Барин из провинции (СИ) - Иванов Дмитрий - Страница 50

— Но чувства мои серьёзны, господа, — продолжал Черепанов, — и потому созрел в голове план. Есть у дамы моего сердца слабость к изящной словесности, особенно к поэзии. Так вот… Нужен мне стих. Не простой, а чтоб в душу запал, чтобы её сердце дрогнуло, и, прочтя, подумала она ещё раз и — согласилась.

Все присутствующие на заседании задумались. Кому‑то, может, деньги и ни к чему, но согласитесь, ведь как лестно: тебя просят о рифмах, да ещё в таком щекотливом деле, как сердечное! Тут уж самолюбие любого поэта будет задето.

— Так вы сами хотите быть автором? — спросил профессор Каченовский.

— Да бог с вами! — гость даже широко перекрестился, отчего желание предложить ему место священнослужителя только усилилось — вполне подходящая фактура. Ишь какая бородень! — Нет. Она же потом будет требовать ещё и ещё. Тут уж врать не стану — как есть скажу.

— Тогда, быть может, подойдёт новое творение господина Алексея? — кивнул в мою сторону профессор.

— Да-да! В самый раз, я полагаю. Весьма подходящие строчки, — живо подхватил и граф Апраксин. — Алексей, друг мой, окажите любезность, зачтите нам ещё раз.

Делать нечего. Внутренне вздохнув (всё же совесть где-то глубоко во мне подавала признаки жизни), начинаю читать вслух — украденное, прости Господи, у Пушкина стихотворение. Проверил заранее — не писал он ещё ничего подобного. Ну а теперь уж и не напишет… ибо некий молодой и, по общему мнению, подающий надежды поэт, уже обнародовал сии строки, причём не где-нибудь, а в почтенном обществе любителей русской словесности. Вот прямо сейчас:

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим;

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим.

— А? Каково⁈ — сияет Апраксин, словно сам эти любовные вирши сочинил.

Хороший, видать, человек, хоть и до баб лютый, и крепостных, говорят, тиранит. Но по нынешним временам — не самый худший экземпляр человечества.

— Ежели вы согласны, мы сегодня же напечатаем это стихотворение в свежем номере, с посвящением вашей прелестной даме, — предложил Пётр Иванович Шаликов, главный редактор «Московских ведомостей».

И это стало последней каплей.

— Беру! Деньги отдам завтра же, как зачту их моей Пелагеюшке!

Еду домой довольный. И вовсе не тем, что ловко своровал чужое творение и не новым перспективным знакомством, а куда более важным событием — я поступил в университет!

Я-то предполагал, что надо будет готовиться экзамены сдавать, зубрить, ночей не спать. А оказалось, всё куда проще. Те, у кого в аттестате зрелости после гимназии стояла заветная отметка «годен к университету», принимались без всяких экзаменов! И у меня, оказывается, она имелась.

Итак, я — студент факультета «Нравственности и политики». А если учесть, что с самим деканом факультета, Михаилом Трофимовичем Каченовским, мы «вась-вась», плюс знания из будущего при мне, вперемешку с опытом Алёшки, то от учёбы я подвоха не жду.

Более того, меня пообещали порекомендовать Ивану Ивановичу Давыдову — декану кафедры «Политической экономии и статистики», где я и собираюсь учиться. Помимо того, здесь есть кафедры истории: Российской и всеобщей, а также аж три философских: нравственной (этика и право), классической и просто философии. Вот так вот нынче всё тут устроено.

— Так что, прямо сейчас едешь? Да ну, останься! Вещи отвезёшь — и отметим новоселье как положено! — уговариваю я Стёпу, к которому уже успел привыкнуть.

На лице у того явственно читается: «Опять пить…» — но вслух он не возражает. Соглашается. Правда, только после переезда. Так что, презентую ему с барского плеча Тимоху с каретой, а сам иду общаться с новыми своими жиличками.

— Много для нас простору тут, — сразу критикует дом Аксинья. — А так… приложить бы женскую руку — и порядок будет!

— Гм… Ну пусть, Лизавета, и прикладывает. Посмотрим что у неё получится, — я подчеркнуто игнорирую намеки женщины о том, что хорошо бы и её, старую, взять на оклад.

Вечером дамы откланялись, а мы с Евстигнеем сели отмечать новоселье. Между делом напомнил приятелю и про керосин. Теперь-то у Стёпы будет доступ к университетским лабораториям — можно пробовать.

