Польский вопрос - Жданов Лев Григорьевич - Страница 51

Доволен он был и тем, что жизнь войдет в прежнюю колею: можно спать вдоволь, не проводить круглые сутки затянутым в парадную форму, ежедневно в обычные часы можно просиживать в кресле против милой, очаровательной девушки, умеющей так умно ворковать, так жечь и холодить взглядами…

— Вот вы все опасались, милая графиня! — с торжеством говорил он ей чуть ли не в двадцатый раз. — А как все хорошо прошло и кончилось превосходно! Александр, наш император и король, уехал в восхищении от поляков и Польши. Войска, магистрат, суды, новые дома, заводы и дороги, даже наши красавицы показали себя в полном блеске. А их царица очаровала моего, избалованного в этом отношении, брата. Интересно знать: как вам понравился наш император?

— Можно ли даже спрашивать, мой дорогой князь? Если б я раньше не встретила вас — сердце мое было бы в ужасном затруднении: кого предпочесть? Он, конечно, немного старше, не так мужествен, но очарователен почти одинаково с моим милым воином!

Нежный взгляд еще сильнее подчеркнул всю силу комплимента.

Константин широко улыбнулся, но имел еще силы возразить:

— Ну, знаете, вы того… В вас говорит ослепление чувства. Конечно, если женщина отдала мужчине свое сердце, так он для нее лучше всех, если только не уродливее самого черта! Можно ли сравнивать меня и брата Александра? Стройную пальму… и…

— Могучий, коренастый дуб моих родных лесов… С такими ясными глазами и милой улыбкой… Вы никогда не видите себя, когда улыбаетесь, Константин? Жаль, вы бы поняли, что так влечет к вам женские сердца! — не сдавалась девушка, понимая, что нельзя обнаружить неискренности, если бы она и таилась в ее похвалах. Поэтому она и пошла дальше.

Константин еще шире улыбнулся и умолк. Он был побежден и в знак покорности взял обе нежные ручки, покрыл их бесчисленными поцелуями, как любил это часто делать.

Взглянув в лицо Жанетте, он испугался неожиданной перемене, к каким было способно только это нервное, подвижное лицо, на котором столько же искренне, сколько и по воле девушки самые противоположные настроения и чувства, как в калейдоскопе, быстро сменялись одно за другим…

Сейчас лицо Жанетты вдруг опечалилось, приняло страдальческое выражение, даже две слезинки, не сбегая, засверкали на ресницах.

— Что с тобою, моя птичка? Слезы? Даже слезы?.. Я сделал тебе больно моими неловкими, порывистыми ласками? Да? Экой медведь… вот уж…

— Нет, нет, мой любимый! Совсем не то. Но я подумала… Вот ты так счастлив, так уверен за свое… даже за наше общее будущее. А у меня тоска порою, как железный обруч, сжимает сердце… Самый веселый смех гаснет… Самые розовые надежды вянут… И немудрено. У тебя столько еще великого, прекрасного в жизни… Ты столько еще должен изведать и славы, и радостей, и счастья… А я?.. У меня одно счастье — моя любовь… твоя любовь ко мне… Ты знаешь, отец далеко… Маленьким ребенком покинула я его и не видала с тех пор… Мама?.. Она, конечно, не виновата… Такою создала ее природа… Бог Милосердный простит ей все… Я буду молить Его усердно… Но ты знаешь… Тебе одному открывала я, как это тяжело: иметь маму… и не иметь ее на самом деле!.. Ты мне заменил отца и мать… Отчизна и рай мой в тебе. Моя любовь заставила меня светлее глядеть на жизнь и не желать смерти, как раньше я звала ее… молила Бога и Пречистую Матерь Иисуса взять скорее с земли… И вот такая радость: мы полюбили друг друга. Я сначала просто боялась этого. Думала: искушение послано мне Богом… Счастье это не для меня. Не надо ловить призрака. Потом поверила понемногу. Мы сблизились. Году нет, как мы знакомы, а ты мне ближе, дороже всех в мире… И все-таки я гнала от себя эти ослепляющие мысли… Твоя матушка, императрица, брат твой, наш наияснейший круль… Разве они позволят, чтобы между их царственным Константином и бедной Жанеттой Грудзинской возникла какая-нибудь близость?.. Кроме той, которая приносит позор женщине и пресыщенье мужчине… Но ведь ни ты, ни я и не думаем о чем-нибудь таком, не правда ли, мой любимый князь?

— О нет! Конечно, нет! — громко, но не особенно решительно подтвердил Константин.

