Боберман-стюдебеккер - Алмазов Борис Александрович - Страница 7

Стоило Вовке сделать попытку вернуться, как пес тут же принялся шататься на подламывающихся ногах, как от морской болезни.

Страшная догадка поразила Вовку. Боясь поверить своему открытию, он несколько раз повторил эксперимент. Результат был один: с площадки боберман бежал молодецкой рысью, стоило же повернуть к источнику собачьего образования — падал в обморок.

От расстройства Вовка сел в сугроб. Стюдебеккер примостился в трех шагах напротив (в зоне, недосягаемой для поводка) и услужливо глянул на хозяина.

Глава четырнадцатая

— Знаешь, ты кто?..

… — спросил Вовка, не находя слов для возмущения. — Ты… Ты… Ты — симулянт!

— Аф! — с готовностью согласился Георгин.

«Хоть горшком назови, только в печь не ставь!» — было написано на его светящейся преданностью и нахальством морде.

— Ты — ворюга! Дурак! — кипел Вовка. — Ты же ничего-ничегошеньки не умеешь! И не желаешь учиться!

— Bay! — ответил боберман, что означало: «Все это так! Действительно, учиться не желаю ни за что!»

— Это же надо! — возмущался Вовка. — Это же надо додуматься! Припадок изобразить! Есть вещи, которые можно объяснить: холодильник разорил с голоду. Ладно! В дряни какой-то извалялся — ничего! Резус говорит, что у вас, собак, так принято… Между прочим, другие собаки в падаль не лезут! Ну, да и это ничего! Бабулю на стол загнал — она тебя ударить хотела. Допустим — самозащита! Хотя вообще-то мог бы сообразить: это же пожилой человек! Разве можно? Да другой бы хозяин тебя бы убил — и все! И в яму закопал, и надпись написал! Вот!

Боберман по-коровьи вздохнул и грустно опустил глаза.

— Но я этого не сделал! Я даже не выгнал тебя!

— Уй! — преданно взвизгнул стюдебеккер и пополз к Вовкиным ногам на брюхе. «Мог бы, хозяин! Мог бы! — говорил его готовый оторваться хвост. — Но ты этого не сделал! Потому что ты хороший. Ты замечательный! И я тебя люблю!»

— Но последний твой поступок переходит всякие границы! — вещал Вовка. — Ты же тупой, как сибирский валенок! Ты же ничегошеньки не знаешь и не умеешь! С тобой стыдно в люди показаться! И при этом ты не желаешь учиться! У тебя на учебу сил нет, а болезни всякие изображать — силы есть!

И в этот момент Вовка осекся. Ему показалось, что он уже где-то слышал эти слова. Что он их сейчас не выдумал, а просто повторил… Машинально Вовка продолжал ругать Георгина.

— Когда ты удрал — я тебя простил! Когда ты навел полную парадную шпаны, которая загадила все на свете, я терпел. Но твой последний поступок переходит всякие границы терпения…

И вдруг он вспомнил! Именно эти слова — буква в букву — говорил ему отец!

Вовка даже замолчал от неожиданности. Боберман елозил на пузе около его ног, глядя на хозяина, как на икону.

— Не может быть! — сказал Вовка и даже потряс для верности головой. — Но все было именно так! Он повторял слова отца. Еще бы ему их не запомнить, если отец не раз и не два именно этими словами пытался разбудить в нем совесть.

Вовка оторопело захлопал глазами и глянул на бобермана, словно увидел его в первый раз.

Здоровенный наглый и придурковатый ублюдок преданно заглядывал ему в глаза.

— Надо же было именно тебя купить! — пролепетал Вовка.

И тут же вспомнил слова Резуса: «Какая у тебя собака — такой и ты сам! Тут полное совпадение характеров».

— Неужели я такой? — прошептал Вовка.

Чем пристальнее он вглядывался в стюдебеккера, чем подробнее перебирал черты своего характера, припоминал свои поступки, тем все более убеждался: да! Именно такой!

Начнем с малого: домой он приводил толпы приятелей, таких, которые сильно напоминали компанию бобермана. Он никогда не думал, что у родителей могут быть свои дела, свои заботы, а всегда требовал внимания к себе, к своим нуждам, к своим блажным требованиям!

