Художник из 50х (СИ) - Симович Сим - Страница 60

— Слушаюсь.

Машина выехала из ворот Лубянки и направилась через центр. За окном проплывали вечерние улицы — люди шли с работы, торопились домой, к семьям, к ужину, к отдыху. А он ехал к людям, которых ещё неделю назад считал случайными попутчиками.

Странно, но только сейчас он понял, что скучает по мастерской артели. По запаху масляных красок и скипидара, по гомону голосов, по добродушным спорам о композиции и колорите. По Степану Фёдоровичу с его неизменной трубкой, по заботливой Анне Петровне, по серьёзному Василию Кузьмичу.

Когда он впервые пришёл в артель, то воспринимал её как временное пристанище. Подработка, не более того. Коллективная работа казалась ему скучной, товарищи — чужими людьми, с которыми его ничего не связывает, кроме случайного совпадения профессий.

А теперь, после дня в кабинете на Лубянке, где он в одиночестве мучился над схематичными человечками, артель представлялась островком настоящего творчества. Там художники создавали театральные декорации — не схемы и инструкции, а живые, дышащие миры.

«Победа» остановилась у знакомого здания. Гоги попросил Семёна Петровича подождать и поднялся в мастерскую. За дверью слышались голоса — рабочий день в артели заканчивался позже, чем в государственных учреждениях.

Он толкнул дверь и вошёл. В просторном помещении горели яркие лампы, воздух был насыщен знакомыми запахами. У мольбертов стояли его товарищи, каждый занятый своим делом.

— А, Георгий Валерьевич! — обернулся Степан Фёдорович. — Мы тебя заждались. Думали, совсем нас забыл.

— Как дела в новом месте? — поинтересовалась Анна Петровна, не отрываясь от работы над костюмом боярышни.

— Нормально, — уклончиво ответил Гоги. — Осваиваюсь. А у вас как дела? Успеваете к премьере?

— Еле-еле, — вздохнул Василий Кузьмич. — С твоим белогвардейским штабом проблема возникла. Режиссёр хочет изменить концепцию — сделать его менее парадным, более реалистичным.

Гоги подошёл к декорации, которую оставил незаконченной. Действительно, она получилась слишком красивой для штаба разбитой армии. Золочёная мебель, изящные портьеры, хрустальная люстра — всё это больше походило на дворцовые покои, чем на военную ставку.

— Понятно, — кивнул он. — Можно исправить. Убрать позолоту, добавить потёртости, заменить хрусталь на простое стекло.

— Вот именно! — оживился Степан Фёдорович. — А мы тут голову ломаем, как это сделать, не испортив твою работу.

Гоги снял пиджак, повесил на крючок и взял кисть. Удивительно, но рука, которая полдня дрожала над плакатом, сразу обрела твёрдость. Будто он вернулся домой после долгого путешествия.

— Видишь, — сказала Анна Петровна Михаилу Игоревичу, — настоящий художник не может пройти мимо незаконченной работы.

— Да он по нам соскучился, — засмеялся Пётр Васильевич. — В своём новом учреждении, наверное, один сидит, как сова в дупле.

— Не один, — возразил Гоги, аккуратно закрашивая позолоту тёмной краской. — Там тоже люди работают.

— А какие люди? — поинтересовался Степан Фёдорович. — Художники?

— Разные, — уклончиво ответил Гоги. — Служащие в основном.

— Скучно, наверное, — посочувствовала Анна Петровна. — У нас хоть весело. То Василий Кузьмич с Петром Васильевичем о реализме поспорят, то я Степана Фёдоровича за курение отругаю.

— А вчера вообще цирк был, — рассмеялся Михаил Игоревич. — Анна Петровна костюм боярина примеряла на Степана Фёдоровича. Он в шапке-мурмолке такой важный стал — прямо настоящий боярин!

— Не болтай, — смутился бригадир. — Дело было.

Гоги слушал их перебранку и чувствовал, как что-то тёплое разливается в груди. Эти люди успели стать ему близкими, хотя он поначалу всячески от них отгораживался. Они приняли его в свой коллектив без лишних вопросов, поделились опытом, окружили простой человеческой заботой.

В его новом кабинете на Лубянке было тихо и солидно. Собственный стол, собственный сейф, вид на Москву из окна. Но не было этого живого человеческого тепла, которое он сейчас ощущал в шумной мастерской артели.

