Смерть куртизанки - Монтанари Данила Комастри - Страница 32

— Это верно, такой мерзкий, что все были бы только рады, если бы убийцей оказался он. К сожалению, у него не больше шансов, чем у других, получить это звание. Жена обвиняет его, но не публично. Будь у неё хоть какое-нибудь доказательство, она, не колеблясь, сделала бы это. Она ужасно зла на него…

— Без конкретного обвинения никто не станет заниматься расследованием. Речь ведь идёт всего лишь о распутной женщине, а силам порядка сейчас есть чем заняться. Кстати, что скажешь об аресте Сенеки?

— Думаю, что обвинение тут необоснованное. Эта холодная рыба никогда не стала бы соблазнять праправнучку Августа! — рассмеялся Аврелий. — Очень подозреваю, однако, что за обвинением в прелюбодеянии скрывается немало растрат, которые не так-то легко доказать…

— В самом деле? — удивился Сервилий. — Проповедник справедливости набивал свои карманы?

— Честно говоря, не знаю. Конечно, наш стоик мне весьма неприятен. Вечно невозмутимый, высокомерный, всегда держится так, будто в любую минуту готов преподать урок нравственности. Ну да, конечно, он прекрасный оратор. Если в этом всё дело. Говорит очень красиво. Но ни он сам, ни его труды меня не убеждают. Посмотрим, что он запоёт, когда окажется в изгнании на Корсике. Хочешь, поспорим, что забросает ненавистную Мессалину откровенно льстивыми письмами, чтобы смягчить наказание. И всё же в его книгах ясно говорится: человек, если он достоин этого имени, в некоторых случаях волен выбрать смерть. По-моему, он покончит с собой, только когда ему не останется ничего другого!

— Но, бедняга, годы и годы провести на этом нездоровом острове…

— У него будет возможность утешаться философией, как он всегда советовал делать нам! Не волнуйся, вернётся рано или поздно. Чтобы заставить замолчать учителя, нужен кто-то другой, а не бедный Клавдий! — с презрением заметил Аврелий.

— Вообще-то я считал его порядочным человеком, — произнёс Сервилий.

— Так или иначе, ему лучше не слишком рассчитывать на милость императрицы, — продолжила разговор Помпония. — Знаешь, о чём судачат сейчас: будто знатная госпожа выходит по ночам не для встречи с любовником, а для работы в публичном доме!

— Неужели? И есть свидетельства? — смеясь, поинтересовался Аврелий.

— Ах, неисправимый распутник! Расскажи мне лучше о твоих возлюбленных. Спорю, что снова встречался с очаровательной Лоллией… И кто знает, сколько раз…

— Ты проиграла спор! Прекрасная Лоллия больше не удостоила меня приглашением, — вздохнул Аврел и й.

— А ты сделал хоть что-нибудь, чтобы ей захотелось пригласить тебя? Хочешь заполучить такую женщину — ухаживай за ней. Или ты думаешь, что перед тобой все должны падать? Этого можно ожидать от простолюдинок и рабынь, которых привлекает твоя красота, но не от настоящей патрицианки, такой как Лоллия Антонина!

— Дело в том, что… Мне кажется, я обидел её.

— Обидел? Да ты шутишь! Неужели ты сделал ей предложение несколько… — Помпония разволновалась.

— Я ничего не сделал! Вот почему и боюсь, что непоправимо разочаровал её, — пошутил Аврелий, не настолько, правда, спокойно, чтобы ему поверили.

— Но она права! — упрекнула его возмущённая Помпония и добавила: — Ты, Аврелий Стаций, чьё мужество и красоту я нахваливаю всем римским матронам, ставишь меня в такое неловкое положение?

— Прошу прощения, дорогая подруга, но это именно так, — шутливо признал Аврелий.

— Ах, я удивляюсь тебе! С такой женщиной, как Лоллия, не расстаются, не выразив убедительно своё восхищение!

— Не преувеличивай, Помпония, — вмешался её муж, — мужчина вовсе не обязан…

— Нет, обязан! — пылко возразила Помпония. — По крайней мере, с такой женщиной, как Лоллия. — И обратилась к другу: — Ты разочаровал меня, Аврелий. Постыдись!

— Стыжусь, конечно, стыжусь, дорогая Помпония, и, чтобы загладить вину, клянусь исправить ошибку. Во всяком случае, надеюсь сделать это.