Захотел — так вынь да положь! Взять хотя бы стюдебеккера. Ну, а что касается симуляции…

Вовка только вздохнул. От всех этих сравнений его пот прошиб. Молча он поднялся. Молча взял поводок и поплелся домой. Новые и новые общие с боберманом качества припоминались ему по дороге. И от этого, может быть, впервые в жизни, Вовка посмотрел на себя и на свою жизнь со стороны. Невеселая получилась картинка!

Сами собой из Вовкиных глаз выкатились слезы. Не обращая на них внимания, Вовка шагал и шагал. Слезы катились по щекам, капали с носа.

Георгин, поскуливая, забегал вперед и, подпрыгивая, норовил их слизнуть с лица хозяина.

«И никакой я не Штирлиц! — думал Вовка. — А симулянт, лодырь и тупица!»

Глава пятнадцатая

И у Георгина талант отыскался!..

…И еще какой! Из-за этого таланта отец смотрел телевизор в наушниках, а бабуля все-таки уехала погостить к другим своим дочерям и внукам. Явил свой талант стюдебеккер неожиданно, но сразу во всем блеске.

Жить он в прихожей, естественно, не желал. С большим трудом его удавалось вытолкать туда на ночь, днем же он терся в комнатах, затаиваясь под диванами, стульями, выскакивая неожиданно прямо под ноги с таким искусством, что все Вовкино семейство кувыркалось через него, будто клоуны в цирке.

Как подсчитала мама, с той поры как в доме появился Георгин, в семье перебили посуды больше, чем за всю предыдущую жизнь. Даже если вести счет с рождения бабушки. Однако, это был не главный талант бобермана.

Георгин с большим интересом присматривался к телевизору. Особенно его волновали музыкальные передачи. Не однажды мама вскакивала, держась за сердце, когда Георгин вставал передними лапами на спинку ее кресла и взвизгивал прямо ей в ухо.

Но это были еще цветочки. Исторический момент грянул неожиданно, как стихийное бедствие.

Шел какой-то концерт. Ведущая в длинном черном платье с блестками процокала каблучками.

— Алябьев. «Соловей», — объявила она.

Певица в белых кружевах сложила руки лодочкой, точно собралась нырнуть со сцены в зрительный зал.

— Ах, люблю… — сказал отец, устраиваясь поудобнее на диване.

Вовка тоже поднял голову от тетрадей — теперь он, чтобы избавиться от Георгина — ну, скажем, чтобы не выводить его по вечерам, — учил уроки. Бабушка и мама тоже приготовились слушать.

Никто не видел, как за креслом, взволнованный оркестровым вступлением, поднялся Георгин.

— Со-о! Ло-о! Вей! Моой! Со-о-ло-о-вей! — по складам пропела певица.

И боберман вдруг вместе с оркестром грянул гнусавым баритоном:

— Вац, вау-у-у-у…

— Гооолосистый, соооловей! — продолжала певица.

— Ай! Ай! Ай! — поддержал ее боберман. И не успели Вовка, бабушка и родители ахнуть, как он невыразимо и противно затянул вместе с певицей:

— Ты вау-вау куда-ваууу, куда, ав-ав… летишь… Где уууу всю ночку… рррррр… пропоешь…

— Замолчи! — страшным голосом заорал отец.

Но боберман уже ничего не видел и не слышал вокруг.

— Соловей мой, соловей! — выкрикивала певица и, удивительно точно выводя мелодию, стодебеккер заскакал по комнате, роняя стулья и грозя опрокинуть телевизор.

— Прекрати! — вопили все.

Но остановить пение Георгина удалось нескоро, даже после того, как выключили телевизор.

С этого вечера мертвая тишина воцарилась в Вовкиной квартире. Стоило включить радио или телевизор, как боберман тут же усаживался напротив приемника и ждал, когда начнут транслировать музыку. Он пел с хором мальчиков, с Государственной филармонией, солировал со звездами эстрады, подпевал духовым оркестрам и отдельным виртуозам-исполнителям.

Со временем он насобачился точно вести мелодию и только что не выговаривал слова. Но к этому времени отец заявил, что он на грани помешательства или самоубийства.

Спасли семью наушники. Теперь телепередачи смотрели в полном молчании, заткнув уши черными ватрушками аппаратов.

Боберман, видя изображение без звука, изнывал от тоски, и всю свою ненависть обращал на наушники. Если после просмотра передачи их забывали запереть в шкафу, стюдебеккер моментально разгрызал ненавистное радиоприспособление.