Дети времени (Дети века) - Гамсун Кнут - Страница 3

Поручик опять надел на правую руку, где оно должно было быть, кольцо, которое некоторое время носил на левой руке. Он носил кольцо попеременно на разных руках потому, что думал много, и он переодевал кольцо, когда хотел вспомнить ту или другую важную вещь. Это происходило всегда тихо и незаметно; никто не знал, почему он делает это. Да и сам он, может быть, не знал.

ГЛАВА II

У поручика явилась странная фантазия: когда ему приходилось подниматься на второй этаж, он снимал сапоги и надевал туфли. Ведь их уже теперь не двое, – их было почти трое, – так как же ему ходить в сапогах там, наверху, где гуманисты, когда комната жены приходилась как раз под этим помещением. В Сегельфоссе было два больших каменных крыльца, – у мужа и жены с давних времен были отдельные входы; теперь поручику пришло на ум осмотреть крыльцо жены и залить цементом все образовавшиеся щели. Когда наступили морозы, он велел скалывать дочиста весь лед с лестницы.

Но все это раздражало хозяйку так, что она говорила:

– Вы могли бы найти что-нибудь более полезное. Ведь на плотине вам нужно много рабочих.

– Рабочие возят камень и кладут стены; скоро все будет готово. Кстати, я вспомнил, что брали одну из ваших лошадей.

– Зачем?..

– Взяли, не спросясь меня… И лошадь захромала.

– Очень понятно.

– Она не может возить вас в церковь.

Она с трудом сдержала себя и только сказала:

– Жаль. Так я пойду пешком.

Такое разрешение вопроса было для него совершенной неожиданностью. Он надеялся, что жена прекратит свои посещения церкви, пока все не кончится, – не совершится событие: церковь показалась ему еще дряхлее, чем когда-либо.

– Вы можете взять другую лошадь, – сказал он недовольным тоном.

– Нет, мне не надо другой лошади, я пойду пешком.

– Но, – возразил он, – вы должны подумать… Церковь может обрушиться в один прекрасный день, каждая новая буря все больше разрушает ее; может случиться несчастье.

Жена рассмеялась и стала его стыдить:

– Как вы стали опасливы, Виллац!

Жена, на основании некоторых обстоятельств, заключила, что муж ее не из особенно храбрых; она, прямо сказать, считала, что он немного трусоват. И в последние месяцы она не особенно старалась скрывать это нелестное мнение. Почему он всегда ездит шагом? Почему летом избегает трясущегося мостика над мельничной речкой, когда можно перейти ее в брод? Это неспроста.

Мало-помалу поручик привык, что его не понимают; он стал равнодушен, и это уже не отравляло его жизнь. Может быть, он находил, что ему удобнее думать, когда лошадь его шла шагом; может быть, просто намеревался выкупать коня, когда ехал в брод через речку. Но, может быть, также, что он был трусом.

Лейтенант переоделся и поехал к пастору. Он поехал по доброму делу, – хотел переговорить о церкви, которую собирались строить. Рабочие уже навезли камень и нарубили лес. С юга приехал десятник. Можно было начинать.

Это был тот самый пастор Виндфельд, который впоследствии написал историю новой церкви в Сегельфоссе. Он описывает поручика, которому было в то время под сорок, как худого, но крепкого сложения человека, с опущенной головой, длинным выбритым лицом с серыми глазами, орлиным носом и синеватыми щеками. Седеющие волосы были аккуратно расчесаны пробором и из-за ушей зачесаны вперед. Руки у него были длинные и худые, и он всегда носил кожаные перчатки. Его обычным костюмом был синий фрак и желтые рейтузы, а в плохую погоду он носил грубый военный плащ. Все украшение составляло кольцо на правой руке и волосяная цепочка с золотыми часами и брелоком.

Поручик постучался и вошел прямо в контору пастора. Он смахнул пыль со стула желтым батистовым платком прежде чем сесть. Боже, как этот человек презирал в своей гордыне этого служителя господа.

– Вот, видите, жена моя решила… так как церковь может рухнуть каждый день.

Пастор отвечал что-то односложное, вроде: «Да».

