Художник из 50х (СИ) - Симович Сим - Страница 36

Столкновение произошло внезапно. Что-то мягкое и тёплое врезалось в него на полной скорости, заставив покачнуться. Девушка — хрупкая блондинка в берете и больших круглых очках — отшатнулась, потеряв равновесие.

— Ой! — воскликнула она, поправляя сползший берет.

— Простите, — сказал Гоги, протягивая руку, чтобы помочь ей устоять.

Они посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись. В глазах девушки читалось то же удивление и лёгкая растерянность. Очки съехали на кончик носа, открывая умные серые глаза.

— Я смотрела на звёзды, — объяснила она, поправляя очки. — Совсем не видела дороги.

— И я тоже, — признался Гоги. — Какая ночь красивая.

— Да, — она снова запрокинула голову. — Вон там Кассиопея. А это Лира.

Гоги проследил направление её взгляда. Девушка разбиралась в астрономии — не каждый знает название созвездий.

— Вы астроном? — спросил он с любопытством.

— Студентка физфака, — улыбнулась она. — А вы?

— Художник.

Они постояли ещё мгновение, глядя друг на друга с дружелюбным интересом. Встреча была случайной, мимолётной, но в ней чувствовалось что-то светлое.

— Ну, я пойду дальше, — сказала девушка, снова поправив берет. — Извините за столкновение.

— И я извиняюсь, — ответил Гоги. — Приятной прогулки.

— Взаимно.

Она пошла в одну сторону, он — в другую. Оба снова подняли головы к небу, продолжая любоваться звёздами. Случайная встреча двух людей, которые умели видеть красоту в ночном небе над спящим городом.

Гоги шагал по пустынным улицам, и на душе стало легче. Мрачные образы Бабы-яги и Кощея отступили, уступив место простому человеческому теплу. Где-то в этом же городе идёт девушка в берете, считает звёзды и думает о физике, о космосе, о тайнах мироздания.

Мир оказался шире, чем его тёмные сказки. В нём была не только древняя мифология — в нём были живые люди, наука, красота звёздного неба.

И этого было достаточно, чтобы вернуться домой с умиротворённой душой.

Вернувшись домой после встречи с девушкой-студенткой, Гоги всё ещё чувствовал на себе прикосновение ночного неба. Звёзды словно остались в глазах — яркие точки света среди бездонной тьмы.

Он сел за стол, взял чистый лист и окунул тонкую кисть в белую краску. Сначала фон — глубокий, бархатистый чёрный, местами переходящий в тёмно-синий. Краска ложилась плотно, создавая ощущение бесконечной глубины космоса.

Пока фон сох, Гоги вспоминал увиденное. Большая Медведица располагалась правее зенита, Полярная звезда мерцала точно на севере. Кассиопея, которую назвала девушка, раскинулась характерной буквой «W».

Взял самую тонкую кисточку, обмакнул в белила. Первая звезда легла на бумагу крошечной точкой. Потом вторая, третья… Постепенно на тёмном фоне проступал узор созвездий.

Каждая звезда требовала особого подхода. Яркие — Вега, Арктур, Капелла — получали чуть больше краски, создавая ощущение сияния. Тусклые звёзды едва касались бумаги кончиком кисти.

Гоги рисовал не торопясь, смакуя каждое движение. Это было медитативное занятие — воссоздание космической красоты на маленьком листе бумаги. Никто не заказывал эту работу, никто не будет её оценивать. Просто художник и звёзды.

Добавил лёгкую дымку Млечного Пути — едва заметную полосу, пересекающую небосвод. Здесь краски смешивались особенно осторожно — белый с серым, серый с голубым, создавая иллюзию космической пыли.

Некоторые звёзды получили цветные оттенки. Красноватый Марс, голубоватая Вега, жёлтая Капелла. Гоги помнил эти детали из книг по астрономии, которые читал в прошлой жизни.

Последними штрихами стали планеты. Юпитер — яркая немигающая точка в созвездии Тельца. Венера уже зашла, но он добавил её у горизонта, едва различимую в предрассветной дымке.

Отложил кисть и посмотрел на работу. На листе сияло ночное небо — не фотографически точное, но эмоционально правдивое. В нём была та же тишина и величие, что Гоги чувствовал, глядя на настоящие звёзды.

