Осколки света - Харрис Джоанн - Страница 65

И наконец сверкает молния. Силуэт во тьме служебного крыла. Адам Прайс, следивший за нами все выступление. Адам Прайс, чей «дом» я видела во времена, когда магия казалась проще арифметики.

«Твой дом был красивее моего», – сказал он в ночь выпускного. Да, правда. Мой дом и впрямь был красивым. А жизнь – приятной. В отличие от жизни Адама. Он страдал от издевательств родителей, переходил из одной приемной семьи в другую. Несчастный, без друзей; его озлобленность росла. Чудовище в лабиринте. А я вторглась в его душу, проникла без разрешения, заглянула в его «дом» и посмеялась над чахлыми тайнами, росшими в темноте. Глядите! Я принцесса! Бедный Адам. Насильно втолкнутый в мой «дом», он увидел жизнь, которую у него отняли: любящих родителей, хорошие отметки в школе, лучшего друга, горы игрушек, вкусную еду, сказки на ночь. Конечно, он разозлился. Конечно, он хотел туда вернуться. Конечно, следил за мной, жаждал меня, а со временем начал ненавидеть – с дней учебы в «Пог-Хилл» и до сегодняшнего вечера, сцены, зрителей, громовой развязки.

Заголовок «Вестника Малбри» гласит: «Инцидент в “Пог-Хилл”: нападавший “мог придерживаться радикальных взглядов”, утверждает полиция».

Все, однако, сошлись в одном: Адам Прайс с головой окунулся в конспирологию об МК2. Бедный Адам – или, как он любит себя называть, @уайти2947, – верил в войну полов и химическую «отмену», банками глотал «Мега Качок» и до недавнего времени был подписан на ютьюб-канал Вуди. Одни называли его троллем, перенесшим интернет-споры в реальный мир. А другие – человеком, пользующимся правом на свободу слова.

«Он хотел перемен, – пишет Джаред Нунан Филлипс в “АнХерд”. – Его поступок привел к трагедии. Кого же винить в этом жесте отчаяния? Прайса, удобного козла отпущения, или общество, пораженное опухолью токсичной феминности?»

В общем, Адам принес нож. Правда, канцелярский, зато острый, и в его руке лезвие казалось огромным, способным отразить целый мир. Адам не бросился на Берни, а скорее подобрался бочком со смятением и яростью на лице, столь свойственными ему в детстве. Выглядел он намного старше нас: седые волосы, красное лицо. Несмотря на страх перед ножом, мне было безумно жаль Адама, хотя, возможно, это чувство скорее исходило от Берни.

На мгновение он застыл, как мотылек в свете софитов. Тишина оглушала. В лезвии отражалась вся моя жизнь.

– Это ты! – сказал он голосом ребенка. – Ты виновата. Ты мне все испортила. Ты и другие «иксы». Джим Вуд знал правду. Он сказал в последнем посте, что вы наконец до него добрались. Он-то знал, кто настоящие чудовища!

Берни смотрела на него без страха. На высоких каблуках она возвышалась над Адамом, как монолит.

– Я понимаю, Адам, – проговорила она.

– Ни хрена ты не понимаешь! – Он сорвался на яростный вопль.

Поверь, понимаю, – ответила Берни мысленно.

И на миг мы обе очутились в «доме» Адама. Как ни удивительно, он почти не изменился. Остался таким же маленьким, как прежде. И почему в детстве он мне казался огромным, страшным?.. Теперь я чувствовала лишь жалость и пронзительную грусть. Ведь Адам тоже был жертвой. Несчастной, так и не повзрослевшей жертвой нас обеих. В детстве его винили за все: за поведение, за голод. За поиски лучшей жизни. А когда они не удались, его винили за злость и глупость. Адам, недолюбленный и позаброшенный, Адам – козел отпущения, чудовище, тролль в доме незнакомцев.

– Тебе-то откуда знать?! – Слезы текли у него по щекам, лезвие в руках угрожающе блестело и сверкало, как зеркальный шар.

Иди сюда, – подозвала его Берни без слов.

Адам на мгновение замешкался; цветные огни сцены отражались в его слезах. И в этих отражениях промчался «дом» Берни, как мчались мы с ней в те годы, когда магия была проще арифметики. В них я увидела осознание того, что Мартин сделал с нами; того, что мы, в свою очередь, сделали с Адамом Прайсом. Так и возникает порочный круг. Витражные краски стекали по стенам собора, статуи рассыпались в песок, слова взвивались в небо, как дымок ладана.

