Шум дождя (СИ) - Ру Тори - Страница 35

Высокая деятельная женщина пробирается через толпу, громко окликает нас по фамилиям и зовет за собой. У расписанного граффити фургона нам раздают легкие алюминиевые стремянки, пакеты с баллончиками краски, респираторы и бутылки с минеральной водой и любезно провожают на набережную.

Ослепительные золотые блики мельтешат на серо-синей глади реки, стена, на которой прежде был изображен шедевр Найденова, тоже закрашена унылым серым. Солнце прячется за лохматой недоброй тучей, дует пронзительный ледяной ветер. Я зверски проголодалась и безумно устала… Одно короткое мгновение вижу за ограждением папу — он поднимает большой палец и подмигивает, но снова куда-то пропадает. И я, следуя примеру бывалых и опытных конкурентов, достаю из пакета первый баллончик.

33

Главное правило творческих соревнований — не смотреть по сторонам и не сравнивать свою работу с работами других участников. Такой совет дал мне на крыше Спирит, и я отчего-то свято уверовала, что он точно знает, о чем говорит.

Наношу на серую поверхность стены голубой фон и первую четкую линию, усиленно прокручиваю в голове свой эскиз, но меня все время кто-то отвлекает — то криками, то смешками, то тупыми вопросами, и тщательно продуманные детали размываются в памяти и ускользают.

Мне всего лишь нужно нарисовать птицу — как я делала это, наверное, миллион раз, — но рука дрожит, немеет, ломит и не хочет подчиняться.

— Ребят, калека поплыла! — мерзко хихикает кто-то из-за плеча, но я не выдаю видимой реакции, стискиваю зубы и крепко зажмуриваюсь. Перед глазами тут же возникает маленькая, обшарпанная, грязная комната, дождь за окном и теплая улыбка светловолосого мальчика. Он протягивает мне тонко отточенный карандаш, и я черчу на выцветших обоях неровный овал, палочки лап и два несимметричных крылышка.

— Гляди, это Вася, Вася… — приговариваю я, и еще один пазл из позабытого прошлого заполняет в нем пустое место. Как по наитию, поднимаю голову к огромным, бездонным небесам и вижу своего пернатого друга — рассекая потоки света и воздуха, он кружит прямо надо мной, и я радостно шепчу ему:

— Привет!..

Надеваю респиратор, двигаю стремянку ближе к стене, проворно взбираюсь на вторую ступеньку и уверенными, размашистыми движениями прямо с натуры срисовываю трепещущие на ветру перья, маленькое, гибкое тело и резной веер хвоста. Полет из страшного прошлого в неведомое будущее, и — застывшим в бетоне кадром — сегодняшний странный день. День привычных сомнений, страхов и разочарований, день новых надежд, преодолений и приобретений.

Сердце хаотично колотится в горле, я ликую вместе с диковинной птицей, но волна моего воодушевления разбивается о противное блеяние Шарка:

— А разве это не против правил?! Найденов это уже рисовал.

Я мгновенно впечатываюсь в осознание, роняю баллончик и стягиваю респиратор с лица. По какой-то неведомой причине моя работа пошла не по плану и стала точной копией шедевра, что тут до нее красовался. И я при всем желании не смогу объяснить, как и почему именно его воспроизвела…

Возле моего рисунка образуется небольшая толчея — вездесущий Шарк с подбитым глазом, напряженный, будто проглотивший лом, Фантом и несколько человек из жюри. Они о чем-то бурно совещаются, и Фантом периодически подливает масла в огонь:

«Плагиат чистой воды!»

«Она даже технику скопировала!»

«Меня в прошлый раз дисквалифицировали всего лишь за схожую концепцию…»

Выходит, Спирит не зря обзывал его плагиатором — звезда всея «Суриковки» подражал Найденову и был с позором изгнан с весеннего конкурса, и даже протекция Шарка не помогла.

— Воровка! — цедит Шарк, не скрывая злорадства, и я взрываюсь:

— По своим друзьям судишь? Я не воровка!

— То есть Найденов разрешил тебе воспользоваться его наработками? Крайне сомнительно…

Я опускаю глаза и сконфуженно мотаю головой. К сожалению, великого и ужасного Найденова я даже не знаю.

