Смерть куртизанки - Монтанари Данила Комастри - Страница 26

Уверенная в себе, красавица продолжала:

— Не пей сегодня вечером слишком много, благородный Аврелий. Когда ужин закончится, расскажу тебе вдали от нескромных ушей всё, что мне известно об этом деле.

Сенатора охватило странное нетерпение. Желание узнать, что собирается поведать ему загадочная патрицианка, соединялось с ожиданием удовольствия от встречи с нею наедине, хотя бы даже для того только, чтобы продолжить расследование.

Всё же он отнёсся к её предложению со свойственным ему недоверием, и оно лишь усилилось из-из неловкости, какую испытывает человек, когда нить беседы, которую он привык удерживать в своих руках, у него вдруг мягко, но решительно отнимают.

Ему не оставалось ничего другого, как только подавить своё нетерпение и по-прежнему получать удовольствие от великолепного праздника. Танцовщицы из Гадеса готовились к выступлению, и молодой эпикуреец позволил волнующему ритму музыки навеять ему чувственные и сладострастные образы.

Летняя ночь была уже на исходе. На пороге таблинума Аврелия накрыла волна прохладного, живительного воздуха: комната, отделанная белым и чёрным мрамором, оказалась оазисом свежести в мучительной духоте ночи.

Патриций опустился в кресло, на которое ему указали, не без некоторого разочарования. Чего, собственно, он ожидал? Встречи в более доверительной обстановке, в комнате с мягкими, устланными шелками ложами или, может, даже в спальне Лоллии Антонины?

Принимая его в этом скромном и холодном кабинете, она дала ему понять, что хочет сохранить дистанцию. Однако женщина, которая молча протягивала ему в этот момент полный бокал, отнюдь не выглядела ледяной: в ярком свете факелов золотая вышивка на её белой одежде переливалась, словно живая.

Стоящая возле него, но бесконечно далёкая, окутанная шёлком патрицианка походила на статую из какой-то далёкой страны, откуда привозят золото и изумруды.

Да, говорила Лоллия своим тихим и спокойным голосом, Коринна была содержанкой её мужа, она знала это. Да, Страбон одалживал Руфо всё более крупные суммы, пока тот не стал самым большим его должником. У строгого сенатора имелись только сельскохозяйственные угодья, и большинство из них были заложены.

Мысль инвестировать свои средства в какие-то другие, более прибыльные дела никогда не приходила ему в голову. Он был человеком старого склада, отстал от времени. Его состояние уменьшалось день ото дня.

Скромные поступления от имений, где неохотно трудились недовольные рабы, не могли, конечно, сравниться с огромными доходами Страбона или того же Аврелия, владевшего капиталом, торговыми судами и домами в центре Рима.

Руфо всё труднее было поддерживать тот стиль жизни, который, даже при всей его строгости, отвечал бы рангу сенатора. А если к этому прибавить результаты катастрофических спекуляций зятя, его огромные проигрыши за игорным столом, траты из-за распутной жизни, становилось ясно, что старик уже на краю разорения.

Конечно, он мог бы согласиться на развод или даже принудить Квинтилия к нему, но это было бы равносильно признанию своей ошибки. Нет, Руфо вполне мог тянуть с выплатой долгов ещё несколько лет, покрывая недостачи зятя, лишь бы иметь удовольствие держать его в своей власти.

Была бы ещё жива Ветула, кто знает… Но и она никогда не имела никакого влияния на упрямого сенатора, который не считал нужным вводить её в курс своих дел.

— Просто не могу понять, как человек такого большого ума может действовать так глупо, — с горечью размышляла Лоллия. — Я не раз просила мужа дать Руфо кредит, и только благодаря моему вмешательству ему ещё удаётся сводить концы с концами. Он, конечно, об этом не знает и предпочёл бы отправиться в преисподнюю, чем быть мне обязанным!

Теперь суммы, которые строгий сенатор задолжал Страбону, стали слишком велики, чтобы тот мог не обращать на них внимания. Рано или поздно он потребует их возвращения, и это будет означать для Руфо конец.

Аврелий слушал всё это с интересом и изрядным скепсисом. Неприязнь к зятю казалась ему недостаточно убедительной причиной для того, чтобы Руфо обескровил себя, и аргументы, которые приводила Лоллия в его пользу, не убедили его.

