Товарищ "Чума" 10 (СИ) - "lanpirot" - Страница 19

— Именно поэтому вас и выбрали, — Фролов достал из портфеля папку с грифом «Совершенно секретно». — Вы единственный из нас, кому можем доверить, а самое главное — кто справится с этой миссией и при этом не запятнан… — Лазарь Селиверстович, на мгновение замолчал, подыскивая подходящее слово, — текущей церковной политикой.

Я наблюдал, как тень пробежала по лицу монаха. Он понимал — его отправляют как посредника между двумя мирами. Между старыми церковными иерархами и новой, страшной реальностью, где на кону стояло само существование веры. К тому же, кто, как не он — священник, призванный бороться с исчадиями Тьмы, сможет объяснить своим же собратьям, что нам всем грозит в случае провала.

К тому же, если я правильно помнил, в 1942-ом году, в условиях Великой Отечественной войны, именно патриарх Сергий, являющийся на нынешний момент местоблюстителем патриаршего престола, занял позицию лояльности к советской власти, что вызвало неоднозначную реакцию в церковной среде. С одной стороны, его действия способствовали сохранению Русской православной церкви в сложный период, а с другой — подвергались критике за уступки государству.

— Когда? — коротко спросил отец Евлампий, уже собравшись с духом.

— Сегодня вечером, — ответил чекист. — В 18:00 вас заберет машина. — Фролов достал из папки пропуск с печатью НКВД. — Местоблюститель патриаршего престола Сергий уже предупрежден. С ним договорились о встрече под видом… — он криво улыбнулся, — консультации по вопросам реставрации храмов.

Отец Евлампий недовольно фыркнул:

— Ну, да, конечно. Стоило сначала взорвать Храм Христа Спасителя, а после решить его «реставрировать».

— Батюшка, — я не выдержал, — речь сейчас идет совсем не о камнях! Вы же прекрасно понимаете…

— Я знаю, о чем речь! — резко оборвал меня священник. Его глаза вдруг загорелись тем самым фанатичным огнем. — Потому и трясусь, как будто в первый раз иду с одним крестом на матёрого оборотня… И не знаю, осенит ли меня Божественной Благодатью, чтобы сдюжить против исчадия… А тут… шутка ли — Церковь православную на Святой Руси вновь возродить?

Отец Евлампий глубоко задумался, обводя взглядом нас — людей в военной форме, но уже вовлеченных в войну, где не было привычных фронтов. В войну, которая Церковь Христова уже вела. В его взгляде читалось нечто большее, чем просто тревога — ответственность, от которой он не мог отказаться.

— Хорошо, — наконец сказал он, поправляя рясу. — Но если уж я иду к Патриарху, то говорить буду не как посланник от Сталина или НКВД, а как священник. Как мракоборец… И если Сергий мне не поверит… если он решит, что это очередная чекистская провокация… — Отец Евлампий замолчал, тяжело выдохнув.

— Тогда всё может закончиться очень плохо… — закончил за него Фролов. — Помощь церкви нам сейчас важна, как никогда… — Отец Евлампий… — капитан госбезопасности вынул из кармана заветную фляжку. — Может, для храбрости? — робко спросил он. — Самогонка отменная, на душистых травах…

— Не надо, сынок, — отец Евлампий махнул рукой, но вдруг усмехнулся. — Хотя… если есть на вашей базе кагор церковный, то можно и испить перед дорогой. Не для храбрости, конечно, а для ясности ума.

Фролов понятливо кивнул:

— Устроим.

Поручив одному из сотрудников снабдить батюшку бутылочкой кагора, мы с Фроловым отправились на встречу с профессором Трефиловым, для лаборатории которого в моё отсутствие отгрохали самый настоящий бункер. Как они умудрились всё это так быстро провернуть?

Но факт оставался фактом — бункер, который не взять даже авиационной бомбой, в наличии имелся. Мы шли молча. Где-то впереди, за поворотом, уже виднелся кусочек серой ноздреватой бетонной стены с вмонтированными в неё солидными железными воротами.

— Ты знаешь, — внезапно сказал Фролов, — у меня такое ощущение, что мы с тобой сейчас как те самые алхимики из старых книг. Только вместо философского камня ищем способ, как запереть дверь в ад.

