Военный инженер Ермака. Дилогия (СИ) - Воронцов Михаил - Страница 12

— Сейчас, как я понял, на новые земли не ходим?

Никита сделал такое лицо, будто съел лимон.

— Какое там! Возможностей нет. Без подмоги идти по Сибири не выйдет. Поговаривают, что Строгановы уже потеряли интерес к походу. Дескать, и без того хватает, чем заниматься. Сибирь подбирать уж больно сложно. К тому же, на Руси война со шведами только закончилась. Кто победил — непонятно, но мир вроде подписали. Тяжелое время. Царю не до нас. Надо на свои силы рассчитывать, да вот хватит ли их…

Он замолчал. Костёр потрескивал, ночные звуки леса стали слышнее. Где-то хрустнула ветка, прошёл ветер.

— Все, пора спать, — сказал Никита. — Завтра, чует мое сердце, Ермак с сотниками будет думать, что с твоим самострелом делать. И тебя куда определять. То ли обратно в охрану, то ли на другое место. Завтра ждут большие новости.

Глава 5

Утро выдалось свежее, с легким туманом над землёй. Ворота в острог были уже приоткрыты — стража зевала, подперев щеку кулаком. Я кивнул, пошёл по тропке к речке. На том же месте, что и в прошлый раз, я умылся, потом разделся и прыгнул в воду.

Холодная, но после нее бодрость приходит и боевой настрой. Кажется, что горы снести сможешь! Я немного поплавал немного, вернулся в городок и собрался к кашеварке (есть после купания хотелось зверски).

Но не дошёл — из-за угла вышел незнакомый казак. Высокий, хмурый, с серьгой в ухе.

— Пошли, — сказал он. — Тебя Ермак в острог зовет.

Объяснять ничего не стал. Мы молча прошли сквозь ворота и оказались во дворе острога. Я обратил внимание на несколько больших по местным меркам строений и полуземлянок с окнами. Оружие и порох в них хранят, догадался я.

Правильно сделано — если рванет, то взрывная волна уйдет вверх и не разнесет острог, а окна — чтоб огнем для освещения внутри не пользоваться. Пришлось, наверное, постараться, чтоб сырость внутри не скапливалась. Порох ее очень не любит. Капризный он предмет. От воды сыреет, от огня взрывается. Все ему не так.

Как выяснилось, меня жали. Десяток с лишним человек, и все очень важные здесь персоны.

Ермак стоял в центре — спокойный, как камень, глаза прищуренные. Рядом — знакомые и новые лица. Андрей Собакин, «старый волк», начальник стрельцов (его нетрудно было узнать по отличающемуся от остальных кафтану и по лицу — точно есть что-то волчье, разведчик Прохор Лиходеев, начальник охраны Лука Щетинистый.

А еще кузнец Макар, плотник Дементий Лапоть с обрубком доски подмышкой и огромным увесистым мешком за плечами, и все сотники — Мещеряк, Шрам, Черкас, Ильин, Гроза, Болдырев.

Кое-кого я уже знал, а других мне показал Никита. У меня на лица память хорошая, так что одного от другого быстро отличил.

Хотя лица у всех одинаково суровые. Очень хотелось пошутить, спросить, чего такие мрачные, не выспались, что ли, но не стал. Могут шутки не оценить, и о последствиях этого лучше не думать.

Немного поодаль стоял есаул Елисей Скрыпник. О нем мне тоже рассказывал Никита, и он мне сразу не слишком понравился. Худой, как жердь, жилистый, глаз косит. Улыбка совсем недружелюбная. Глаза чёрные, угольные, взгляд скользит, как лезвие.

Не самый приятный в общении человек, решил я. Но должность у него важная. По сути третий человек в отряде после Ермака и Матвея. А то и вообще второй, есаул ведь, как бы выше сотника, хотя правой рукой Ермака Никита назвал все-таки Матвея. Надо будет с ним поосторожней.

— Ну что, — сказал Ермак. — Надо твой самострел в деле поглядеть. Кто-то его уже видел, а кто-то — нет. Бери его и пойдем в лес испытывать.

— Понял, — ответил я и принес самострел из своей избы. Доску и шкуру не стал брать — мишени захватил с собой плотник.

Мы пришли на то же место с поваленным деревом, около которого я уже опробовал самострел.

Дементий поставил, доску, отошел, и я послал стрелу.

