Одинокий путник - Денисова Ольга - Страница 16

Он долго плакал, лежа на кровати – от обиды и от стыда: мальчишки посмеивались над теми, кто не умел молча терпеть наказания. И хотя Лытка запретил им смеяться над Лешеком, Лешек все равно понимал, что они презирают его за это. Лытка утешал его, как мог, и жалел, и Лешеку очень хотелось гордо зажмурить один глаз – как это делал Лытка – и сказать, что все в порядке и не надо за него беспокоиться, но слезы душили его, и сказать ничего не получалось. Нет, он не жалел о том, что позвал Паисия, но в глубине души понимал, что во второй раз побоялся бы это сделать.

Дамиан же был энергичен как никогда, глаза его блестели, на губах играла неизменная улыбка. Из старших мальчиков приюта он начал сколачивать собственную «дружину», а потом стал привлекать туда и ребят помладше, выбирая крепких, хорошо сложенных и бесстрашных. Как ни странно, насильно в «дружину» он никого не тянул, всегда предлагал выбор – прежнее послушание, или занятия воинским искусством. И, не смотря на то, что Полкана мальчики боялись, в его «дружину» мечтал попасть каждый. Во-первых, «дружники» тут же становились элитой приюта – их лучше кормили, прощали мелкие грешки, давали больше свободы. Во-вторых, для мальчиков это было необычайно привлекательно – вместо скучного скотного двора они занимались настоящим, «мужским» делом. Дамиан, не полагаясь на свои умения, привез в монастырь учителя – старого, закаленного в боях вояку, искушенного в подготовке молодых бойцов.

К зиме «дружина» прочно встала на ноги и начала не только задирать нос над остальными ребятами, но и устанавливать в приюте свои порядки. Лытка, со злостью принимавший все, что исходило от Дамиана, и «дружину» возненавидел с первого дня ее существования. И по возрасту, и по телосложению, и по характеру, он лучше многих подходил Дамиану, но Инспектор не спешил его звать. А когда, в конце концов, предложил Лытке стать «дружником», тот отказался. Наверное, в приюте он был такой один, и Лешек еще сильнее начал гордиться своим другом, хотя и предостерегал его от мести Дамиана. Но, как ни странно, с Лыткой Полкан связываться не стал.

К следующему лету в «дружину» Дамиана входили не только приютские мальчики, но и некоторые послушники – помоложе и посильней.

– Они будут воевать с князем Златояром, – пояснял Лытка Лешеку, – чтобы князь не обирал монастырские земли.

Лешек не сильно этим интересовался – пожалуй, единственное, в чем его убедил опыт прошлого лета, так это в том, что влезать в политику монастыря очень чревато. Каждый из отцов обители имел какие-то свои, непонятные интересы, и всегда можно было угодить между молотом и наковальней. Впрочем, Лытка тоже уделял этим вопросам меньше внимания. Во-первых, он терпеть не мог «дружников», и, даже косвенно, не желал признавать их пользу для обители, во-вторых, как бы он не изображал бесстрашие и невозмутимость, случай с Дамианом здорово его напугал. Ну, а в-третьих, у него сломался голос, и вместо резкого мальчишеского дисканта обнаружился чудесный, бархатный баритон. Паисий, до этого не считавший Лытку особо одаренным, теперь занимался с ним с утроенной силой. Голос открывал перед мальчиком до этого закрытые возможности: хороший певчий, как правило, становился монахом, едва достигнув тридцати лет – до тридцати лет по уставу в монахи не переводили никого.

В начале лета Лешека посетило нехорошее предчувствие – предчувствия посещали его довольно часто, и, как правило, бывали нехорошими. Но в этот раз к нему примешалась какая-то чистая, звенящая печаль, похожая на грустную песню.

– Знаешь, Лытка, – как-то раз пожаловался он другу, – мне кажется, что я скоро умру.

– Да ну тебя! – фыркнул Лытка, – с чего ты это взял?

– Мне так кажется. Я смотрю на все вокруг, и у меня такое чувство, что вижу это в последний раз. Как ты думаешь, в аду очень страшно?

– Конечно! А то ты не знаешь!