Я хотел ответить, но в этот момент перед нами распахнулись массивные ворота бункера, и мы увидели профессора Трефилова собственной персоной — он стоял в дверях, затянутый в прожженный в нескольких местах белый халат, со всклоченными седыми волосёнками и лицом, измождённым бессонницей, но с горящими, почти лихорадочными глазами.

— А, товарищи! Наконец-то! Я уже начал думать, что остался в этом бункере один одинёшенек!

Да уж, состояние профессора оказалось хуже, чем я ожидал. Он ведь даже не понял, что я всё это время отсутствовал. Похоже, что молотил на износ, пытаясь побыстрее запустить свой агрегат.

— Бажен Вячеславович, вы опять? — напустился на него Фролов. — Сколько времени вы уже не спали? Вернее, сколько суток?

— Я… я не помню… — наморщив лоб, произнёс профессор. — Кажется вчера… Нет… — Профессор махнул рукой вглубь бункера, где в тусклом свете ламп уходила под землю бетонная лестница. — Я записывал где-то… на бумажке… ведь наше время — это самое ценное… Идёмте… — И он неровной походкой начал спускаться по ступенькам.

Подошедший к нам отец Евлампий с открытой бутылкой кагора в одной руке и кусочком просфоры, слепленной, похоже из обычного хлеба, произнёс:

— Надорвется ж, болезный…

А после запил просфору солидным глотком красного вина. Ну, для его телесных пропорций этот глоток — сущая малость. А по поводу Трефилова я был полностью согласен с батюшкой — профессор явно измотал себя. От тяжело переживал, что до сих пор так и не смог в очередной раз запустить свой агрегат. Хотя, на первый, да и на второй взгляд, всё было собрано правильно. Это я прочитал у него в голове.

— Привет, Вань! — Остановившись у дверей лаборатории, я поприветствовал Чумакова, находившегося тут же. — И давно он так? — спросил я Ивана, наблюдая, как Бажен Вячеславович в сотый раз проклинает свое детище.

Машина — накопитель времени — стояла посреди бункера, гудела, искрила и отказывалась работать так, как нужно. Её медные спирали то вспыхивали голубым светом, то гасли, будто усталый светляк, многочисленные лампочки мигали, трансформаторы выдавали уверенное «у-у-у», но эффекта не было.

— При мне — со вчерашнего вечера, — ответил Чумаков.

— Опять сбой в синхронизации! — Трефилов яростно стукнул кулаком по панели управления. — Эта чертова штуковина не работает!

Ваня Чумаков, похоже, уже не впервые наблюдал подобную картину.

— Бажен Вячеславович! Дорогой! Может, хватит уже бить аппарат? Он от этого лучше работать не станет…

— Он и так не работает, как надо! — Трефилов резко обернулся, и я впервые увидел в его глазах не просто раздражение, а настоящую злобное безумие.

Сейчас он был готов раздолбать свое детище в порошок. И я понял, что так дело не пойдет. Еще немного и профессор просто сойдет с ума. Я резко приблизился, прикоснувшись пальцем к центру лба пожилого ученого, погружая его в сон. Обмякшее тело подхватил под руки Ваня, и мы вместе пристроили его на диване.

— Лазарь Селивёрстович, — я повернулся к чекисту, — ну вы-то куда смотрели? Я понимаю, что товарищи Сталин и Берия просили форсировать события… А ведь Бажен Вячеславович не молод, хоть я подлечил его так же, как и вас… Но ни вы, ни он — не стали бессмертными! А что если мы его потеряем?

Товарищ капитан госбезопасности потупился, чувствуя свою вину. Я знал, что и он работает на износ, чтобы хоть на секунду приблизить нашу победу. Поэтому и не придал значения… А это могло закончиться плохо… Я активировал малую целительскую печать, чтобы она как следует подлатала профессора, пока он спит.

— А теперь выходим! — произнёс я, выгоняя всех из лаборатории. — Вань, а ты проследи…

— Сделаю, товарищ Чума! Не беспокойся! — ответил Чумаков, закрывая за нами двери лаборатории.

А вечером отец Евлампий отправился на встречу с местоблюстителем Сергием. Мы провожали его молча. Да и что можно было сказать? Его миссия была важнее любой разведоперации — от нее зависело, сможет ли Церковь стать нашим союзником в грядущей войне или останется слепым и подозрительным институтом, не понимающим истинной угрозы.