Внутренне я была готова к провалу и подспудно ничего иного от конкурса не ожидала, но отступить — значит, разочаровать папу и Анну, не оправдать доверия Спирита, потешить самолюбие Шарка, опозориться на весь город и до скончания дней тихонько сидеть в уголке и зализывать раны…

До завершения соревнований остается около часа, другие ребята уже либо сидят на бордюре и расслабленно пьют минералку, либо вносят в свои граффити завершающие штрихи, а я все не могу сочинить складную речь в свое оправдание, ищу в толпе Спирита, ведусь на издевательские гримасы Шарка, и щеки пылают огнем.

Высокая женщина прижимает к уху телефон, что-то пишет в небольшом блокноте и наконец выводит меня из ступора:

— Варвара, постарайся придумать что-то другое, — она прячет телефон в карман и приближается к моей лестнице: — Вокруг тебя небывалый шум и ажиотаж, за тебя болеют зрители. Дисквалификации они не примут — слишком уж зацепила твоя история. Но и Саша по-своему прав: справедливость тоже важна.

— Изначально у меня был немного другой эскиз, — лепечу я, вновь нарываюсь на кривую ухмылку помойного пса и выкрикиваю: — Случилось недоразумение, но я прямо сейчас все исправлю!

Скрываюсь за спасительным респиратором, отворачиваюсь к стене и судорожно соображаю. Конечно, «многие признанные мастера были привержены определенной тематике», и я «не уступаю лучшим студентам «Суриковки», но правда в том, что, кроме голубей, рисовать я ни черта не умею!

«Спирит, пожалуйста, помоги…» — мысленно умоляю я и в отчаянии закусываю губу. От напряжения во рту ощущается терпкий привкус железа, зрение размывается, кровь гулко пульсирует в висках. Чудовищное волнение вытесняет все другие эмоции, но вскоре достигает своего апогея и вдруг отключается, а в груди разгорается нежное, светлое, теплое чувство. То, что зарождалось во мне лишь в надежных объятиях Спирита и в майских трепетных снах.

Спрыгиваю на землю, нахожу в пакете баллончик цвета карнации и закрашиваю им часть граффити. На образовавшемся однотонном пятне я вывожу тонкий профиль, широко распахнутые глаза, длинные ресницы и растрепанные пряди. В ход идут белый, серебряный и индиго, и я забываю о шуме, грохоте музыки и голосах.

Я рисую Спирита — героя моей персональной легенды, человека из ниоткуда — то ли реального, то ли мультяшного, то ли придуманного мною в минуту наивысшего отчаяния и боли. Всегда любящего, верного и надежного. Прекрасного и беззаботного, но скрывающего переживания глубоко-глубоко в душе. Он не давал мне уйти на дно, оберегал и поддерживал, он не отказался от меня даже после предательства, хотя едва справлялся с выжигающей все живое тоской… Как бы я хотела не быть причиной его страданий. Как бы я хотела, чтобы он был свободен — совсем как голубь, парящий на его фоне!

Я улыбаюсь и плачу, раскаиваюсь и надеюсь, люблю и отпускаю, и безоговорочно верю в себя…

Над набережной раздается навязчивая мелодия и объявление об окончании соревнований. Без сил оседаю прямо на асфальт, моргаю ничего не видящими глазами и, сладив с мощным головокружением, трепещу от восхищения — каким-то непостижимым образом у меня тоже получился настоящий шедевр! Сдергиваю влажную от пота маску, стираю слезы, пытаюсь привести дыхание в норму, но слух отравляет злобное шипение:

— Ого. Какая любовь. Так ты меня из-за этого отребья и бросила, да???

Я дергаюсь от неожиданности и решительно вскакиваю на ноги:

— Ты его знаешь?

Шарк пялится на меня как на больную, развязно сплевывает под ноги и качает головой:

— По-твоему, это смешно?

Он презрительно прищуривается и явно раздумывает, как бы побольнее меня оскорбить, но деятельная женщина снова возникает перед нами и, не дав возможности собрать пожитки, просит немедленно пройти на сцену. Немного переживаю за оставленный рюкзак и телефон, но она заверяет, что в эту зону вхожи только организаторы, и я, спотыкаясь, плетусь за другими участниками.

34