Польский вопрос - Жданов Лев Григорьевич - Страница 44

Такие мысли быстро пронеслись в голове у Шуцкого, у всех здесь стоящих.

Но Константин уже решил и говорил дальше; не мог по своему характеру остановиться на полпути.

— Я готов, хоть сейчас! Все дела мои в порядке. Генерал Курута получил подробные распоряжения на случай моей смерти, как распорядиться тем, что я желал бы сам устроить… и в собственных делах… и для вашей родины. Назовите ваших друзей… Словом, все в порядке. Я вполне готов…

— Ваше… ваше высочество! — заговорил наконец Шуцкий, видя, что все смотрят, ждут его ответа.

Голос капитана сперва рвался, дрожал, но он сумел овладеть собою и более твердо продолжал:

— Неужели вы полагаете, что я бы теперь захотел?! Нет, никогда! Я вполне доволен… Честь моя чиста перед всеми. Перед всеми, ваше высочество! Я так тронут… я понимаю… ценю милость, какую вы желаете оказать мне… я вполне удовлетворен, ваше высочество, говорю это перед Богом и людьми… Да…

— Гм… вот как… Это что же значит? Роли теперь меняются… Вы желаете щадить меня?.. Мне хотите оказать одолжение… Полагаете, что я не стану целить в человека, обиженного мною, а вы… вы должны будете?.. Но слушайте, господин капитан, это не годится. Я решился… мы должны стать друг против друга, чтобы никто не посмел когда-либо сказать про вас… либо про меня…

— Никто не посмеет, ваше высочество! Клянусь вам! — в порыве ответил Шуцкий. — Кто посмеет слово сказать — будет иметь дело со мною…

— И с нами… со всеми! — вдруг разом почти отозвались присутствующие офицеры.

— Видите, слышите, ваше высочество! Все исправлено… Все забыто и навсегда! Верьте, ваше высочество. Да разве теперь я бы мог? Я руку скорей свою дам…

Он не договорил. Две слезы выкатились-таки у него из глаз и потекли по лицу, скрылись в усах.

Константин заметил это, сам растроганный, он обратился к остальным офицерам:

— Так вы полагаете, господа?

Все словно ждали вопроса и дружно, громко раздались возгласы:

— Ваше высочество! И думать нельзя… Храни Господь! Все кончено… Вы так все поправили, ваше высочество…

— Ну, хорошо. Я повинуюсь общему голосу. Но если вы по чести довольны, капитан. Если старое забыто… докажите, что вы мне друг!

Он раскрыл свои большие руки для объятия:

— Только обнимемся по нашему, по русскому обычаю… Поцелуемся… в губы… трижды… вот так… вот так… В добрый час! И да будет, правда, все забыто навеки!

Не сдерживая слез, теперь катящихся одна за другой по лицу, Шуцкий кинулся и потонул на широкой груди Константина, обменявшись с ним троекратным братским лобзанием…

Многие из поседелых рубак отирали глаза. А про молодежь — и говорить нечего.

На другое утро назначен был смотр 3-му полку.

Жанетта получила приглашение от цесаревича быть на площади и вместе со всей Варшавой видела трогательную сцену.

Константин подъехал к оскорбленным капитанам, громко проговорил:

— Я имел неосторожность оскорбить вас лично и мундир, который вы имеете честь носить, в чем приношу извинение также публично, как нанесена была обида!

С этими словами он снова обнял Шуцкого и отъехал под громкие клики войска и возгласы публики, которая пришла в восхищение от рыцарского поступка своего ста́рушка…

Жанетта в этот вечер встретила Константина вся сияющая, радостная, но все в том же темном наряде, в каком он ее видел два дня тому назад.

— Довольны мною, графиня?

Вместо всякого ответа она тихо привлекла его голову и нежно поцеловала в лоб, у виска.

Горячими поцелуями ее нежных тонких рук ответил Константин на чистую ласку, потом, не владея собой, поднял голову и потянулся губами к ее дрожащим от волнения губам.

Но Жанетта осторожно, мягко уклонилась от порывистой, слишком пылкой ласки.