– Церковь, как всякая вещь на земле, стареет…

– Конечно, – ответил поручик.– Вот моя жена и решила пожертвовать несколько лесу на новую церковь.

– Правда, это…

– Позвольте мне кончить… И она поручила мне передать вам. Вот по какому делу я приехал к вам.

– Это очень хорошее дело с вашей стороны.

– С моей? Нет, если вы вздумаете когда-нибудь утверждать это, вам придется покинуть приход… Я тут ни при чем. Поняли?!

Пастор знал, что он крепко сидел на своем месте, но видя перед собой этого человека в таком раздражении, он оробел. Поручик был сам на себя непохож; он встал со стула и стоял бледный, как смерть.

Он снова опустился на стул, вынул через некоторое время сверток бумаги и сказал:

– Вот рисунок церкви, если вы пожелаете взглянуть на него.

Пастор развернул бумаги и выразил свой восторг перед чудным маленьким домиком божьим: и колокольня, и шпиц!

– Жена так желает, – сказал поручик, готовясь взять чертежи обратно.

Он развернул другой сверток.

– Вот чертеж плана, если желаете взглянуть. Пастор понимал в этом деле меньше, но он хотел задать несколько вопросов. Призвав на помощь Господа, он сказал:

– Но все это должно быть утверждено?

– Нет.

– А община… департамент?..

– Не нужно.

Поручик снова свернул рисунки, положил в карман и сказал:

– Если вы напишете об этом, то можете сказать, что новая церковь будет строиться в северной части кладбища; там нет глины, а камень. Жена жертвует землю для постройки.

Эта мысль показалась пастору хорошей, и он кивнул одобрительно. Поручик встал.

– Жена уже наняла опытных рабочих; работы начнутся тотчас.

– Не могу ли я, со своей стороны, зайти и поблагодарить вашу супругу от всего прихода за ее щедрый дар?

– Если вы приедете, – поручик взглянул через плечо на сапоги пастора, – если вы приедете благодарить жену, так… у нее свой особенный подъезд. Желаю оставаться в мире!

Он сел на лошадь и поехал шагом.

Все происшедшее так мало касалось его, что он поехал по-другому делу через поля и леса к плотине.

Работы здесь заканчивались, – совершенно новая плотина с высоким падением воды, а к старой плотине был отведен рукав реки и так, что по ней можно было теперь сплавлять лес и бревна из поместья. То была удачная выдумка поручика. Прежде лес приходилось возить по зимней дороге далеко до моря; теперь, когда его можно было спускать по старой плотине, лес не рисковал разбиться в щепки.

Поручик смотрел на работу, не сходя с лошади.

– Через два дня кончим, – сказал он рабочим.

– Через два дня… Да! – подтвердили рабочие, одобрительно кивая.

В то время, когда у владелицы Сегельфосса должен был родиться ребенок, ей было двадцать восемь лет; таким образом, она была еще молодая женщина, здорового телосложения, как бы созданная для того, чтобы стать матерью. Но поручик при своей вечной опасливости боялся, как бы не случилось чего дурного, и принимал особые предосторожности.

За несколько дней до Рождества он сказал своему работнику Мартину:

– Взнуздай серую пару… понимаешь, пару серых.

– Слушаю.

– И отправь их без саней в Ура, в поместье «Ура», к ленсману. Поставь их в его конюшню, пока они мне понадобятся.

– Слушаю.

– Сделав это, возвращайся сейчас домой.

– Слушаю.

– Вот и все…

В рождественский сочельник с самого утра в Сегельфоссе все были в тревоге. За несколько дней перед тем в усадьбу приехала женщина в чепце. Экономка говорила с ней, и ходили слухи, что хозяйке плохо.

Несколько позднее в этот день поручик стоял без фуражки в коридоре между своими комнатами и комнатами жены, разговаривая с женщиной в чепце.

– Но, я надеюсь, что опасности пока нет?

– Нет, но… Нет, с божьей помощью; но… Ведь я прежде никогда не знала вашей жены, и отвечать…

– Надо доктора? – спросил поручик.

– Да. Если только доктор дома.

– Он предупрежден. Я могу привезти его сегодня ночью.