Телохранитель Генсека. Том 4 (СИ) - Алмазный Петр - Страница 35

Серьезно⁈

Я смотрел на закрытую дверь и пытался понять, у кого в Конторе может быть оперативный псевдоним «Сынаши»? Даже не слышал о таком. Возможно, Удилов знает, надо спросить. Но это, конечно, если подозреваемый действительно из Конторы… Вообще-то «Сынаши» — устойчивое выражение, давно в употреблении в партийных кругах: пафосное «сыны наши» слилось комичным образом. Но вот чтобы это слово стало позывным или псевдонимом… Или, может быть, просто чьим-то прозвищем?

Я обошел стол, сел в кресло, посмотрел на остаток сигары Эскаланте и подумал, что сейчас мне бы не помешала сигарета. Но тут же отругал себя за минутную слабость: где-то прочел, что если помнишь, что бросил курить — значит, еще не бросил.

Подойдя к сейфу, я открыл его, достал кое-какие документы. Это был список ученых, находящихся в творческой командировке на территории Завидово. Пробежал список глазами и, запомнив необходимое, направился к выходу. Предстояло «очистить» один из гостевых домов.

Прошел мимо ресторана, гостиницы и вышел к отдельно стоящему двухэтажному зданию. Здесь обосновались завидовские сидельцы. Согласно спискам, которые мне по приезду вручил прапорщик, сейчас в Завидово находилось двенадцать ученых.

Войдя, попросил консьержа собрать всех в актовом зале. Собирали долго, ждать пришлось минут двадцать.

— Товарищи ученые, в связи с большим количеством иностранных гостей и важностью мероприятия, ваше присутствие в Завидово не желательно, — громко объявил я собравшимся. — У вас десять минут на сборы. Транспортом до Москвы вас обеспечим, дальше доберетесь своим ходом.

В зале возмущенно зашумели.

— Вы прерываете важную научную работу! — с негодованием крикнул кто-то.

— У нас запланирован мозговой штурм! — донеслось из другого конца зала.

— Ваша важная научная работа будет продолжена не здесь, а на ваших постоянных рабочих местах, — ответил я и, посмотрев на часы, добавил:

— Время пошло.

Сомневаюсь, что уложатся в десять минут, но следовало немного «взбодрить» слишком уж расслабившихся умников.

Вышел на воздух. Ко мне тут же подошел один из ученых. Типичный «ботаник», в кинематографе такими обычно изображают сумасшедших гениев. В очках, растрепанный, лохматый. Русые волосы беспорядочно торчат вокруг блестящей лысины. Одет обычно: финская дубленка, несмотря на холод, расстегнута, под ней — обычная советская шерстяная олимпийка и треники, заправленные в черные австрийские полусапожки.

— Владимир Тимофеевич, позвольте представиться, — обратился ко мне ученый. — Красин Юрий Андреевич, проректор по науке Академии общественных наук при ЦК КПСС. Давно хотел поговорить с вами. Вы можете уделить мне время? Думаю, десяти минут хватит.

— Конечно, — кивнул я. — Если вы уже собрались.

— Я не стал собирать вещи, после праздников мы ведь все равно вернемся. Так что отбываю налегке, — он показал пустые руки, разведя их в стороны ладонями вверх. — Как говорил философ: «Omnia mea mecum porto», — надменно посмотрев на меня, он счел нужным пояснить:

— Это означает «Всё своё ношу с собой».

— Я немножко знаком с латынью и это общеизвестное выражение в переводе не нуждается, — ответил я без особого интереса. Вряд ли Красин сейчас удивит меня чем-то. Скорее всего, начнется обычный в ученой среде треп о судьбах народных. Страдающие о «печальной судьбе народа русского» не переводились во все времена, и семидесятые годы двадцатого столетия не были исключением.

— Мы здесь много работаем над улучшением системы, но… — Красин внимательно посмотрел мне в глаза и уточнил:

— Я могу быть откровенным?

— Вполне, — ответил ему.

— Систему менять нужно… Вы слышали о конвергенции?

— К чему вы клоните?

— Да как бы вам сказать… Мы проанализировали все «достижения» научно-общественной мысли Советского Союза за последние сорок лет и пришли к выводу, что мы зашли в тупик.