С какой целью человек такого свободного и даже слишком вольного нрава, как она, стал бы тратить столько слов в защиту строгого моралиста, готового возродить времена, когда женщин запирали в домах?

— Мне кажется, ты хорошо осведомлена о жизни нашего сенатора, — заметил он, вскинув брови. — Но не могу представить тебя среди стоиков или в виде новой Порции[57], плетущей заговор в гостиных, где тоскуют по республике и ворчат по любому поводу, осторожно, однако, не слишком повышая голос.

Аврелий чувствовал, что очарован этой женщиной, но не готов был верить всем сказкам, что слетали с её прелестных губ. Он понял, что старается специально раззадорить её, ведь даже обычный словесный спор с ней будоражил его чувства.

— Не веришь мне? — спросила Лоллия, высокомерно улыбаясь.

— Откровенно говоря, не слишком. Не я же просил тебя рассказать мне всё это, а раз ты сама захотела, то, надо полагать, сделала это с какой-то целью, но я пока не вижу её.

— Ах, мудрый Аврелий не понимает меня! А если бы я сказала, что хочу спасти его, этого было бы достаточно? — с насмешкой возразила Лоллия. — Если, конечно, это не обойдётся мне слишком дорого, — уточнила она.

— Спасти кого?

— Руфо, это же очевидно. Удивляешься, что трачу столько слов на какого-то Гая или, что ещё хуже, на Квинтилия? Поскольку догадливый Аврелий Стаций ведёт расследование, я подумала, что могла бы сообщить ему то немногое, что мне известно, в надежде, что его острый ум поймёт, как использовать эти сведения. С какой целью? Не представляю. Ради скандала, наверное. Нет, Руфо вышел бы из него обессиленным: именно этого он хочет избежать любой ценой. Отличное решение — обвинить в убийстве Квинтилия. Верно, это позволило бы разрешить все проблемы.

— Почему? — лукаво поинтересовался Аврелий.

— Но это же очевидно! Квинтилий, эта мразь, вполне мог убить куртизанку. Это скользкое существо, жалкий подонок. Он знал эту девушку, часто бывал у неё и водил к ней своего шурина, тщедушного Гая. И потом, это же кровопийца. Он два года входил в свиту Калигулы… Кстати, именно он донёс на моего первого мужа. Уверяю тебя, он совершал кое-что и пострашнее, чем убийство вольноотпущенницы. Однажды он и тот сумасшедший, что сидел на троне, убили двух проституток в публичном доме, куда явились инкогнито; убили только потому, что бедняжки не узнали Калигулу и не распростёрлись ниц перед божественным императором. И это ещё не всё. Я точно знаю, что после очередной вечеринки в его доме, когда он ещё не жил у Руфо, ночью оттуда унесли бездыханного юношу. Тибру известно много секретов, которые очень редко всплывают. Для него жизнь человека не стоит и двух ассов!

Аврелий перехватил властный взгляд Лоллии и услышал в её голосе издёвку, так не вязавшуюся с горькими словами, уловил самодовольство женщины, которая презирает слабости окружающих её мужчин, и его охватил глухой и безрассудный гнев.

— Вижу, тебе известно многое. Где же открылись эти тайны? В постели Квинтилия или Калигулы? — поинтересовался он с обидным равнодушием.

Лоллия посмотрела на него долгим взглядом и ответила, весело улыбнувшись:

— Ты ошибаешься, благородный Аврелий. В постели Руфо.

И тихо засмеялась. Глаза её пылали как угли. Ей опять удалось сбить его с толку: патриций ни на минуту не усомнился в том, что она говорит правду.

— Делай что хочешь с тем, что я рассказала тебе. А теперь, благородный друг, извини меня…

Аврелий не слышал слов Лоллии. Он только смотрел на неё, видел её презрительную улыбку, соблазнительные формы под прозрачным шёлком и слышал в её низком голосе превосходство женщины, которая знает, что глубоко взволновала мужчину.

Он представил её в объятиях Руфо, и в невольном порыве, что случалось с ним редко, потому что всегда обдумывал каждый свой поступок, Аврелий обнял её за тонкую талию и привлёк к себе.