По прозвищу Святой. Книга вторая (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич - Страница 1

По прозвищу Святой. Книга вторая.

Глава первая

Прошлое гораздо ближе, чем кажется.

Неизвестный автор

Сознание возвращалось медленно и неохотно.

Так возвращается домой человек, решивший уйти навсегда, но передумавший на середине дороги.

Так возвращается весна после долгих мартовских холодов.

Так возвращается жизнь.

Первое, что Максим почувствовал — боль.

Коктейль из боли.

Налитый в его тело, как в тонкостенный бокал. Боль пульсировала, плескалась, вела себя как хотела и мешала думать.

Он сосредоточился на теменной доле мозга, уменьшая интенсивность болевых сигналов от повреждённых участков тела. Полностью избавиться от боли таким образом было нельзя, но это и не нужно. Боль должна оставаться до тех пор, пока не исчезнут причины, которые её вызывают.

Он открыл глаза и увидел плохо побеленный потолок, с которого на витом шнуре свисала голая электрическая лампочка.

Значит, он по-прежнему в сорок первом году…

Вместе с сознанием вернулась и память.

Взрыв.

Он взорвал кварковый реактор, а вместе с ним и корабль. Первый в истории человечества экспериментальный нуль-звездолёт «Пионер Валя Котик».

Прыжок за орбитой Юпитера на двадцать астрономических единиц с последующим выходом из нуль-пространства, разворотом и возвращением обратно не удался. Вместо этого ему пришлось совершить аварийную посадку на Землю, где он оказался в августе тысяча девятьсот сорок первого года.

Эксперимент по преодолению пространства неожиданно превратился также в эксперимент по преодолению времени.

Успешный, чёрт возьми!

Потому что, находясь за орбитой Юпитера мгновенно перенестись не только на орбиту Земли, но и на сто пятьдесят четыре года назад (из 13 августа 2095 года в 13 августа 1941 года) — это своего рода успех.

Эпохальное открытие, мать его.

Попробовать снова взлететь и повторить эксперимент в надежде вернуться в своё время он не мог.

Во-первых, корабль был повреждён, и нужно было ждать несколько месяцев, пока ремонтные боты приведут его в порядок.

Во-вторых, даже будь корабль цел и готов к старту и полёту, не было никакой гарантии, что он вернётся в своё время. Вполне мог прыгнуть ещё на полтора века назад и оказаться в екатерининских временах. Этого совсем не хотелось.

Потом он вытащил из подбитого немцами «ишачка» и доставил на корабль раненного советского лётчика Николая Свята, который оказался похож на Максима как брат-близнец.

Потом лётчик умер- он был ранен в сердце, и даже медицинские нано-боты конца двадцать первого века не смоги ему помочь.

Потом Максим, приняв имя и фамилию лётчика, начал партизанить.

Успешно.

До тех пор, пока в него не вцепился бульдожьей хваткой начальник военной полиции шестьдесят второй пехотной дивизии вермахта штурмбанфюрер Георг Дитер Йегер.

Какое-то время Максим успешно противостоял Йегеру. Сначала вместе с партизанами они уничтожили отряд украинского националиста Тараса Гайдука, посланный Йегером по их души. А затем и целую роту немцев, нанеся упреждающий удар.

И тогда Йегер устроил Максиму и партизанам ловушку, задействовав в ней ОУНовцев, пехотный полк из состава всё той же шестьдесят второй дивизии и тысячи евреев города Коростыня, которых рано утром повели убивать в каменный карьер за город.

Евреев удалось спасти, но немецкий полк плотно сел партизанам на пятки. Так плотно, что уйти шансов не было.

То есть сам Максим, пожалуй, смог бы уйти, применив свои, фантастические для этого времени способности. Но тогда погибли бы все его товарищи-партизаны и вместе с ними девушка Людмила, которую он, кажется, успел полюбить.

Кажется?

Максим вызвал в памяти образ Людмилы.

Как она стоит перед ним в простом ситцевом платье, облегающим её ладную фигуру и улыбается, поправляя выбившийся из-под платка русый локон.

Сердце замерло и снова пошло, пропустив удар.

И тот партизанский ночной сеновал, сладкие податливые губы, мягкая девичья грудь, страсть, заставившая их обоих забыть обо всём.