Все прошло, как и в тот раз, очень удачно! Доску, шкуру и мешок с травой стрелы били, как надо. Затем появились цели, которых раньше не было.

Для начала кожаный татарский доспех. На пятидесяти метрах стрела его будто не заметила. Не будет жить враг после такого, точно не будет.

Затем на этот же доспех нацепили пластину из меди (татары, какие побогаче, иногда использовали такие). С ней было уже сложнее, но на том же расстоянии и она пробивалась. Судя по удивленным и одобрительным лицам, я понял, что нынешние самострелы отряда так точно не умеют.

Дальше настало время кольчуги — зинджира, как она называлась у татар. Она была еще прочнее, но на пятидесяти метрах билась! Конечно, многое зависело от угла попадания, но тем не менее.

Последним был деревянный татарский щит. Та же история, хотя под углом стрела могла после пробития и застрять. А если его еще и укрепить бычьей кожей или металлом, то ситуация еще сильнее ухудшится. Но пока что вот так!

Я даже почувствовал гордость.

— Работает, — подвел итог Мещеряк, стараясь остаться невозмутимым. — И очень хорошо.

— Да, — закивали все.

— Пошли в город, — сказал Ермак. — Будем думать, делать ли такие самострелы и сколько.

Холодок еще стелился по полу избы, хоть печь была натоплена с утра. Мы сидели тесно — кто на лавках, кто на чурбаках. Здесь были все, кто ходил сегодня со мной в лес. А у стены, чуть в тени, сидел Тихон Родионович, староста города.

Среднего роста, плотный, с круглым лицом и густой седоватой бородой. Лоб с залысинами, но волосы всё ещё тёмно-русые, аккуратно приглаженные. На носу сидела линза в медной оправе — большая редкость, откуда только добыл он ее. А на указательном пальце правой руки — широкая, въевшаяся чернильная полоса.

— Ну, — сказал Ермак, — самострел мы посмотрели. Дело хорошее. Теперь скажите мне по-простому: лучше ли он, чем пищаль?

Собакин кашлянул, сдвинул брови.

— Смотря как судить, — начал он. — Пищаль, коли рядом бьёт — дырку в бревне сделает. Но пороху мало. А если дождь — фитиль гаснет. И пока перезарядишь его…

Лиходеев кивнул.

— Самострел не шумит. Стрела летит быстро. В дозоре или засаде — вещь незаменимая.

— И в бою, — вставил Болдырев. — Из пищали быстро не выстрелишь. А самострел вдвое чаще бьет, если умеешь управляться с ним.

— Сколько нам таких нужно? — спросил Ермак.

На миг повисло молчание. Потом Мещеряк сказал:

— На каждого лучше. Или хотя бы на половину людей. Порох — не навоз, сам не появится. Обозов давно не было. А когда будут — одному Богу ведомо. А дерево, кожа, железо — у нас своё. Из лука татарин может стрелу и дальше навесом пошлет, но она так менее страшна. А по пробитию брони мы выигрываем. Будем пытаться использовать самострелы вместо пищалей, ничего другого в голову не приходит.

Все согласно закивали головами.

— Сколько в день таких сделаете? — Ермак повернулся к Макару.

Макар протёр руки, уставился в потолок.

— За день не управлюсь ни с одним. С первым получилось быстро, потому что металл подходящий имелся. Но он быстро кончится. А с тем железом, что мы добываем, возни много, — ответил он. — Его сушить надо, обжигать, а еще бить крицу — то есть, получившееся мягкое железо, выгонять из него все нехорошее, потом цементировать, засыпав углем… Раз в три дня можно, да и то, если всё бросить и только самострелами заниматься. Но я ж ещё ножи, топоры, подковы кую…

— Доски я порублю быстро, — вставил Лапоть. — Но… тут ещё одно.

Он встал, почесал в затылке.

— Доска-то нужна хорошая и сухая. Но у нас такой мало. Штук на пятнадцать самострелов может хватит. А надо-то, выходит, чуть ли не двести.

В избе недовольно засопели.

— Сырая доска не годится, — продолжил он. — Ведёт её, скукоживает, она гниёт. Сушить как? Если по-обычному — год уйдёт. Если у печки — то можно быстро, меньше месяца, но постоянный глаз необходим. Не досмотрел — доска треснет или пересохнет.

Я поднял голову.

— Нужно строить отдельную сушильную избу. С решётками, с дымоотводом, с равномерным теплом. Там можно класть доски и сушить под надзором. Сменами. Один следит — другой спит.