Лешек знал, и к его чистой печали добавился неприятный, сосущий страх – что если предчувствие его не обманывает и он действительно умрет и попадет в ад? Что он будет там делать? Без Лытки, совершенно один? Он представлял себе служителей ада похожими на Дамиана: с глумливыми улыбками, плетками за поясом, в черных клобуках и рясах. И как только Лешек окажется в их власти, ничто не помешает им мучить его сколько им захочется, и радоваться его мучениям, смеяться над его криками и слезами. От таких мыслей Лешек холодел, и мурашки бегали у него по всему телу.

В первый раз он столкнулся с колдуном в июле, когда их отправили за ягодами. Про колдуна знали все, и очень его боялись. Когда Лешек был маленьким, он думал, что колдун ворует из приюта детей, а потом их ест – об этом им рассказывали воспитатели неоднократно. Но, разумеется, став постарше, перестал верить в эту чушь. Зачем бы тогда его стали звать в монастырь, если он людоед? Но что-то нехорошее, и даже страшное за колдуном все же водилось. И если Дамиана Лешек боялся до дрожи в коленках, то при виде колдуна его охватывали нехорошие предчувствия: нечто гнетущее мерещилось ему в мрачной фигуре колдуна, неизменно закутанного в серый плащ, темноволосого, с хищным, острым, скуластым лицом, с гордо развернутыми плечами. Колдун был довольно молод, не старше отца Дамиана, но Лешек считал почему-то, что ему не меньше трехсот лет отроду.

Летом он приезжал не часто, обычно во время литургии – чтобы никто ему не мешал, и никто на него не глазел, но частенько задерживался в больнице и дольше, если того требовали обстоятельства: колдуна приглашали лечить те болезни, с которыми не справлялся Больничный. А Больничный, надо сказать, лечить никого не умел. Зимой же, если кто-то из монахов заболевал серьезно, за колдуном посылали сани. Колдуну хорошо платили за его работу, и по его виду было понятно, что он человек небедный – и его одежда, и его конь стоили немалых денег.

А еще колдун не верил в бога. Это знали все, но монахам приходилось мириться с этим – ни одного лекаря, который мог бы сравниться с колдуном, в округе не было. В этом вопросе отцы обители проявляли редкое ханжество – порицая колдуна за его язычество, осеняя себя крестным знамением, завидев его издали, утверждая, что болезни следует лечить постом и молитвой, они пользовались умением колдуна без всякого зазрения совести. Конечно, ему было поставлено условие при лечении использовать только травы, а не его колдовскую силу, но, в трудных случаях, колдун мог забрать больного к себе, и там без монахов решать, какое лечение применить.

Лешек старался не смотреть в его сторону, если ему доводилось случайно приметить его во дворе монастыря – если колдун детей не ел, то уж обратить в камень мог совершенно точно. Или наслать какую-нибудь болезнь, или сделать еще что-нибудь такое, страшное и опасное. Лешек каждый раз хотел укрыться от случайного взгляда колдуна, или хотя бы спрятать лицо в ладонях.

Выходы в лес всегда были для приютских праздником, Лешек же любил их особенно. В лесу он мог петь сколько угодно – воспитатели не ходили с мальчиками, и даже случайно подслушать его никто не мог. Собирать чернику он тоже любил, и всегда помогал в этом Лытке. Во-первых, есть ягоды он не успевал, потому что рот его занимали песни, а во-вторых, его тонкие пальцы легко снимали с куста ягодку за ягодкой, в то время как Лытка их давил, срывал вместе с листьями, и чаще клал в рот, чем в корзинку.

Лешек в одиночестве сидел в черничнике – ребята успели перебраться подальше в лес, в поисках более крупных ягод – и пел, довольно громко, наслаждаясь тем, как легко разносится голос меж деревьев. Он не услышал топота копыт, приглушенного мягкой, мшистой землей леса, и заметил всадника, только когда его накрыла серая тень. Он замолк и втянул голову в плечи – песня явно не предназначалась для ушей монахов, и теперь ему не миновать наказания. Лешек робко поднял глаза и хотел слезно попросить не рассказывать об этом воспитателям, не особо надеясь на успех. Но, увидев в двух шагах колдуна, так и не смог выдавить из себя ни слова. Вблизи колдун оказался еще страшней, и пристальный взгляд его черных глаз заставил Лешека отползти на пару шагов назад. Лешек подумал, что колдун – это посланник ада, и предчувствие, посетившее его в начале лета, сейчас начнет исполняться.