Шум дождя (СИ) - Ру Тори - Страница 12

— Готова? Поехали! — парень ангельски улыбается, одним движением сдергивает с картины ткань и, пропустив меня вперед, отступает. В обрамлении рамы действительно не наблюдается ни тесной типовой комнаты, ни испуганного голубя, ни плачущего ребенка. Только хаотичные ломаные линии, света и тени, и странное смешение холодных и теплых оттенков.

— Мазня какая-то, — разочарованно констатирует парень. — Пошли отсюда. Зачем ты вообще сюда заходила?

— Я испугалась дождя…

Мы выруливаем в коридор, и парень, оглянувшись, насмешливо тянет:

— Нашла, чего бояться! Дождь не страшный… — и звонкий, усиленный эхом детский голос в моей голове ему вторит: «Дождь добрый — он хранит наши тайны и прячет слезы…»

Ворох невнятных, полустертых, но болезненных воспоминаний взвивается из подсознания, и я, схватившись за перила, следом за парнем в три прыжка спускаюсь в холл.

Поравнявшись с заколоченным окном, тот выглядывает в щель между досками и усмехается:

— Донжуаны ушли. Я уже никуда не тороплюсь, так что провожу тебя, куда скажешь.

Он довольно легко справляется с массивной деревянной створкой выхода, и мы, поеживаясь от прохладного ветра и сырости, выходим в ранний июньский вечер.

Тени ветвей сплелись плотнее, в дальних зарослях клубится синяя, почти ночная темнота, но за пределами заколдованного сквера еще светло — уставшее солнце катится к закату, розовое небо подернулось сумерками лишь у горизонта, над дальней автострадой и домиками спальных районов. Парень молча идет рядом — нам, в общем-то, не о чем говорить, — но осознание, что через несколько десятков метров мы расстанемся, отчего-то до жути расстраивает.

— Ты будешь в музее, если я снова приду? — робко пищу я, и он, усмехнувшись, качает головой:

— Нет, приходить в музей точно не стоит. Это опасно, без шуток! И не только из-за пьянчуг. В здании целое крыло признали аварийным.

— Ты ведь куда-то опоздал из-за меня? — я хватаюсь за воображаемую спасительную соломинку и не унимаюсь: — Я должна отблагодарить тебя за спасение и возместить моральный ущерб! Что ты любишь?

— Мороженое в гигантском рожке, — он хитро на меня косится и вдохновенно загибает пальцы: — С посыпкой из маршмеллоу, кокосовой стружки и орехов. С кленовым топпингом. И клубникой.

— Я запомнила. Я тоже это люблю…

Он просто на меня смотрит, и из-под ног уезжает земля…

Мы встаем под пластиковым навесом остановочного павильона, из-за поворота показывается мой автобус, и, поравнявшись с нами, зазывно распахивает двери. Цепляюсь за поручень, нашариваю в кармане пластиковую карту и поднимаюсь на среднюю площадку, а новый знакомый остается снаружи.

— Так как я смогу тебя найти? — спохватываюсь я, но поток пассажиров напирает и оттесняет меня в глубину салона. Однако я отчетливо слышу его громкое:

— Я с тобой, пока я тебе нужен.

Резко оглядываюсь, но парень, недоуменно хлопнув ресницами, тем же тоном повторяет:

— Говорю: осторожно, не наступи в лужу! — и кивает на озерцо из дождевой воды на дороге.

Двери закрываются, автобус начинает движение, и центральная улица затягивает меня в тоннель из только что проснувшихся фонарей, старинных особнячков и густых деревьев.

Парень машет мне на прощание, широко улыбается и отправляет воздушный поцелуй, и эта сцена вызывает в душе океан непередаваемых эмоций. Невероятная внешность, синие глаза, широченная светлая улыбка… грохот сердца в груди и шум летнего дождя в ушах.

Я как одержимая верю во взаимную любовь с первого взгляда, но ровно тех пор, пока парень, развернувшись, не скрывается в предвечерней городской дымке. А я испытываю острейшее сожаление и с ужасом осознаю, что больше никогда его не увижу.

Он спас меня от больших неприятностей, заболтал, чтобы отвлечь от испуга… Очаровал, вывел из равновесия. И ушел, не оставив контактов, координат и надежды на продолжение.