— Нет, молю вас, не надо…

— Почему, почему, Жанетта? Ведь вы же знаете: я вас так люблю… И вы…

— Я тоже вас люблю, Константин… Но нет… лучше не надо! Это грешно… Вы дважды связаны… А я хочу любить вас чисто, свято, чтобы не краснеть перед людьми… перед собой… Не дрожать перед алтарем Божиим. Берите жизнь мою, Константин! Теперь в особенности, когда я так узнала вас, готова кровь свою до последней капли посвятить вам… Но это… не надо…

— Угу… связан, дважды. Вот в чем дело?.. Вы правы, с одной стороны… Эта женушка, с которой мы в полной разлуке вот уже ровно теперь пятнадцать лет… Я сколько раз просил… Брат уже согласен. Но матушка-императрица не позволяет взять формальный развод… Тысячи причин у нее… И все выеденного яйца не стоят. А надо покоряться… Она глава семьи… Ну а вторые цепи… Мадам Фридерике… Поль? О них вы говорите?

Жанетта молча кивнула головой.

— Ну, это уже совсем пустое… Удалось бы мне сбыть немецкую принцессу. А тут… Впрочем, вы правы… тут запятая… Мальчика жаль. Он любит, кажется, мать… Она в нем души не чает… Тут подумать надо.

— Нет, и думать нечего, Константин… Я решила…

— Решила? Что решила?

— Я иду в монастырь.

— И думать не смейте, графиня!.. Виноват, нельзя вам и мечтать ни о чем подобном. Да я не допущу… Пушками разобью каждый монастырь, который только решится принять вас в свои стены, дорогая Жанетта!

Она невольно улыбнулась и с той же грустной полуулыбкой спросила:

— Даже если я сама выйду и буду стоять на стенах?..

— Вы сами? Гм… это иное дело… Все равно не допущу! Понимаете? Я говорю серьезно. Все на свете, только не это… Ну слушайте, ну бросьте вздор… Не смотрите так печально на свет.

Придвинув сильным движением свое кресло ближе к ней, он взял ее обе руки в свою одну, мясистую, широкую руку и нежно, ласково поглаживая их, заговорил, словно нянька, желающая убаюкать встревоженное дитя:

— Давайте подумаем о чем-нибудь более светлом, более отрадном, чем ваш монастырь, моя милая птичка! Вы видели: когда нужно, я умею принимать решительные хорошие меры… Вот и потолкуем…

— Хорошо, мой князь. Правда, сегодня особенно вы заслужили, чтобы я исполнила каждое ваше желание…

— Каждое желание? — с лукавым, неожиданным огоньком в глазах повторил Константин. — Э, где уж пока и думать об этом… Вон самый невинный поцелуй и того нельзя получить… Ну да не о том теперь речь. Вот, значит, начнем с портрета…

— С портрета? Почему с него?

— В нем самое начало… К маю он будет готов… Просохнет краска, как говорит наш мазилка, и все такое. Портрет, кажется выйдет на славу. Главное, похоже, хоть я и думал, что этого будет трудно добиться… Сходство уловить с моим ангелом… с моей богиней… Нет, нет, я сижу смирно… В конце мая мне надо ехать в Петербург…

— Вы едете? Я и не знала… надолго?., зачем?.. И не сказали мне…

— Я сам на днях получил письмо от брата… Император желает поручить мне кое-какие работы по устройству учебных военных заведений… И там еще кое-что… Портрет я повезу с собой…

— С собой? Зачем? Такой большой…

— Покажу его матушке… Пусть она увидит мою птичку… А брат, он увидит, узнает вас лично осенью. В сентябре назначен его приезд. Узнает — значит, полюбит… Вот тогда посмотрим… Видите, какой у меня блестящий, настоящий стратегический план!..

Он радостно и громко, по своему обыкновению, рассмеялся, очень довольный всем, что высказал сейчас.

Несомненно, обрадовалась и Жанетта. Но она не выдала своего удовольствия, наоборот, еще больше затуманилась и тихо проговорила:

— План немного односторонний, выработанный без участия всех заинтересованных сторон. Не знаю, как на войне… А в жизни такие планы редко удаются…

— Гм… понимаю… Но вы на лицо… Извольте высказать ваши замечания, очаровательная моя птичка… Все будет принято к сведению и исполнению…

— Я что? Может ли быть обо мне речь? Пожелайте, и я исполню все, что только в силах… Чего бы мне это ни стоило… У меня нет воли… кроме вашей… Вы владеете моей душой… моими думами…

— Только не твоими губами, мой ангел… Скоро ли, скоро ль?..

— Я вся ваша, милый Константин. Но я знаю, верю: вы пожалеете меня… не захотите воспользоваться слабостью девушки, для которой только и есть счастье на свете: ваша любовь… ваше уважение… У которой одно богатство: ее честь…