А на следующий день слава настигла меня.

— Ты гений! — торжествовал Черепанов. — Она прочла стих, свернула газету в несколько раз… Я уж думал, по лицу меня этой газетой хлестнёт! А она — нет: убрала листок в лиф платья и вдруг залилась слезами. Потом сказала: «Я буду вам женой!»

Сидим, пьём чай, ибо хватит бухать! В том самом ресторане где повар — француз. В «Яре», короче. Полное название поначалу гласило: «Ресторация с обеденным и ужинным столом Транкиль Ярд», однако москвичи быстро сократили имя до «Яр» и уже по другому не зовут. Меня, кстати, тут запомнили: распорядитель поклонился и приветствовал на этот раз по имени-отчеству. Может, слишком много ему в прошлый раз на чай дал?

Валерий Алексеевич расспрашивает о моём костромском имении, зовёт к себе в гости. Хочешь не хочешь, а пришлось ответить тем же — пригласить и его в свою деревеньку. Потом Черепанов заявил, что я просто обязан быть на его свадьбе, как почетный гость. Возражений, что я в это время буду учиться, он решительно не принял. А свадьбу, оказывается, решили закатить в Москве сразу после коронации. Разумеется, соглашаюсь. А как иначе?

— Вот, за труды! — подвигает ко мне деньги счастливый молодожен. — И не вздумай отказаться!

Передо мной пухлая стопка серо-голубых ассигнаций, да сверху ещё довесок — золотой перстень с красным камнем. Рубин, не иначе. С удивлением гляжу на это богатство: тут рублей пятьсот, не меньше! За стишок⁈

— Рад за вас. А ежели барышня передумает?

— То уж моя забота, чтоб ей настроение до свадьбы не испортить. Но как мужчина мужчине скажу: после стихов у меня была ещё возможность показать себя с лучшей стороны… и я ей воспользовался!

Отдалась она ему, что ли? Благоразумно не переспрашиваю и прощаюсь.

Сегодня у меня трудный день. Степа — выехал, женщины-жилички — заехали и уже наводят порядок, а Тимоха готовит карету и коней к дороге. Маршрут наш проработан, и ожидается чуть короче, чем тот, по которому мы сюда добирались: Москва — Ярославская дорога — Владимирский тракт (частично) — Ростов — Кострома. День сэкономим только на этом, ну и наберём готовой еды на неделю, чтобы не кашеварить в пути. Можно, конечно, и в дорожных трактирах питаться, но своё — надёжнее. Окорок, сыры, колбасы разные, в том числе, и копченая. А она дорогая — по рублю за фунт идёт!

А я опять еду в ресторан — хочу потолковать со своим бывшим наставником по военному делу, Владимиром. Вернее, это не ресторан, а трактир, но на редкость приличный. Называется «Саратов». Много про него хорошего слышал, в том числе в имении у Мишина от других дворян, которые все как один хвалили достоинства этого заведения. Принадлежит трактир купцу Дубровину, и сейчас посидеть там не зазорно даже для высшей знати. Я и сам в университете слышал, что помещики, привозившие отпрысков на учебу в московские учебные заведения, почитали делом чести сводить своё семейство отобедать именно «в Саратове у Дубровина».

Мне же показалось тут простовато… Но вижу, уже готовится к выступлению цыганский хор. А это нынче верный знак качества! Да и публика — сплошь купцы да дворяне. Ни тебе пьяной черни, ни подозрительных рож.

Вот в этом заведение нынче и служит швейцаром Владимир. Нахожу его и излагаю свою просьбу.

— Поживи у меня месячишко. Там две бабы, новые служанки мои, и доверия к ним совсем нет. Одна вообще в «Троицком» работала, гостей развлекала разговорами. Кто знает какие у неё знакомства?

— Верно говоришь, — кивнул Владимир. — За домом пригляд нужен! Да и мне удобнее будет: от твоего дома до «Саратова» всего четверть версты, а от моей комнатушки — все полторы. А ночью, сам знаешь, чем ближе дорога — тем целее здоровье. Так что, поживу у тебя! Я, правда, днём всё больше занят, ибо вечерние часы надо ещё заслужить — там ведь весь доход. Но что мне нравится здесь, так то, что хозяева деньгу не отбирают. Сколько дали — столько и твоё! В Москве такого нигде больше не найти.