Барин из провинции (СИ) - Иванов Дмитрий - Страница 46

Оглядев перину, лежащую на полу, небольшой столик, купленный за свои кровные Евстигнеем, ревизорша остановила взгляд на картинах на стене. Маска рачительной и строгой хозяйки на её лице треснула — и передо мной предстала юная девица. Неискушенная, впечатленная, видевшая в своей недолгой жизни не так уж и много.

— Какая красота… — ахнула она и оглянулась на меня и на Стёпу: мол, не ваших ли рук дело, господа?

— Было уже, когда я сюда въехал, — ответил я, досадуя, что забыл выяснить имя художника у Авдотьи. Заходила ведь утром, а я и не спросил. Вот дурак…

— А каково тут зимой жить? — задала Лиза вполне разумный вопрос, окинув взглядом комнату. — Печки-то нет, стены тонкие, как в амбаре…

— Так я завтра, ну или послезавтра, уеду! — обрадованно воскликнул Евстигней, словно вопрос касался исключительно его драгоценной персоны. — Деньги вот получу, и найму квартиру! С удобствами!

На самом деле я уже посоветовался со знающими людьми, и способ решения у меня был.

Сквозь комнату аккурат проходит кирпичная труба — от печи на первом этаже. Значит, можно будет соорудить двухъярусную печь, чтобы верхний этаж тоже грелся. Умельцы есть, дело только в ассигнациях. Да, жаровника нет своего, но внизу-то мы топим… Ну, то есть они с маман будут топить. А если уж совсем худо будет — соорудим буржуйку. Тимоха, если его смотивировать, что-нибудь изобразит. Ну или хоть железо раздобудет.

Но этого мало. Надо утеплять стены. Лучше войлоком — он недорог. Но тогда не будет видно красоты на стенах! И окно это здоровое… Стекло хоть и не сильно тонкое, но холод сквозь него проникает. Его тоже заклеить наглухо придётся.

В общем, зимой эта надстройка потеряет весь свой лоск и шарм. Будет темно, как у негра… в известном месте. Зато жить можно. Тем более не мне, а служанке с мамой.

Буржуйку, если честно, ставить не хочется — боюсь пожара. Есть полевые печки, их теперь «грубками» зовут. Ещё с Отечественной войны пошли, даже разборные есть. В продаже навалом: весит такая килограмм пятьдесят, стоит десятку серебром — потяну.

Голландку, конечно, хорошо бы — кафельную, как у Мишина во дворце. Но ставить такую — дорого. Есть в продаже и дешёвые жаровни — переносные тазы или ящики с горячими углями.

А вот с крышей я ещё не разбирался. Потери тепла там будут наверняка — чердака-то нет. Лезть самому неохота, найму кого-нибудь.

— Жалко такую красоту закрывать, — вздохнула Лизавета, выслушав мои планы. — Но правда ваша, иначе ведь никак. У нас с мамой в нынешней комнате тоже печи нет. Думали-думали, как жить, решили — будем спать одетыми. Так что если тут сделаете, как хотите — я согласна.

— Пятнадцать рублей жалованье. Маме платить пока не буду, — обозначаю условия сразу, чтоб без обид потом. — Когда готовы приехать?

— Через неделю, — прикинула она. — У нас как раз аренда закончится, а хозяин за это время мне замену найдёт.

Стоит девушка рядом, близко-близко. Стёпа, как будто почувствовав момент, смылся в сортир — уличный домик ему прям приглянулся. Я там, кстати, свечу поставил и газеты разложил — для уюта и размышлений.

От Лизы пахнет лавандой и чем-то домашним, а мягкие выпуклости женского тела так и манят. Я, конечно, не ханжа — плевать мне на мораль, да и не насилие же это. Но… футляров-то нет, и с потомством я тоже не тороплюсь. Мне бастарды зачем? Что я, граф какой? Да и, честно говоря, не оголодал ещё настолько.

Не желая спугнуть потенциальную служанку (хотя, почему «потенциальную» — ударили же по рукам?), перехожу на нейтральную тему:

— А что в корзине у тебя?

— Рыбник, — оживилась она. — Мама делала, ещё горячий.

— Может, тогда чайку попьём? — предложил я и сам обрадовался этой идее. Похмелье, наконец, отступило и проснулся вполне здоровый аппетит.

— С радостью. Но… Барин, у меня к тебе разговор есть, — девушка вдруг стала серьёзной. — Вчера в трактире, пока ты бегал по нужде, твои гости тебя обсуждали.

— Мишка и Геннадий? — понимающе кивнул я. — Ну и чего там говорили?