Где-то среди этих нарисованных созвездий бродила девушка в берете, считала звёзды и думала о законах физики. Где-то в этой бесконечности затерялся его родной 2024 год.

Время — всего лишь ещё одно измерение, как длина, ширина и высота. А звёзды светят всегда — и в 1950-м, и в 2024-м, и через тысячу лет.

Глава 17

Утром, едва рассвело, Гоги услышал знакомый звук мотора за окном. Не поднимая головы с подушки, усмехнулся — воронок приехал точно по расписанию. Даже будильник не понадобился.

Поднялся, умылся холодной водой из кувшина, натянул чистую рубашку и пиджак. Взял папку с иллюстрациями к «Снежной королеве» — те самые, что рисовал в стиле эпической манхвы с советским антуражем.

Вышел из барака и направился прямо к машине. Двое сопровождающих уже стояли рядом с воронком, но выглядели слегка растерянными — обычно им приходилось стучать в двери, будить, объяснять.

— Доброе утро, товарищи, — поздоровался Гоги, подходя к машине. — Поехали?

Старший кивнул с лёгким удивлением:

— Георгий Валерьевич, проходите.

Сел в знакомый салон, положил папку на колени. Воронок тронулся, и Москва поплыла за окнами — утренняя, деловитая, спешащая на работу. Люди толпились на остановках трамваев, торопились в учреждения, несли авоськи и портфели.

Гоги зевнул, растирая глаза. Ночная работа над звёздами не прошла даром — хотелось спать. Он откинулся на сиденье, пытаясь собраться с мыслями перед встречей.

Зачем Берии понадобилось лично курировать детские сказки? Неужели у заместителя председателя Совмина нет дел поважнее? Или за простым заказом скрывается что-то ещё?

— Скоро приедем, — сказал сопровождающий.

— Хорошо, — ответил Гоги, разглядывая утренние улицы.

Воронок свернул к знакомому зданию. Серые стены, строгие окна, флаги над входом. Машина остановилась, дверца открылась.

— Товарищ Гогенцоллер, пройдёмте.

Гоги вышел, поправил пиджак. Утро обещало быть интересным — Лаврентий Павлович явно не из тех людей, кто тратит время на пустяки. Значит, эти сказки для него важны. Остаётся выяснить — почему.

Шагнул к входу в здание, держа папку с иллюстрациями под мышкой. Внутри что-то подсказывало: сегодняшняя встреча изменит многое в его новой жизни.

Кабинет встретил Гоги привычным ароматом кавказского чая и кожаных переплётов. Берия сидел за своим массивным столом, просматривая какие-то документы. Поднял глаза, когда художник вошёл, и кивнул на знакомое кресло.

— Садитесь, товарищ Гогенцоллер. Покажите, что принесли.

Гоги разложил иллюстрации к «Снежной королеве» на столе. Двенадцать листов — каждый рассказывал свою часть истории в стиле эпической манхвы с советской стилистикой. Герда-комсомолка в ватнике, Кай в пионерской форме на ледяном троне, Снежная королева как северная богиня в одеждах из полярного сияния.

Лаврентий Павлович налил чай в две чашки, отхлебнул и принялся рассматривать работы. Лицо его оставалось невозмутимым — ни одобрения, ни критики. Просто изучал, как изучал бы секретные документы или донесения разведки.

Гоги сидел молча, потягивая чай. Терпкий, ароматный, с привкусом горных трав. Где-то тикали часы, за окном слышался отдалённый шум столичного утра.

— Интересно, — наконец произнёс Берия, отложив лист с финальной сценой. — Очень интересно. Скажите, вы читали Достоевского?

Неожиданный поворот беседы застал художника врасплох.

— Конечно читал, Лаврентий Павлович.

— «Преступление и наказание»? Помните рассуждения Раскольникова о праве сильной личности?

— Помню. Он делил людей на обыкновенных и необыкновенных. Первые должны повиноваться, вторые имеют право переступить через закон ради великой цели.

Берия кивнул, взял со стола иллюстрацию со Снежной королевой.

— А что вы думаете об этой теории? Имеет ли человек право решать судьбы других? Ради высшей цели, разумеется.

Гоги осторожно поставил чашку на блюдце. Разговор явно шёл не о детских сказках.