— Уточните, кто именно в тупике? — я усмехнулся. — Вы со своим анализом или научно-общественная мысль?

— Не смешно, — ученый «на минутку» обиделся. — Если честно, то мы зря проедаем народные деньги.

— Что же вам мешает самоустраниться? Поехать на БАМ, на стройки, на Целину? — саркастически поинтересовался я. — И там своими руками народные деньги зарабатывать, а не проедать их?

— Дело не в этом. Я могу говорить прямо?

— Вы уже спрашивали. Говорите.

Его, наконец, прорвало. Красин заговорил быстро, будто боялся не успеть все сказать, пока ему не заткнули рот.

Глава 17

— Вся наша система построена на страхе! — выпучив глаза, вещал Красин. — Мы всего боимся. Началось это с репрессий Сталина, с тоталитарной системы, которую он установил. И она до сих пор душит нас всех и мешает стране развиваться. Вот на двадцатом съезде Никита Сергеевич сказал слово правды, разоблачая тоталитарную систему. Именно тогда он указал нам путь, по которому нужно идти! У меня есть друг, умнейший человек — заместитель начальника вычислительного центра академии наук — Никита Моисеев. Так он так и говорит: «Мы, затаив дыхание, надеялись, что вот-вот нас призовут, как призывали молодежь в сорок первом». Начав критику сталинизма, Хрущев остановился слишком рано, не довел свои начинания до логического конца. Вся конструкция идеологической мифологии пошатнулась, но она существует и даже укрепляется. И разрушить эти мифы — наша первоочередная задача и наше единственное спасение. Уже сейчас полуправда о сталинизме не удовлетворяет мыслящих граждан. Демократические перемены в стране неизбежны. Но если сопротивляться процессу, продолжать скатываться в тоталитаризм, последствия окажутся куда страшнее. Возможно, даже кровавыми, не побоюсь этого слова…

— Прошу прощения, что перебиваю, — все-таки не выдержал я. — Вы сейчас меня агитируете? С чего это вы решили именно меня попытаться обратить в свою «веру»?

— Зачем так сразу — агитируете? — Красин нервно рассмеялся. — Это все равно, что агитировать дерево перейти на другое место. Вы же символ старой системы, один из ее столпов, опора власти. А если систему нужно ломать, то воззвать к вашей сознательности — очевидная мера.

— Ищете у колосса подгнившие подпорки? Ну тогда здесь вам точно ловить нечего. И вообще, как говорится, ломать — не строить. Вот только чем замените сломанное?

— Конвергенцией! Соединением лучших черт капиталистического строя с социалистическим! Не сочтите за провокацию, но свободный рынок капитализма — это ведь более естественное состояние экономики, чем социалистическое распределение ресурсов. Вы и сами это уже осознали, запустив реформирование экономики снизу…

— «Вы»? — хмыкнул я. — Противопоставляете себя «нам»? Не подскажете, где проходит граница и как отличать наших от ваших?

— Вот вы все со своими профессиональными штучками, а я ведь искренне говорю, доверительно…

— Я понял, что искренне. Прямо по грани ходите. Нет-нет, не бойтесь, мне действительно интересно послушать. Так что там по поводу «конвергенции»?

— Вот я и говорю… Если дать людям свободу, устранить тоталитарные препоны, вы удивитесь, насколько изобретательным и инициативным окажется наш народ! Не нужно пытаться все контролировать — и экономика сама себя вылечит! Придя к естественному состоянию, выровняет все существующие перекосы.

Слушая эти красивые слова, я вспоминал «свободную экономику» девяностых. Аферистов, олигархов, финансовые пирамиды, мутные частные банки и многое другое. Вот так действительно яркая иллюстрация бесконтрольного дикого рынка и «народной инициативы», за которые сейчас топит наивный идеалист Красин.

— Как-то у вас слишком просто все получается, — возразил я. — Где капитализм, а где народное счастье? Не думали, что это могут оказаться диаметрально противоположные понятия? По-моему, при капитализме речь идет не о народном счастье, а о личном: сколько ты заработал — столько тебе и счастья. А вот как ты заработал, каким способом — украл, обманул, разорил — это остается за кадром. В итоге возвращаемся к ситуации, когда жирующий капиталист выжимает последние соки с рабочего и стране снова требуется революция.