Клювы - Кабир Максим - Страница 7

Последний раз он дрался на митинге в восемьдесят девятом.

Блондин (лицо вялое и непроницаемое, зрачки отражают вечерний свет) махнул двухметровой дубинкой. Ветка шикнула в воздухе.

— Перестань! — потребовал Филип.

Мысли скакали галопом.

Грабитель? Но это размахивание палкой совсем не походило на ограбление. Сумасшедший? Пациент больницы с обострением? Видимо, так.

— Послушай, парень…

Блондин сделал выпад.

Коряга стукнула по локтю. Сучок впился в кожу, Филип скривился от боли.

— Лепси… — беззлобно проговорил безумец. — Лепсия…

Дубинка рисовала дугу.

Блондин ковылял к Филипу. По его брюкам растекалось темное пятно.

Филип отпрыгнул, едва не сверзился в подвал часовни. Схватился за металлический остов, предназначавшийся для лебедки. Коряга промелькнула у виска.

«Да что с тобой, парень?»

— Я не заразен, — сказал блондин. Сжал палку как копье и прицелился.

Филип оттолкнулся, побежал. Ноги путались в плюще, коренья оплетали ноги. Но останавливаться, драться с больным парнем он не намеревался.

«А что, если псих напал на фотографа и оглушил его?»

Следовало позвонить в полицию, хотя бы вызвать неотложку.

У ворот Филип сбавил шаг.

Парень был далеко: немо грозил своей палкой лишайнику, паукам в руинах.

— У меня и без тебя достаточно проблем, — сплюнул Филип.

И заторопился домой, надеясь успеть выйти к людям до темноты.

2.5

Фуникулер деловито взбирался на Петршинский холм.

Заходящее солнце золотило самую известную гору Праги. Здесь, согласно легенде, княгиня Либуше предсказала рождение города. Язычники поклонялись тут идолу Перуна, а Марина Цветаева написала:

— Ты знаешь о Праге больше, чем гиды. Не пробовал подрабатывать?

— Да я так, — поскромничал польщенный Корней, — путеводители читал.

Пара зеленых вагончиков пересеклась на расходящейся колее. Туристы щелкали зеркалками.

Цветаева опасалась: «Нашу гору застроят дачами, — // Палисадниками стеснят». Но наверху мамочки катили коляски, вольный ветер трепал кроны яблонь и груш. В ресторанах пенилось «Крушовице», аромат колбас и запеченного гермелина дразнил рецепторы.

— Ты бывал во многих странах? — спросила Оксана.

— Не очень. В Египте пару раз…

— Кто не был в Египте!

— В Германии, Австрии. Но нигде я не чувствовал себя так комфортно, как тут.

— Наверное, я пока не привыкла.

— Тянет на родину?

— Ужасно.

— Меня тоже, — признался Корней. — Иногда после тяжелого дня думаю все бросить, дома легче же. Но потом общаюсь с людьми, работаю…

— Мне общения не хватает. Мой чешский je dost patny. Но я учу.

— Могу тебя подтянуть. Хотя и я с каждым днем понимаю, насколько скуден мой словарь.

Они болтали, как старые знакомые, гуляя по аллеям розария. Усыпанные красными бутонами лозы оплели шпалеры, украсили крепостную стену. Каменный космонавт дежурил у Штефаниковой обсерватории. Ярусом ниже лежали готовые декорации к фильму о галантной эпохе: резные лавочки, клумбы, локации для светских дам с веерами, кавалеров в чулках и париках.

— А знаешь, чего мне еще не хватает? — разоткровенничалась Оксана.

— Туфель на шпильках?

Она пихнула его кулачком в бок:

— Обещал не вспоминать!

— Извини. Так чего?

— Уличных котов. Я подкармливала всех блохастых дворняг на районе.

— Да. Ни котов, ни псов. Зато можно кормить бобров и ондатр.

— Адекватная замена.

Они нырнули под арку из роз.

— Облаков нет. — Корней кивнул на обсерваторию. — Полюбуемся Луной?

— Давай.

