Спасибо, — он поднял голову и только тогда заметил, что за окном уже полдень. — Время так быстро летит, когда увлекаешься.

— А что это за рисунки? — поинтересовалась она, поставив стакан на стол. — Что-то новенькое?

— Помогаю одному знакомому конструктору, — объяснил Гоги. — Нужны иллюстрации для технической документации.

Анна Фёдоровна внимательно посмотрела на рисунки.

— Красиво получается. И очень точно — сразу видно, как оружие в руках лежит.

— Это и есть главная задача, — кивнул Гоги. — Показать эргономику.

После её ухода он продолжил работу. Следующим был рисунок процесса перезарядки. Как солдат извлекает пустой магазин, как вставляет новый, как дослать патрон в ствол. Каждое движение должно было быть максимально удобным и быстрым — в бою каждая секунда на счёту.

Гоги рисовал и вспоминал фронт. Но теперь это были не кошмарные видения, а профессиональные воспоминания. Он анализировал собственный боевой опыт, вспоминал проблемы, с которыми сталкивались солдаты, недостатки старого оружия.

Помнил, как неудобно было перезаряжать ППШ — магазин-диск был тяжёлым и громоздким. А новые автоматы имели обычные коробчатые магазины, которые вставлялись намного проще. Прогресс налицо.

К обеду первая иллюстрация была готова. Солдат с автоматом получился живым, естественным. Видно было, что оружие не мешает ему двигаться, что он может быстро прицелиться и выстрелить. Именно такую картинку должны были увидеть конструкторы.

Следующей была снайперская винтовка. Здесь требовалась особая точность — снайперская стрельба это искусство, требующее идеального баланса оружия. Винтовка должна была лежать в руках как продолжение тела стрелка.

Гоги вспоминал фронтовых снайперов. Тихих, сосредоточенных людей, которые могли часами лежать в засаде, ожидая единственного выстрела. У них было особое чутьё на оружие — сразу чувствовали, подходит им винтовка или нет.