Иди сюда, – повторила Берни, и в ее голосе почти звучало прощение.

Адам бросился ей на грудь, Берни осторожно его подхватила, и они вдвоем упали на сцену, взметнув волну алой ткани.

8

Отрывок из «Выпуска девяносто второго» Кейт Хемсворт

(Опубликовано в «Лайф стори пресс» в 2023 г.)

Потом началась суматоха. Свет погас, опустился противопожарный занавес. Мартин во все горло звал врача.

– Это кровь?! – воскликнул Лукас.

Боль пронзала низ живота, как яростный штопор. Эндрю и Джосс прижали Адама к полу, но Адам не шевелился, а оружия и след простыл. Я хотела пробраться к Берни, однако у авансцены столпилось столько народу, не протолкнуться. Тогда я закрыла глаза, попыталась дотянуться до Берни и нашла ее «дом», как много лет назад, в детстве.

Слава богу, Берни! Я уж думала…

В «доме» Берни что-то менялось. Я увидела великолепный каскад, всплеск посуды, застывшей в воздухе. Тарелки, вазы, конфетницы, канделябры, хрустальные бокалы. Настоящее представление госпожи Чаровник: банкетный стол, скатерть, ряды скрытых зеркал, отражающих спрятанные в глубинах «дома» обломки; распахнутые настежь двери и окна. Я словно очутилась в огромном калейдоскопе цветного стекла, зеркал под всевозможными углами, и каждое отражало целый мир. На миг стекло застыло в воздухе, как сверкающая капля дождя на розе.

Смотрите. Смотрите же. Поглядите на себя.

Ее голос ясно звучал у меня в ушах. И все остальные слышали то же. Многие, конечно, это отрицают. Точнее, большинство. И все-таки они не могут отрицать случившегося далее. Мужчины впервые задумались о женщинах в своей жизни, об их испытаниях. Травмированные женщины, чей страх перед мужчинами сделал их слепыми к собственному фанатизму, впервые поняли: людей определяет не физиология, а поступки. Застенчивые женщины, боявшиеся высказаться, вдруг обрели голос. Жестоких мужчин втайне сразило осознание собственной вины. Даже растерянных мальчиков, что ненавидят девушек за насмешки, а себя ненавидят еще сильнее. Все в зале слышали этот голос. Все видели калейдоскоп. Идеально ровный круг в воздухе, подобный окну-розе в католическом храме.

И вдруг все разбилось. Превратилось в пыль, посылая каждому человеку в зале осколки сознания. Я упала на спину. Все остальные – тоже. На сцене словно взорвалась бомба. Захлопнулись настежь миллионы дверей – и не осталось ничего, кроме сирен, гула толпы и струйки крови, стекающей у меня по бедру. Ни к чему было подползать к сцене. Ни к чему было смотреть Мартину в лицо и слушать, как он выкрикивает имя Берни со страхом – неподдельным, как само детство. Я уже знала. От моей подруги остался лишь пустой «дом». Берни Мун ушла.

Куда? Я так и знала, что спросите. Ответ вам не понравится. Видите ли, ответов нет, только отражения. Сотни, тысячи, миллионы отражений многих лет. Сотни, тысячи изменений, развернутых столов и жизней. Эти изменения касаются отнюдь не только школьного зала в «Пог-Хилл». Сидя в пабе, «финалистки Финчли» вдруг чувствуют взрыв. Айрис что-то смутно припоминает в своей квартирке-студии. Джаред Нунан Филлипс внезапно задумывается, почему же дочь не хочет с ним разговаривать. А парень в бейсболке неожиданно понимает: его простили.

Персидский поэт Джалаладдин Руми однажды сказал: «Когда-то правда была зеркалом в руках Всевышнего. Оно упало и разбилось вдребезги. Каждый взял по осколку, и глядел в него, и считал: правда – у него». Наверное, Берни была зеркалом в руках Всевышнего. Она одна могла по-настоящему показать людям самих себя. А когда она наконец узнала правду – про Адама, Мартина, меня, себя, – она разбилась на осколки. Прекрасные осколки света, словно фрагменты калейдоскопа, попали в каждого присутствующего: в мужчин, женщин, всех остальных. Во всех и в зале, и за кулисами.

В Лорелей Джонс попал осколок неожиданного сострадания, в Мартина Ингрэма – обломок долгожданного понимания самого себя. В Данте – знание: его любили больше всех на свете, и лучше любить, не стараясь приспособиться под окружающих. Каждому – по кусочку правды. И Адаму Прайсу. И мне.