Спутник Земли в телескопе походил на светящийся изнутри шар. Потрескавшийся шар из запачканного минерала. Моря без воды, но с красивыми именами. В девятнадцатом веке шутник-астроном клялся, что видел на поверхности Луны единорогов. Было что-то неуютное в ее каменистой бездушной поверхности, кратерах, бороздах, пятнах, искрах, серебристой паутине на округлом боку.

«Будто череп в небе», — подумал Корней.

Он отлип от окуляра и теперь исподтишка рассматривал Оксану. Волосы цвета вороньего крыла острижены у плеч, черты лица резкие, но притягивают взор. Эти четкие линии скул, росчерки бровей, впадинка между крупным с горбинкой носом и пухлыми губами. Худышка, но грудь крупная, аппетитно вырисовывающаяся под цветастым платьем.

Оксана была полной противоположностью Маринке с ее глянцево-фарфоровой внешностью телезвезды.

— Как там пусто… — Оксана поежилась, отворачиваясь от телескопа. Перехватила взгляд Корнея. Светло-карие радужки запомнились ему при первой же встрече. — Не понимаю, как можно хотеть стать космонавтом. В космосе так страшно и одиноко.

— Я хотел. Все мальчики хотят. Но позже решил быть писателем.

— Ты писал рассказы?

— Несколько. Один даже на конкурсе победил.

— Ого. Ты старомодный. Нынешние мальчики грезят о карьере хип-хоп-артистов.

— Ненавижу хип-хоп.

— Я тоже!

Они снова вышли в сад. Вскарабкались на вершину Петршинской башни.

Прага раскинулась у подножья холма.

— Изумительно… — прошептала Оксана.

— О да.

Вокруг, насколько хватало глаз, разбегались черепичные крыши, как слои на торте. Надувались зеленые купола, вздымались темные готические шпили.

— Карлов мост, — сориентировал Корней. — Собор Святого Вита.

Исторический центр образовывал черно-рыжее пятно радиусом полтора километра, его распиливала надвое река. Сердцевина обросла застройками девятнадцатого века. Двадцатый нарастил свои кольца. Древние пригороды и крепости утонули в сером хаосе новостроек-коммиблоков. Неуместные небоскребы блестели стеклом и металлом на горизонте.

Корнея манили чердаки: оконца под скатами красных крыш. Что они прячут? Пыль и пауков? Или пленительные сказки старого града, шепот эпох?

Он читал взахлеб о мистических тайнах Праги. Об ее алхимиках, големах, русалках, замурованных туннелях.

Ночами на Лоретанской площади скрипела ободьями дьявольская карета детоубийцы Дагмары. Площадь Республики оглашала пьяная ругань голландского пирата. Призрак монахини стенал в монастыре Святой Анежки.

Вдохновленному Корнею хотелось поделиться всеми этими байками с Оксаной. Заразить ее своей любовью.

— Я выучу язык, — серьезно сказала девушка будто бы самой себе. — Разбогатею и найму тебя в репетиторы.

— Разбогатей, конечно. Но для тебя мои уроки бесплатны.

Спускаясь с башни, они держались за руки. Корней успел позабыть, как просто это бывает: падать в отношения, как в аромат августовских яблонь.

— Ты в детстве воровал яблоки?

— Тоннами!

На террасе ресторана играли гитарист и скрипач. Паук устроил логово в конусе лампы. Темнота ползла из тесных проулков внизу, из погребов и чуланов. Вечерняя Прага зажигала огни.

Они ели запеченную утку и пили сваренное монахами пиво. Говорил в основном Корней. Проматывал биографию в обратном порядке: эмиграция, чехарда со сменой профессий на родине (он побывал почтальоном, верстал сайты, ремонтировал кондиционеры), студенчество…

В университете он слыл молчуном, но при Оксане удивительно легко раскрывался. Слова лились потоком. Она же внимательно слушала, поглаживая бокал.

— Ты упомянул интернат, — заметила Оксана. — Твои родители…

— Нет-нет, они живы. По крайней мере, мама. Папа бросил нас, когда я ходил в садик. Это был не сиротский приют. Просто школа, в которой мы жили с понедельника по пятницу. Достаточно жесткая школа.