Император Пограничья 10 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 6

Княжна закрыла лицо руками.

— И я убила её. Просто… не смогла остановиться. Вся эта ярость, накопившаяся за годы… Я не жалею Елену, Прохор. Ни капли. Но…

— Но? — мягко подсказал я.

— Мирон, — прошептала она. — Мой маленький брат. Если он узнает правду… Если узнает, что я убила его мать… Между нами всё будет кончено. А я люблю этого мальчишку, понимаешь? Он ни в чём не виноват.

Василиса подняла на меня полные слёз глаза.

— И отец… Что если он примет какое-то суровое решение? Отлучит Мирона от себя? Выведет из линии наследования? Это же ребёнок, Прохор! Ему всего пять лет! Он не заслужил расплачиваться за грехи своей матери.

Я присел на корточки перед её креслом, заглядывая в глаза.

— Твой отец гораздо рациональнее, чем тебе кажется. Вспомни — он ведь смог сдержать убийственный порыв, когда узнал правду. Не прикончил княгиню на месте, хотя это наверняка далось ему чертовски непросто. Железная выдержка государя.

— Но…

— Он любит сына, Василиса. И не станет отыгрываться на невинном ребёнке за преступления матери. Дмитрий Валерьянович — мудрый правитель. Он найдёт способ защитить Мирона от правды, пока тот не станет достаточно взрослым, чтобы понять и принять.

Геомантка покачала головой.

— Я хочу уехать отсюда. Из Москвы. Этот ужасный город подарил мне одно лишь горе.

— Велика вероятность, что твоё желание исполнится, — заметил я с лёгкой улыбкой. — Ты уедешь в Угрюм.

Она вскинула голову с недоумением.

— Почему ты так уверен? Отец может и не согласиться…

— Там мне будет проще защитить тебя от возможной мести. К тому же работа поможет отвлечься от… произошедшего.

Василиса нахмурилась, не понимая.

— Защитить? От какой мести? От кого…

И тут я увидел, как её лицо побледнело. Глаза расширились от внезапного осознания.

— Строгановы… — прошептала она. — Боже мой, они же… они захотят расквитаться.

— Именно. Один из могущественнейших родов Содружества. И да, они не оставят это просто так.

Я поднялся и прошёлся по комнате, собираясь с мыслями.

— Твой отец сейчас обдумывает план, который я предложил. Публично обвинить Ливонскую конфедерацию в покушении на княжескую семью. Арестовать всех их дипломатов. Объявить полное эмбарго на ливонские товары. И самое главное — увеличить поставки оружия княжествам Белой Руси. Всё это представить как справедливый ответ на агрессию.

— А смерть Елены?

— Официальная версия будет такова: княгиня погибла, защищая мужа от ливонского заговора. Посол напал на неё, когда понял, что разоблачён. Героическая смерть вместо позорного разоблачения предательницы. Если действовать решительно, Строгановы узнают об этом именно в такой интерпретации — из уст твоего отца, с соболезнованиями и обещанием возмездия Ливонии. Перед ними встанет выбор: оспаривать слова князя Московского, рискуя выглядеть союзниками внешнего врага, или поддержать его в праведном гневе против иноземных убийц.

Собеседница медленно покачала головой, и на её лице отразилась горькая усмешка.

— Героическая смерть? — голос звучал устало, но в нём слышалась глухая обида. — Значит, эта змея подколодная останется в истории невинной жертвой? Защитницей семьи? Она убила мою мать, Прохор. Чуть не убила отца. А теперь её будут оплакивать как мученицу.

Я выдержал её потускневший взгляд, понимая тяжесть этой несправедливости.

— Порой жизнь ставит нас перед ужасным выбором, где оба варианта представляют собой зло, — произнёс я размеренно. — И всё, что остаётся — попытаться найти меньшее из них.

— Меньшее зло? — Голицына криво улыбнулась. — Позволить убийце остаться героиней?

— Подумай сама. Если раскрыть истину, под удар попадёшь ты. Строгановы будут требовать твоей головы за убийство родственницы. Твой брат узнает правду раньше времени — именно то, чего ты так боишься. Возможно, возненавидит тебя на всю оставшуюся жизнь. Если же скрыть правду — да, злодей останется в истории героем. Несправедливо? Безусловно. Но что из этого причинит больше вреда живым?

