Телохранитель Генсека. Том 4 (СИ) - Алмазный Петр - Страница 45

— Почему из-за какой-то бюрократической глупости с непродлением пропуска арестовывают видных ученых, общественных деятелей и работников аппарата ЦК⁈ Почему их тогда пропустили на территорию комплекса Завидово? Если в Завидово идут следственные действия, то их должны были предупредить!

Громыко глубоко вздохнул и, выдержав многозначительную паузу, сказал более ровным голосом:

— Ну вы понимаете, что я имею в виду. Инцидент с Бобковым…

— Андрей Андреевич, дело совсем не в этом, — Брежнев вздохнул и указал на место по другую сторону стола от нас с Удиловым и Рябенко. Там уже сидели Цвигун и Цинев, но между ними оставалось пустое кресло, в которое как раз и опустился Громыко.

— Дело в том, о чем они вели очень нехорошие разговоры на территории гостевого комплекса Завидово. Вот распечатка, познакомьтесь. Мы подождем. А когда прочтете, мы выслушаем ваше мнение, — спокойно, будто и не был недавно до глубины души возмущен ситуацией, произнес Леонид Ильич. И тут же подумал: «Выслушаем… Но смотри, Андрей, как бы и ты тоже себе на тюремный срок не наговорил».

Громыко читал и краска медленно сползала с его лица. К концу документа на него было жалко смотреть. Андрей Андреевич сейчас ничем не напоминал человека, которому матерые политики капиталистических стран дали прозвище «Мистер Нет». Потрясенный случившимся, он как-то сразу сдулся. Обычно поджатые в тонкую нитку губы оплыли и теперь слегка дрожали. Как, впрочем, и руки, в которых он держал распечатку разговора. В один миг Андрей Андреевич будто постарел, сгорбился, опустил голову, не смея поднять взгляд на присутствующих.

«Эх, Толик, Толик…. Правильно люди говорят: что хером сделано, того оглоблей не выбьешь», — подумал он о сыне и, наконец подняв взгляд, посмотрел Брежневу прямо в глаза.

— Леонид Ильич, я всегда говорил, что лучше десять лет переговоров, чем один день войны. И воевать сейчас с вами за сына я не буду. Смысла нет, тут все ясно. Но и разговаривать, обсуждать и пытаться как-то повлиять на ваше решение тоже не вижу смысла. Остается только попросить принять мою отставку.

— Вы приняли правильное решение, Андрей Андреевич, — удовлетворенно кивнул Брежнев. — Оставить вас на посту министра иностранных дел мы не можем, сами понимаете. Думаю, сейчас будем многое менять во внешней политике, в работе с нашими зарубежными представительствами, а так же с нашими… гм… «общественными организациями», которые борются за мир за казенный счет. Так что, я приму вашу отставку, Андрей Андреевич.

Громыко взял чистый лист, быстро написал на нем заявление и подал Брежневу. Тот поставил свою подпись.

— Предполагаю, что в моем ведомстве начнется серьезная чистка. Если ко мне возникнут вопросы, вы знаете, где меня найти. Прощайте, Леонид Ильич. Я сделал все, что мог для страны. И долгие годы старался служить верой и правдой…

Он встал, вышел из-за стола и, сгорбившись, направился к дверям. Уже взявшись за дверную ручку, обернулся, посмотрел на Леонида Ильича долгим взглядом и произнес.

— Эх, Леня, Леня, вот смотрю я на наших детей и думаю, что не в коня корм…

— Ну моя-то хоть и пьет, как сапожник, но должностей никаких не занимает и страну не пропила, — жестко ответил Брежнев. — Андрей, при всем моем желании, помочь тебе в этом случае не получится.

— Я понимаю, — ответил Громыко и вышел.

— Ситуация чрезвычайная, — произнес Брежнев уже после того, как за Громыко закрылась дверь.

Уже через минуту дверь снова открылась. На этот раз в кабинет вошел запыхавшийся, с тяжелой одышкой, Константин Черненко. Доковылял до стола, с трудом отодвинул стул и рухнул на него. Достал из кармана аэрозольный баллончик и побрызгал лекарство в рот.

— Прошу прощения, Леонид Ильич, очень тяжело, — устало произнес Константин Устинович. — Я тут сейчас Андрея Андреевича встретил. Все? Отставка? Мне тоже писать?

— А тебе-то за что, Костя? — Брежнев удивился.