Друзья ещё долго подшучивали над ним, и, покинув их дом, Аврелий почувствовал облегчение. Он направился было к паланкину, но тут к нему подбежал один из его слуг.

— Послание, господин. Кастор велел мне срочно доставить его сюда.

Патриций дал запыхавшемуся юноше монету и сломал на свитке сургуч без печати.

Аврелий обрадовался. Он давно уже хотел поговорить с Марцией, а теперь она сама вновь просила его о встрече… На этот раз он будет решительнее. Он хотел, чтобы она открыла ему, откуда у неё сведения о Квинтилии, и уж точно обвинит её саму, если не получит ясного ответа.

Он снял с руки кольцо, на котором между драгоценными камнями имелось небольшое круглое отверстие, и обратил его к солнцу. Тонкий луч проник в него, коснулся цифры на внутренней стороне кольца, Аврелий понял, что если поторопится, то успеет до захода солнца, и решительно направился к паланкину.

Он чувствовал, что узел начинает распутываться, что-то подсказывало ему, что вскоре всё прояснится.

Солнце клонилось к закату.

— В рошу у храма Эскулапия! — приказал он нубийцам и быстро сел в паланкин.

— Дорогу благородному Аврелию! — кричал раб-глашатай, пытаясь проложить путь в толпе, заполнявшей улицы. Хаотичное движение вынуждало носильщиков бегом навёрстывать время, потерянное в заторах. Опасаясь, что опоздает, Аврелий торопил рабов и часто выглядывал из паланкина, желая посмотреть, далеко ли ещё до цели.

Наконец, пробежав по всей Викус Лугариус, носильщики свернули к воротам Карменты и затем на Овощной рынок, откуда уже виднелся посреди Тибра остров Тиберина.

Силуэт небольшого храма Эскулапия чётко вырисовывался на фоне пламенеющего закатного неба. Аврелий отодвинул занавески и, посмотрев на остров, уже накрытый тенью, понадеялся, что Марция ждёт его, несмотря на поздний час.

И как раз в этот момент какая-то повозка, доверху гружённая овощами, вывернула из-за храма Беллоны и, столкнувшись с паланкином, преградила ему дорогу.

Трое крепких нубийцев покатились по земле, молодой сенатор тоже упал и от удара о повозку ощутил сильную боль в бедре, но тут же поднялся и, пока зеваки окружали яростно пререкавшихся участников столкновения, не обращая внимания на призывы рабов и причитания возницы, расталкивая толпу локтями, бегом поспешил к месту встречи.

Когда же, запыхавшись, прибежал туда, то оказалось, что храм закрыт и солнце уже зашло. Аврелий осмотрелся, надеясь увидеть Марцию среди верующих, которые ещё стояли поблизости. Плаксивый нищий ухватил его за край тоги, пытаясь задержать, и получил хороший пинок.

Провожаемый ворчанием старика, Аврелий поднялся по лестнице на площадку к дверям храма, откуда просматривался весь остров. И никого не нашёл. Редкие прохожие спешили домой до наступления темноты.

Аврелий почувствовал сильную досаду. Марция ушла. Но как могла такая благопристойная матрона одна ходить ночью по Риму, где легко можно столкнуться со злоумышленником!

Огорчившись, что так глупо упустил возможность встретиться с дочерью Руфо, Аврелий не спешил уйти. Ему жаль было возвращаться ни с чем, и он прошёл в рошу без особой надежды найти там Марцию.

Сумерки сгущались, он шёл между деревьями, посматривая по сторонам, как вдруг заметил в кустарнике что-то светлое. Он подошёл ближе, и сердце его ёкнуло: на земле лежал человек. Марция?

Аврелий бросился к нему и с волнением приподнял с земли. Тело ещё не остыло, но это оказалась не женщина. Безвольно повисшие руки, окровавленный торс, на лице застыло выражение ужаса, — это очевидно был мужчина.

Аврелий приподнял его голову, чтобы получше рассмотреть, при этом шея человека неестественно наклонилась, и на колени сенатору опрокинулась окровавленная голова Квинтилия.

Аврелий тотчас понял, какая опасность его поджидает: многие видели, как он спешил к мосту, ведущему на остров, видели, как направлялся к храму, кто-то, должно быть, заметил его и у дверей храма.