— Георгий Валерьевич, — обратилась к нему Анна Петровна, — а ты будешь ещё к нам заходить? Или совсем на новом месте останешься?

— Конечно, буду, — не раздумывая ответил он. — Обещал же помочь с премьерой.

— Вот и славно, — кивнул Степан Фёдорович. — А то мы думали, раз тебя в такое важное учреждение взяли, больше нас и знать не захочешь.

— Какое там важное, — махнул рукой Гоги. — Обычная работа.

Он переделывал декорацию, и постепенно белогвардейский штаб превращался в то, что нужно было спектаклю. Потёртые стены, простая мебель, сломанная люстра — всё говорило о поражении, об отступлении, о крахе старого мира.

— Здорово получается, — одобрил Василий Кузьмич. — Теперь чувствуется, что это штаб разбитой армии, а не дворец.

— А помнишь, как ты сначала артель ругал? — засмеялся Пётр Васильевич. — Говорил, что коллективное творчество — это не для тебя.

— Молодой был, глупый, — признал Гоги. — Думал, что художник должен работать только в одиночку.

— А теперь понял, что вместе веселее? — подмигнула Анна Петровна.

— И полезнее, — добавил он. — Один в поле не воин.

Работа спорилась. За час он исправил всё, что требовалось, и декорация заиграла новыми красками. Теперь она точно соответствовала замыслу режиссёра.

— Спасибо тебе, — сказал Степан Фёдорович, пожимая ему руку. — Выручил, как всегда.

— Да что там, — отмахнулся Гоги. — Мне же самому приятно, что работа получилась.

— Завтра приходи, если время будет, — предложила Анна Петровна. — У меня с костюмами проблема возникла. Твой глаз нужен.

— Постараюсь заехать, — пообещал он.

Гоги попрощался с товарищами и спустился к машине. Семён Петрович терпеливо ждал, читая вечернюю газету.

— Домой теперь, товарищ художник?

— Да, домой.

Машина покатила по вечерним улицам. Гоги откинулся на сиденье и думал о прошедшем дне. Утром он был штатным агентом секретного отдела, вечером — обычным художником, помогающим товарищам по цеху. И ему нравились обе эти роли.

Может быть, в этом и заключается настоящая жизнь — не в выборе между долгом и желанием, а в умении совмещать разные стороны себя? Днём рисовать инструкции по безопасности, вечером помогать создавать театральные декорации. И то, и другое — нужное дело.

За окном зажигались огни Москвы. Где-то в квартирах люди ужинали, смотрели спектакли, читали книги, влюблялись. Обычная человеческая жизнь, которую он теперь служил двумя способами — создавая инструкции для их безопасности и помогая создавать красоту для их душ.

И может быть, это и есть то самое служение народу, о котором говорил Берия. Не только портреты вождей и парадные полотна, но и скромная, незаметная работа, которая делает жизнь людей чуточку лучше и безопаснее.

Дома Гоги поужинал без аппетита — кусок хлеба с маслом и стакан чая. Тело требовало отдыха, но когда он лёг в постель, сон не шёл. Мысли путались, превращаясь в какую-то вязкую кашу. То всплывал образ Виктора Крида с его холодными глазами за авиаторскими очками, то лица товарищей из артели, то схематичные человечки с его плаката.

Он ворочался с боку на бок, считал овец, пытался расслабиться, но ничего не помогало. В голове не было чётких мыслей — только усталая каша из впечатлений прошедшего дня. Словно мозг работал на холостых оборотах, не в силах ни остановиться, ни сосредоточиться на чём-то конкретном.

Через час мучений Гоги сдался. Встал с кровати, прошёл к столу и достал из ящика пачку папирос — хороших, «Казбек», которые купил на прошлой неделе в расчёте на особый случай. Видимо, такой случай наступил.

Взял спички и вышел из квартиры. В коммунальном коридоре было тихо — соседи давно спали. На цыпочках прошёл к чёрному ходу, который вёл во двор через подсобные помещения.

Ночной воздух был прохладным и свежим после душной квартиры. Гоги присел на порог, прислонившись спиной к дверному косяку. Достал папиросу, чиркнул спичкой. Первая затяжка обожгла лёгкие приятным жжением.