Шум дождя (СИ) - Ру Тори - Страница 26

— Но я же смогу позвать тебя обратно?

— Обычно вторых шансов не дается ни людям, ни призванным.

— А много призванных среди нас?

— К сожалению, зачастую люди сами не понимают, чего хотят. И то, в чем они в моменте так остро нуждались, однажды перестает быть для них важным и нужным. Никто не в ответе за тех, кого приручил. Поэтому — да. Таких, как я, довольно много.

— Вас можно отличить от людей? — я не унимаюсь. Спирит не теряет терпения, заботливо и деликатно вводит меня в курс дела, и мое горькое разочарование сменяется оглушительным восторгом — в последний раз я чувствовала что-то подобное только в детстве, когда стала обладателем долгожданного дорогущего телефона.

— Вряд ли… — Спирит задумывается. — Разве что, у подобных мне слишком вычурная и приметная внешка. Потому что мы — слепок чьих-то воспоминаний, порождение чьего-то буйного воображения. К примеру, Приму воссоздали по памяти убитые горем люди, Красотка намеренно задумывалась обманутым парнем чересчур яркой, а Волшебник — вообще герой книг, плод фантазии отчаявшегося автора…

Забрасываю жвачку в рот, старательно разжевываю и снова убеждаюсь, что в сказанном Спиритом есть резон — как художник я не раз подмечала людей со странной, запоминающейся наружностью… Может, многие из них — действительно чьи-то ожившие желания и мечты?

Границы между бредом и реальностью больше не существует. Я принимаю ситуацию как должное, как Спирит и попросил, и на душе становится невыразимо легко и приятно. Какая разница, кем он является и откуда пришел, если он всегда рядом — выслушает, поможет, прикроет…

— Если ты — воплощение моего желания о защитнике, откуда я вытянула твой образ? — едва я формулирую свой стотысячный вопрос, как веки обжигают горячие слезы. Спирит смотрит на меня с нежностью — словно вернувшийся из небытия друг, словно близкий человек, словно любящий парень… Но его ответ не привносит ни грамма ясности:

— Юша, это известно лишь тебе.

— В том-то и дело: мне ни черта не известно! Неужели ты не знаешь, как устроен твой мир?

— А ты — знаешь, как он устроен? Знает ли это хоть кто-нибудь из ныне живущих? Мы с тобой существуем в одном мире, и он намного сложнее, чем учат в школе и пишут в книгах.

— Подытожим… — я в очередной раз пытаюсь придать услышанному привычные формы: — Мы существуем в этой реальности, и бок о бок с нами живут призванные, такие же, как и ты?

Спирит хлопает ладонями по коленям и не может сдержать громкий смех:

— Такие, как я? Юша, я уникальный. Хотя бы потому, что имею возможность сидеть здесь и обсуждать все это с тобой!

Я снова безнадежно теряю все нити разговора, ежусь от холода и в сердцах восклицаю:

— А разве другие призванные не могут говорить с их людьми?

— Могут. В том-то и дело, что я не мог… — Спирит расстегивает косуху и накрывает ею мои плечи. — Хочешь узнать продолжение легенды про ту несчастную девочку? Только придется немного пройтись.

Он встает, зазывно отставляет локоть, и я, чтобы удержаться на ногах от тяжести пахнущей мятой и солнцем косухи и открывшегося мне знания, моментально в него вцепляюсь. Спирит точно живой — высокий, надежный, красивый и сильный. Что плохого в том, чтобы выдумать для себя идеального героя и на него опереться? Раз уж реальные герои вымерли как вид…

Мы под ручку идем во дворы — мерцающий бликами фонтанный спуск сменяется зарослями сирени, рядами тополей и дореволюционными купеческими двухэтажками. Впрочем, квартиры здесь наверняка для элиты — дворы перегорожены шлагбаумами, на парковках поблескивают дорогие авто, а в глубине микрорайона возвышается недавно построенный, современный детский сад.

Спирит достает телефон, быстро сверяется со временем, и вопросов возникает на порядок больше. Если он призван недавно, откуда у него этот телефон, весьма древний аккаунт в соцсети, баллончики краски в рюкзаке и знакомства в среде художников? Откуда стильная одежда, деньги на покупку того же мороженого, где он живет и как сумел так быстро адаптироваться в городе, где я до сих пор ориентируюсь по навигатору?