Княжна отвернулась к окну, обхватив себя руками. Плечи её слегка ссутулились, словно под грузом этого знания.

— Это неправильно, — тихо произнесла она. — Моя мать лежит в холодной земле, а её убийца будет оплакана как мученица. Где же здесь справедливость?

— Справедливость в том, что она мертва и больше никому не причинит вреда. В том, что твой отец жив. В том, что ты и Мирон не потеряете друг друга. Княгиня причинила много зла в своей жизни. Пускай хотя бы своей смертью принесёт пользу.

Голицына медленно кивнула, переваривая информацию. Потом встала, подошла ко мне и неожиданно взяла за руку.

— Спасибо, — произнесла она тихо. — За то, что раскрыл заговор. За то, что спас отца. И… — она помолчала, — за благоразумие. За холодную голову, когда я бы наломала дров.

Княжна грустно улыбнулась.

— Знаешь, я сегодня поняла важную вещь. Дружба — это не только радостные моменты и взаимная поддержка. Иногда это необходимость принимать тяжёлые решения ради блага друзей. Даже если в моменте они осудят и не поймут, что ты защищал их.

Я сжал её ладонь в ответ.

— Ты сильнее, чем думаешь, Василёк. И ты не одна.

— Так и будешь меня теперь всё время называть? — притворно возмутилась она.

— Ага! — я ответил ей широкой улыбкой.

Через несколько часов, когда мы уже вчетвером обсуждали оставшиеся на повестке дела, в дверь постучала охрана. Офицер изобразил поклон и официальным голосом произнёс:

— Маркграф Платонов, княжна Голицына, Его Светлость требует вашего присутствия в тронном зале.

Василиса выглядела бледной, но собранной. Она переоделась в строгое тёмное платье — подходящее для торжественных мероприятий. Мы последовали за стражниками по коридорам дворца. У массивных дверей тронного зала уже собралась толпа — вельможи, купцы, представители прессы с блокнотами и магофонами. Журналисты оживились при нашем появлении, но охрана не позволила им приблизиться.

Тронный зал встретил нас торжественной тишиной. Под высокими сводами с позолоченной лепниной собрался весь цвет московского общества. Дмитрий Валерьянович восседал на троне — монументальная фигура в чёрном двубортном костюме с серебряной вышивкой. Лицо архимагистра застыло маской скорби и сдержанного гнева.

— Подданные Московского Бастиона, — голос князя разнёсся по залу без всякого усиления. — Сегодня ночью был раскрыт чудовищный заговор против княжеской семьи. Ливонская Конфедерация, прикрываясь дипломатическими переговорами, организовала покушение на мою жизнь и жизнь моей супруги.

По залу пробежал шёпот. Журналисты яростно застрочили в своих блокнотах.

— Посол Кристоф фон дер Брюгген замыслил лишить меня жизни, используя редчайший яд из Восточного каганата. Месяцами этот негодяй поставлял отраву, которой меня травили в собственном доме. Когда моя супруга, — князь сделал паузу, и в голосе прорезалась боль, — разоблачила его преступные планы, негодяй напал на неё. Елена погибла, защищая честь и безопасность княжеской семьи.

Василиса стояла рядом со мной, и я чувствовал, как напряглось её тело. Но геомантка держалась с поистине королевским достоинством.

— Объявляю трёхдневный траур по княгине Елене Павловне Голицыной. Похороны состоятся послезавтра в Успенском соборе. Все ливонские дипломаты арестованы до выяснения степени их причастности к заговору. Торговля с Ливонской Конфедерацией прекращается. Активы ливонских купцов в Москве заморожены.

Князь поднялся с трона.

— Пусть враги Московского Бастиона знают — покушение на правящий дом не останется безнаказанным.

Советник подал знак, и в сторону правителя посыпались многочисленные вопросы от журналистов.

После официальной части нас с Василисой пригласили в малый совещательный зал. Там, без посторонних глаз, Дмитрий Валерьянович выглядел уставшим мужчиной, потерявшим жену, пусть и предательницу.

— Василиса, — обратился он к дочери, — я назначаю тебя официальным представителем дома Голицыных в Угрюме. Будешь следить за развитием региона и состоянием наших интересов в Пограничье. Отчитываться будешь напрямую мне.