Значит, не кажется. Это любовь. Иначе с чего бы так сладко замирать сердцу и тревожится разуму при мысли о ней?

Максим с двумя десятками товарищей сдерживал немцев сколько мог, давая возможность остальным партизанам уйти глубже в лес.

Потом он остался один, а впереди обнаружилась засада.

Даже тогда он мог бы уйти.

Но не ушёл.

Вместе с погрузившимся в болото кораблём, Максим взорвал и немецкий пехотный полк. Как он надеялся, — весь, целиком.

Радиус гарантированного поражения всего живого — полтора километра, вспомнил он информацию, полученную от КИРа — Корабельного Искусственного Разума, вживлённого в его тело.

Кстати, о нём.

— КИР, — позвал он мысленно. — КИР, отзовись, ты цел?

— Цел, — ответил КИР. — Хотя некоторые, не будем показывать пальцем, сделали всё, чтобы мы не уцелели.

— А чего это ты о себе в третьем лице? Мы, Николай Второй?

— Николай у нас ты по легенде. Николай Свят. А мы — это ты и я, — терпеливо пояснил КИР.

— Извини, что-то плохо соображаю.

— Немудрено. Доложить о повреждениях?

— Давай.

— Перелом трёх ребер с левой стороны. Перелом левого предплечья и ключицы. Ожоги второй и частично третьей степени по всему телу. Сотрясение мозга. Множественные ушибы. Это всё от горящих деревьев, которые на тебя падали. Повезло, что ты лежал в ложбинке, иначе дело могло кончиться совсем плохо. Я запустил регенерацию повреждённых участков, но на полное восстановление уйдёт не меньше трёх дней.

— Спасибо. Где мы, не знаешь?

— Понятия не имею. Я вижу то же, что видишь ты.

— Наши дроны-разведчики, как я понимаю, утрачены?

— Правильно понимаешь. И не только они. На тебе даже бронежилета нет. Разве что в схроне что-то уцелело. Если, конечно, немцы его не обнаружили.

Максим осторожно поднял правую руку, ощупал грудь. Бронежилета из поляризованного углерита действительно не было. Нащупывалась какая-то нижняя рубашка и бинты под ней. Ещё гипс на левой руке.

Но самое главное — ноги. Его ноги были прикованы к кровати.

Это плохо, подумал он. Бронежилет его спас, несомненно. Иначе повреждения, полученные им при взрыве, могли быть и не совместимы с жизнью. Даже с его.

Но теперь бронежилета нет. Значит, его сняли. Сам же он прикован к кровати.

Немцы, больше некому. И не просто немцы, а те, кому многое о нём известно. Неужто старина Йегер? Впрочем, может быть и не он.

Послышался звук открываемой двери. Твёрдые шаги. Двое.

Закрыть глаза? Да ну на фиг, будем встречать новости с открытыми глазами. Какими бы эти новости ни были.

— Очнулись? — раздался бодрый мужской голос. — Это хорошо.

Говорили по-немецки.

Над ним склонились двое в халатах поверх военной формы. Эсэсовской и обычной офицерской полевой формы вермахта.

— Вы меня слышите? — осведомился эсэсовец. Было ему на вид около пятидесяти. Седоватые редкие коротко стриженые волосы. Чуть одутловатое лицо. Мясистый нос. Светло-голубые водянистые глаза. Идеально выбритые щёки и подбородок. Усики, за которыми, сразу видно, хозяин тщательно ухаживает. Хороший одеколон.

— Меня зовут Пауль Кифер, — сказал эсэсовец громко. — Штандартенфюрер Пауль Кифер. Шеф военной полиции шестой армии вермахта, если это вам о чём-то говорит.

Говорит, говорит, подумал Максим. Мог бы тебе рассказать, что случится с твоей шестой армией под Сталинградом, но не стану. Пусть будет сюрпризом.

— Не кричите так, оберст, — поморщился Максим. — Голова сильно болит. И тошнит. Вероятно, у меня сотрясение мозга. Это так, доктор? — он перевёл взгляд на второго немца- ещё не старого, с худым уставшим лицом.

— Верно, — ответил тот. — Вы медик?

— Нет, но симптомы мне известны.

— Я не оберст, — сказал Кифер. — Моё звание — штандартенфюрер.