Пока я набираюсь смелости, чтобы завалить Спирита очередной порцией «как» и «почему», он подводит меня к металлическому забору детского сада, набрасывает капюшон черной толстовки и с улыбкой наблюдает за галдящими на дальнем участке детьми. Видимо, по режиму дня у детишек прогулка, и те с воплями занимают песочницы, скамейки, пластиковые копии грузовиков и кораблей, качели и площадку возле горки. Маленькая девочка срывает с газона махровые желтые одуванчики, но замечает Спирита и пялится на него, раскрыв рот. Воровато оглядывается и, припустив через два участка, вручает парню свой букет. Тот благодарит ее легким поклоном, и девочка расцветает, мне же достается ее тяжелый, уничтожающий взор. Но в следующий миг к забору подбегает воспитательница, настороженно на нас косится и уводит девочку на веранду.

На стоянке у ворот тормозит серебристая тачка, из нее выбирается невысокая черноволосая женщина и, прижав пропуск к магнитному замку, шагает уже по территории сада.

— Смотри внимательнее, — шепчет Спирит. — То, что я не сумел объяснить, ты объяснишь себе сама.

Я напрягаюсь и старательно изучаю незнакомку со спины — вычурная одежда с вышивками и стразами, туфли на каблуках, броская бижутерия. Не мой стиль. Не навевает никаких ассоциаций и не вызывает эмоций, кроме пренебрежительного фи…

— Кто это? Тоже призванная? — пристаю я, но Спирит словно окаменел — задумчиво смотрит ей вслед и молчит. И я продолжаю наблюдение.

Женщина скрывается в дверях детского сада, но вскоре выходит, ведя за руки двоих мальчишек-близнецов. Поравнявшись с нами, она внезапно оборачивается, окидывает нас равнодушным взглядом, и меня скручивает неожиданный, но мощный приступ неконтролируемой, глубинной, липкой и тошнотворной паники.

Эти глаза — синие, большие, грустные… Мои! Тот же рост, тот же цвет волос, схожие черты лица и походка… Это же я, только… немного старше! Даже броский стиль остался таким же, как четырнадцать лет назад. Каким я его помню. И каким видела на проклятой картине…

— Мама… — беззвучно зову я и хватаюсь за прутья забора. — Это же моя мама…

Хлопают дверцы, моргнув красными габаритами, авто медленно скрывается за поворотом, а я, подавившись порывом ледяного влажного ветра, оседаю на землю.

25

В то давнее лето город каждую ночь накрывали грозы. Зной сталкивался с холодными свинцовыми тучами, и стены домов сотрясали раскаты оглушительного грома. А мир, искаженный пеленой бешеного ливня, становился далеким и пугающе отстраненным.

Я тогда жила с мамой и еще не умела толком говорить.

Мама была совсем юной, но упрямой и порывистой — все ее сверстники недавно закончили школу и поступили в другие учебные заведения, а мама, уставшая от родительских упреков, ушла из дома и сняла для нас маленькую и неуютную однокомнатную квартиру. Сначала она постоянно плакала и кому-то безуспешно звонила, но вскоре ее друзьями стали неприятные взрослые дядьки и шумные, уродливые тетки, и мама стала веселой.

Вечерами она уходила и оставляла меня наедине с мучительными детскими кошмарами, а днем, когда светило яркое солнце, постоянно спала, отвернувшись к стене и накрывшись одеялом с головой. Наверное, я плакала и умоляла ее проснуться, но вскоре поняла, что это не работает — лишь сильнее ее раздражает. А еще мне запомнился голод — ядовитый, грозный, мучительный, — от него пекло нутро, сводило зубы и текли слюни. Но, если я просила еду, мама злилась и могла очень больно ударить. И я предпочитала тихонько играть в уголке и, когда с дивана раздавалось мамино сопение, придвигала к столу табурет, тягала из пачки соленые сухарики и семечки и наливала в стакан воду из-под крана. А после тоже ложилась на свое разобранное кресло или находила иные занятия по душе.

Главной целью было дождаться субботы, и тогда начинался настоящий праздник. Утром мама тщательно наносила макияж, надевала не такие блестящие и вычурные вещи, наряжала меня в хорошую одежду и отводила к папе. При нем она была милой и ласковой и даже целовала на прощание мою макушку, а папа и бабушка все выходные играли со мной, водили в парк, разрешали безлимитный просмотр мультфильмов, читали книги и вкусно кормили.