12

Меня распирает от желания хоть с кем-нибудь поделиться произошедшим, но Лиза еще не вернулась, и вряд ли она с позитивом воспримет мой обман и похождения по музею в компании самого странного типа в этой вселенной. Сияющего, смешливого, резкого и немного пугающего…

Чем дольше я о нем думаю, тем сильнее, до чертиков, хочется плакать. Я скучаю, хотя невозможно скучать по человеку, с которым познакомилась на улице и прообщалась всего пару часов. Однако ощущение спокойствия, уверенности, безопасности и веселья в его присутствии, и острой, горькой потери — от расставания с ним — наводит на мысли, что я, кажется, не в себе.

Ох уж это дурацкое томление и предчувствие любви! Я так мучительно ее жду, что готова запасть на первого встречного.

Плетусь на кухню, достаю из шкафа под раковиной десяток картофелин, старательно счищаю кожуру и нарезаю их тонкой соломкой.

Бабушка не подпускала меня к плите, боялась, что я себе наврежу, но жареную картошку я обожаю, и, когда Варвары Степановны не стало, научилась готовить сама.

Я опять пускаюсь в воспоминания о прошлом, но с удивлением обнаруживаю, что ничего яркого и значимого в нем никогда не было. Мои мечты, стремления и эмоции были поставлены на отложку, а сама я словно состояла из разрозненных пазлов, изрядная часть из которых давно потерялась, и целое из них не складывалось.

В очередной раз перемешав свой кулинарный шедевр, выключаю под ним газ, накрываю крышкой и иду в комнату папы и Анны. Там прохладно и уютно, а в полоске между неплотно задернутыми шторами розовеет кусочек вечернего неба. В углу у прикроватной тумбочки притаились коробки, привезенные нами из старой квартиры. Папа в шутку называет себя бытовым инвалидом, и эти коробки могут простоять так годами, если, конечно, предприимчивая Анна не возьмет инициативу в свои руки и не наведет тут порядок.

Но я хочу, чтобы папа оставался для нее идеальным, и сама приступаю к «разбору завалов».

Зажигаю свет, сажусь на пол и вытаскиваю из нагромождения верхнюю коробку. В ней обнаруживаются давно оплаченные счета, документы, бабушкин архив в пухлой картонной папке и толстый пакет с фотографиями.

Пахнет пылью, прошлым и старой бумагой.

Кадры на фотографиях я помню в мельчайших деталях, на них я — от ползункового возраста и похода в первый класс до окончания художки, — а рядом — неизменно — отец и бабушка. Но по ним не складывается целостная история моей жизни. А еще я вдруг осознаю, что ни на одном снимке нет моей мамы. Ее нет вообще — ни на фото, ни в полустертых картинках в моей голове. Может, потому мои извечные тоска и растерянность так сильны…

Погрузившись в раздумья и однообразное перекладывание бумаг из стопки в стопку, я не сразу замечаю, что в проеме стоит румяная, довольная Лиза.

— Ну как, выспалась? — она плюхается на кровать, забирает у меня пару фоток и с интересом рассматривает. — Это Женечка? Надо же, а когда-то он бы симпатичным.

— Он почти не изменился! — протестую я, но она, усмехнувшись, тут же перескакивает на другую тему:

— Как же здорово мы сегодня провели время!.. В который раз убеждаюсь: Саша в компании и Саша наедине со мной — два разных человека. Кстати, а Шарк, кажется, сильно расстроился из-за твоего отказа. Сидел на скамейке один и страдал. Бедняга… Не слишком ли резко ты его продинамила?

Меня опять терзают сожаления и вина — напрасно я поступила с ним так. Но, если бы он сам мне позвонил, я бы прибежала к нему в любое время суток.

— Лиза… — я со вздохом убираю коробку назад. — Иногда мне кажется, что я не просекаю правил игры. Если анализировать его поведение разумом, у меня нет и не может быть к нему претензий. Но к этому постоянно примешиваются мои эмоции, и с ними что-то не так. Мне не понравился один его вчерашний поступок. Да ты и сама говорила, что мне стоит быть с ним поосторожнее.

Лиза озадаченно моргает, прищуривается и качает головой:

— Я так говорила? Брось. Главное, не какую роль он играет на людях. Главное — какой он с тобой. Все ошибаются, но ты же не будешь спорить — Шарк умеет быть милашкой.