Художник из 50х (СИ) - Симович Сим - Страница 40

— Для кого это? — спросил Василий Иванович, наблюдая за работой.

— Для дочери одного… важного человека, — осторожно ответил Гоги.

Он не мог сказать прямо — дочери Берии. Но старик был не дурак, кое-что понял по интонации.

— Понятно, — кивнул Василий Иванович. — Добрый ты человек, Георгий Валерьевич.

Головку птицы Гоги вырезал особенно тщательно. Клюв изящный, слегка изогнутый. На голове — хохолок из тонких пёрышек. Глаза — живые, умные, словно птица действительно могла видеть и понимать.

— Красавица! — восхитилась Машенька, когда работа была закончена.

Действительно, жар-птица получилась прекрасной. Лёгкая, воздушная, но с характером. В ней чувствовалась та же сказочная магия, что и на иллюстрациях.

Гоги поднял фигурку на свет фонаря. Липа отполировалась под пальцами до шелковистости, приобрела тёплый медовый оттенок. Птица казалась живой — вот-вот запоёт волшебную песню или упорхнёт в звёздное небо.

— Понравится девочке, — уверенно сказал Василий Иванович.

— Надеюсь, — ответил художник.

Он представил себе реакцию Берии на такой подарок. Заместитель председателя Совмина, привыкший к официальным презентам и дорогим подношениям, получает простую деревянную игрушку, вырезанную вечером на завалинке барака.

«Может, он и не поймёт, — думал Гоги. — А может, наоборот — оценит искренность».

Ему было всё равно. Он не делал эту птичку, чтобы угодить Берии или произвести впечатление. Он просто создавал красоту — для девочки, которая, как и все дети, заслуживает чуда.

— Спасибо, дядя Гоги! — Машенька всё ещё гладила Конька-Горбунка. — Он такой хороший!

Художник улыбнулся. Вот за что он жил — за эти моменты, когда созданная его руками красота приносит радость. Неважно, ребёнок это из барака или дочь высокопоставленного чиновника. Искусство должно служить людям, а не власти.

Он отдаст жар-птицу вместе с иллюстрациями. И пусть Берия думает, что хочет. Художник просто жил, чтобы творить и созидать.

И этого было достаточно.

Утром Гоги сел за стол с намерением продолжить работу над «Коньком-Горбунком». Разложил краски, взял кисть, окунул в воду… и замер. Рука не двигалась. Перед глазами был чистый лист, а в голове — пустота.

Он попробовал ещё раз. Набрал на кисть синей краски, поднёс к бумаге — и снова остановился. Словно что-то невидимое блокировало движение, не давало сделать даже простой мазок.

«Странно», — подумал художник, откладывая кисть.

Попытался взяться за деревянную заготовку и нож. Тот же результат — руки не слушались, пальцы не находили привычных движений. Будто внутренний источник творчества внезапно иссяк.

Гоги встал, прошёлся по комнате. Может, просто усталость? Последние недели он работал не покладая рук — иллюстрации к «Двенадцати месяцам», потом «Снежная королева», теперь «Конёк-Горбунок». Плюс резьба по дереву, мебель, ночные зарисовки…

«Колодец пересох», — понял он с неожиданной ясностью.

Каждый творец черпает из внутреннего источника вдохновения. Но если черпать без устали, не давая источнику пополниться, он неизбежно иссякнет. Нужна пауза, передышка, время для восстановления.

Гоги надел пиджак и вышел из барака. Утро было свежим, прохладным. Он направился не к центру, а к окраинам Москвы, туда, где город постепенно переходил в подмосковные поля и леса.

Шёл медленно, не торопясь, просто впитывая окружающий мир. Вот старуха кормит кур во дворе — её движения размеренны, спокойны, отточены годами повторения. Вот мужик чинит забор, тщательно подгоняя каждую доску. Простые люди, простые дела, но в них есть своя красота.

Дошёл до Сокольников, углубился в парк. Здесь было тише, воздух чище. Осенние листья шуршали под ногами золотым ковром. Где-то в кронах перекликались птицы, готовясь к отлёту на юг.

Гоги сел на скамейку у пруда и просто смотрел. Вода тёмная, спокойная, отражающая небо и облака. По поверхности изредка расходились круги — рыба поднималась за упавшим листом или насекомым.