— Что же оставалось? Взять себя в руки и отойти с мукой в сердце… Отойти и умереть, тихо, без слез, ежеминутно благословляя тебя и миг нашей первой встречи…

— Отойти? Это еще что? Что ты выдумала, Жанетта? Вот неугомонная головка! Каждый день новое извержение вулкана… И не угоняешься за тобой, правду надо сказать. Куда еще отойти?

— Не знаю… сама не знаю: к отцу в его далекое прусское поместье… Или в монастырь… Где глуше, где меньше людей, где ближе Сладчайший Иисус, Мой Единый Супруг и Повелитель.

— Вот, изволите видеть: снова за то же. Да ведь мы условились — про монастырь баста! К чему же ты… да еще в такую минуту…

— Нет, нет, я помню. Я так, к слову говорю. Чтобы ты видел, как сильна любовь твоей Жанетты. Даже любовь к Господу Нашему Распятому не могла пересилить ее…

— Ну и слава Аллаху. Так в чем же дело? Зачем твоя грусть? Мы будем счастливы, верь! Брат Александр ничего прямо не сказал, правда. Но он так хвалил тебя и обещал передать матушке, какое впечатление произвела на него "этот маленький ангел-графиня", как он выразился.

— Вот, вот: это самое ужасное. Ты изумлен? Не понимаешь? Сейчас скажу. Это дает и мне надежду… Моему сердцу, которое бродило во мраке, обливаясь кровью, блеснул золотой луч. И как будет тяжело, если он погаснет. Боже мой!..

Слезы чаще закапали, как жемчужинки из отуманенных глаз девушки.

Воображение овладело ее чувством, и вместе они придали вид искреннего горя этой полунадуманной сцене.

— Правду сказать, я совсем теперь ничего не понимаю…

— А это так ясно! Не было ласковых слов короля Александра, не было ничего… И я любила без надежды на счастье. А теперь?.. Когда пройдет угар увлечения. Когда жизнь покажет свое настоящее лицо… Ты меня разлюбишь и оставишь, как всегда бывает…

— Я? Тебя?! Да ты с ума сошла, птичка моя! Мне уже не двадцать лет. Я видел всяких женщин!.. Но такой, как ты, еще судьба не посылала мне. Ты и кружишь мне голову… и дураком порою чувствую я себя перед тобой… И сам порою думаю, что ты не от мира сего… Не понимаешь таких земных вещей, которые теперь любой девочке в четырнадцать лет хорошо известны… И все это вместе делает тебя самой дорогой птичкой… Вот еще раз говорю тебе: не разлюблю я тебя никогда! Верь!

— Верю… Тем хуже… Значит, я попорчу моей любовью всю твою жизнь! Ты мог бы еще получить развод с этой злой принцессой…

— Да уж получу, жив не буду… Я уж снова закинул тут и императору словцо. Уж он уговорит матушку. Мы тут и престолонаследие подпустим, и высшие интересы династии… Все сделаю, лишь бы избавиться от этой петли…

— Вот видишь: от одной избавишься. А вторая останется на твоей бедной шее.

— Фифина? Вздор. Мы ее сплавим за кого-нибудь… Я уж говорил с Курутой… Старина мне поможет… и Митонша… и другие… Видишь, и вторая петля не страшна…

— Да я не о ней думала, а… о себе. Не удивляйся, милый Константин, — о себе. Вот ты будешь разведен, не женат. Тебе надо тогда выбрать какую-нибудь молоденькую, красивую, добрую сердцем принцессу, иметь детей, продолжать династию… А я и останусь второй петлей… твоя любовь ко мне… Вот что меня мучит.

— Фью-ю! — он даже присвистнул слегка, позабыв все правила этикета. — Вот оно что! Да ни на ком я, кроме тебя, не женюсь. Пора тебе знать это, моя птичка!

— Мечты, мой Константин! Светлые, геройские мечты. Разве тебе позволят жениться на мне, на простой польской шляхтинке, хотя бы и старинного почтенного рода?! И думать нельзя… Ты не сможешь, не посмеешь бороться…

— Я… не посмею?! Чего бы я не посмел в моем собственном деле, хочу я знать! Это не касается короны или государственных дел… В своей семье, в своем чувстве я один хозяин… Сам император не смеет мне тут ничего указывать, если я не захочу… Увидишь, как я посмею…

— Замолчи… замолчи! — прошептала прерывисто Жанетта. — Не вливай таких ярких надежд в усталое сердце… Сон упоителен. Как страшно будет пробуждение!..