— Ну как же, мой зам… Такие проколы в кадрах…

— Так с кадров и спросим, — ответил Брежнев. — А нам сейчас нужно решить, кто займет место министра иностранных дел. Плюс у тебя в отделе нужно навести порядок и сделать ряд назначений. В идеологических отделах всех перетрясти. Я не понимаю, что творится с людьми.

— Разрешите мне сказать, Леонид Ильич? — я поднял руку, как прилежный ученик в школе.

— Говори, Володя, — разрешил генсек.

— У нас дети растут на героизме революционеров, на героизме героев войны. И они мечтают продолжить дело революции, жить такой же яркой, полной свершений, жизнью. Потом вырастают, и сталкиваются с бытовой рутиной, профессиональной рутиной. А мечты о героизме никуда не делись. Это с одной стороны. А с другой стороны Запад с его культом потребления, красивой жизнью, доступностью всех благ и комфорта, в конце концов. В результате возникает неудовлетворенность и потребность все изменить. Одни идут с пистолетом в толпу, расстреливать правительственный кортеж, другие… Помните дело Вовы Шахурина, сына наркома авиационной промышленности? Или как сын Громыко и примкнувшие к нему строят из себя декабристов и внешне вроде бы борются за счастье народное, а на самом деле за красивую жизнь. Не за величие страны или высокие идеалы, а лишь за бытовой комфорт. Вы совершенно верно сейчас упомянули об идеологическом отделе. Нужна какая-то альтернатива революции и Великой Отечественной. В миролюбивой и, возможно, даже игровой форме, но так, чтобы у молодежи появились четко поставленные цели.

— Мысль интересная, Владимир Тимофеевич, но слишком философская для настоящего момента. Пока надо решать вопросы насущные, а о вашем предложении мы поговорим позже, — Леонид Ильич что-то черкнул в своем блокноте и перекинул страницу.

Другой на моем месте мог бы расстроиться, что ляпнул ерунду и был вежливо отшит. Но я читал мысли генсека и знал, что мои слова ему понравились. Просто пока перед ним стояли другие приоритеты, а я и в самом деле немного забежал вперед.

В прошлой жизни, когда я был Владимиром Гуляевым, приходилось читать изданные книгой дневники Леонида Ильича Брежнева. Издавались они по таким вот блокнотам, как тот, в котором он сейчас делал пометки. Их у Генсека было много, он постоянно что-то записывал, фиксировал важные тезисы. Помню, как насмехались над дневниками Брежнева либералы, читая следующее: «Провел переговоры с Яношем Кадаром. Говорили три часа. Нахваливает свою модель. Цифры действительно впечатляющие. Переговорили с учеными о том, что можно использовать у нас». И тут же следом: «Напомнить Гале, чтобы не забыла принять таблетки. Юра купил мне тренировочный костюм. Примерил, подошел. Спасибо, Юра». И тут же без перехода следующей строчкой: «Звонил Георгиев. Хорошие виды на урожай на Алтае. Хвалился безотвальной технологией вспашки»… «Как можно смешивать высокое и низкое?» — основная тема комментариев либеральных публицистов, и основная тема насмешек в будущем. Я подумал, что сейчас в блокнотах Леонида Ильича многие события представлены совершенно иначе, а расхождение с известными мне «оригиналами» колоссальное. А ещё там стала чаще мелькать и моя фамилия…

— Кого назначим министром иностранных дел? — Брежнев задал вопрос и выжидающе замолчал, обводя присутствующих взглядом.

— Мальцева или Корниенко? — предложил Черненко. — Корниенко у нас американское направление ведет, а Мальцев — многолетний посол в Индии. Он ведет развивающиеся страны. Как сейчас модно говорить, страны третьего мира.

Я сразу подобрался. На мой взгляд, Корниенко был бы на посту руководителя МИД оптимальной кандидатурой. Насколько я помню, в «гуляевской» реальности он был жестко против ввода войск в Афганистан. Один из немногих, кто настаивал на том, чтобы рассказать всю правду о корейском «Боинге», сбитом в восемьдесят третьем году.

— Владимир Тимофеевич, вы хотите что-то сказать по этому поводу или мне показалось? — Брежнев обратился ко мне, чем вызвал недовольство Черненко и недоумение остальных присутствующих на этом позднем собрании. Но возразить Генеральному секретарю никто не посмел. Мне же, в свою очередь, не понравились мысли Черненко: «Высоко летит, да где-то сядет», — подумал он обо мне.