«Когда последний раз я просто сидел и ничего не делал?» — подумал он.

Не помнил. С момента попадания в это тело он постоянно что-то творил, создавал, изобретал. Словно боялся остановиться, потерять темп, оказаться ненужным.

Но творчество — не конвейер. Его нельзя штамповать по графику. Оно требует пауз, тишины, времени для размышлений.

С пруда поднялась утка, полетела куда-то в сторону леса. Гоги проследил её полёт взглядом, отметил, как красиво играет солнце на её крыльях. Простое наблюдение, без желания зафиксировать, нарисовать, использовать.

Встал, пошёл дальше. Тропинка вела к роще, где росли старые дубы. Их стволы были покрыты мхом, ветви переплетались причудливыми узорами. Здесь пахло прелыми листьями, грибами, тишиной.

Он шёл между деревьев, касался рукой шершавой коры, слушал шелест листвы над головой. Никуда не спешил, ничего не планировал. Просто был.

К полудню вышел к полю, где паслись лошади. Они мирно щипали траву, изредка поднимая головы и глядя на него умными глазами. Одна кобыла подошла к забору, позволила погладить себя по морде.

«Вот она, живая красота, — подумал Гоги. — Не нарисованная, не вырезанная. Настоящая».

Прошёл через деревню, где бабы стирали бельё у колодца. Послушал их неспешный разговор о погоде, урожае, внуках. В их словах не было ничего особенного, но была жизнь — простая, понятная, искренняя.

К вечеру добрался до небольшого холма с видом на Москву. Город лежал внизу, дымился трубами, мерцал огнями. Отсюда он казался не страшным механизмом власти, а просто местом, где живут люди.

Гоги сел на траву, достал из кармана кусок хлеба, который захватил из дома. Жевал медленно, смакуя простой вкус. Когда последний раз он ел не торопясь, не думая о работе?

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в розовые и оранжевые тона. Красота неповторимая, которую никакой художник не передаст полностью. Можно лишь попытаться поймать отдельные мгновения, отдельные оттенки.

«Завтра снова буду рисовать, — подумал он. — Но уже не из пустоты. Колодец наполнился».

День, проведённый без творчества, оказался самым творческим за последние недели. Он не создал ни одного произведения, но восстановил связь с источником вдохновения.

На обратном пути заглянул в придорожную церковь — маленькую, скромную, полузаброшенную. Внутри горели свечи, пахло ладаном. Он постоял в тишине, не молясь, просто впитывая особую атмосферу места.

Домой вернулся уже в сумерках. В комнате зажёг лампу, заварил чай. И почувствовал, как в пальцах снова зашевелилось желание взять кисть.

Но не сегодня. Сегодня он просто посидит с чаем, вспоминая прожитый день. А завтра…

Завтра колодец снова будет полным.

Глава 19

Утром Гоги проснулся с ясной головой и спокойной душой. Вчерашняя прогулка сделала своё дело — внутренний источник наполнился заново. Он сел за стол, разложил краски и взял кисть. Рука двигалась легко, уверенно.

Шестая иллюстрация — испытание огнём. Иван стоит перед огромным котлом с кипящей водой. Но вода не страшная, а сказочно-красивая — переливается всеми оттенками синего и голубого, пускает радужные пузыри. Сам котёл — произведение искусства: медный, с золотыми узорами, украшенный драгоценными камнями.

Иван изображён не напуганным простачком, а решительным героем. Красная рубаха расстёгнута, мускулистая грудь открыта. Лицо серьёзное, но не мрачное — он знает, что испытание преодолеет.

Царь и придворные наблюдают с галереи. Их лица выражают любопытство, а не злорадство. Даже антагонисты в этой версии не абсолютно злы — просто люди со своими слабостями.

Седьмая иллюстрация — превращение. Иван выходит из котла преображённым — не внешне, а внутренне. Теперь это не простой крестьянский парень, а будущий царь. Осанка изменилась, взгляд стал более глубоким, ответственным.

Конёк-Горбунок рядом с ним тоже преобразился — стал больше, благороднее, но сохранил свою добрую мудрость. Грива развевается, как знамя, глаза светятся пониманием свершившегося чуда.