Глава 28

— Сказывали, будто бы торговлей заняться надумал… А это, мол, не дворянское дело. Ещё хотели, чтоб ты весь счёт оплатил. Только тот, что корнет, Михаил, вроде как за себя сам решил заплатить. А в целом… ну, не больно ты им приглянулся. Дескать, не служил, пороху не нюхал.

— Ну конечно: не служил — не мужик, — пробормотал я, впитывая в себя информацию.

Да и хрен с ними. Я к ним в родню набиваться не планировал.

— А ещё, — продолжила Лизавета, — господа хотели тебя с какой-то Зи-Зи познакомить. Певичкой вроде бы. Мол, коль при деньгах, то она быстро в оборот возьмёт. «Пущай тратит!» — так один из них и сказал.

— Прелестно, — хмыкнул я. — Всё?

— Не всё, — покачала она головой. — Про свадьбу ещё шептались. Мол, скоро женитесь…

— Чаво⁈ — вырвалось у меня. Даже не «что», а именно простецкое «чаво», как у какого-нибудь лавочника с Охотного Ряда.

— Ой, Алексей Алексеевич, не знаю я… сама толком не поняла. Только уж больно уверенно говорили, что руки чьей-то просить будете. И что не откажут вам. Поручик при этом ухмылялся так… не по-доброму, — Лизавета поёжилась, будто вспомнила нечто неприятное.

— Не откажут… руки просить… — повторил я растерянно. — Ладно, спасибо, что сказала. И за рыбник — спасибо. Вкусный был.

— То не мне, а маменьке благодарствуйте, — оживилась Лиза. — Она у меня мастерица, руки золотые! Возьмёте её поваром — не пожалеете.

— У меня уже есть один поварёнок, — кивнул я в сторону кухни, откуда доносился грохот: Тимоха, судя по звуку, уронил очередное ведро. — Правда, с причудами он… но ничего, справляется.

— Так маменьке ведь много не надобно… — тихо, но с упрямой настойчивостью продолжила девушка. — Пяти рублей было бы вполне доста…

— Иди, Лизавета, — мягко прервал я. — Я подумаю. Всё равно кухарка мне ближайший месяц ни к чему. Уеду я с Тимохой в Кострому — урожай собирать пора…

— Так мы с маменькой тут одни будем? Ой, что-то мне боязно… А ну как кто обидит? Я, признаться, думала…

— Да кто ж вас обидит? Тут улица людная, стража днём стоит, да и ночных сторожей хватает. Чай, не в захолустье живём и не на Хитровке какой.

— Хитровка, знаете ли, ныне район добропорядочный! Ну да ладно, подумаю ещё… — бросила напоследок Лиза и ушла, взмахнув подолом, отчего моему взору предстали изящные щиколотки в зеленых башмачках.

Организм молодого повесы мгновенно отреагировал на такой «разврат». Еле успокоился… но всё равно ночью снились неприличные сны.

А насчет урожая я не шутил: он и вправду требовал внимания. Если я правильно запомнил слова старосты, то мою озимую рожь будут убирать уже через неделю. Пшеницы же у меня немного, и та, видать, только к сентябрю подойдёт.

Чёрт бы побрал этот старый стиль! Всё время путаюсь: то ли прибавлять двенадцать дней, то ли отнимать? Кажется, всё ж прибавлять. Помню ещё из советского детства: революция называлась «октябрьской», а отмечали мы её седьмого ноября. Вот и считай…

В воскресенье, пятнадцатого, решаем с утра отправиться на службу в церковь. Это Стёпа настоял. Он искренне удивлялся, как это мы, дескать, православные люди, а в выходной сидим дома, словно антихристы какие безбожные. Причём идём не в ближайшую церковь Николы Гостунского (в душе не чаю, кто он такой), а в придомовую дворянскую.

— Там прихожанок много, да и церковь хоть и мала, но богата, — шепнул он мне. — Хорошо бы, конечно, в Английский клуб на Тверской попасть… но туда, брат, только членов пускают. А мы пока — не члены.

Тимоха уже было открыл рот — видно, юморок какой припас, — но я ему из-за спины показал кулак. Не по чину крепостному с дворянами шутки шутить.

Мы с Евстигнеем — при полном параде: я во фраке и шляпе, он — с цилиндром на голове. Вещь, как по мне, неудобная, но модная по нынешним временам. Идём по Никольской улице, вымощенной булыжником. Рядом с нами неспешно тянется утренняя толпа: купцы, ремесленники, студенты академии, редкие офицеры.