Королева разрушенных империй (ЛП) - Уивер Бринн - Страница 5

— Честно? Не знаю. Оно разрушилось задолго до моего времени. Одни говорят, что у Эшкара была жена до Имоджен, и это ее дом. Другие считают его реликвией богов. А для меня он просто… мой. Кроме меня, сюда никто не приходит.

— Почему?

Ашен пожимает плечами, не выпуская моей руки.

— Большинство демонов любят порядок. Вещи на своих местах — новые, блестящие, роскошные. А не то, что сломано.

— Большинство демонов, — повторяю я. — Так вот почему я тебе нравлюсь? Любишь сломанные вещи?

Шутка сорвалась бездумно, просто привычная колкость. Но Ашен резко оборачивается, пригвоздив меня холодным взглядом, заставляя рефлекторно отступить. Моя спина касается холодного камня.

— Нет, вампирша. Не поэтому, — он наблюдает, как румянец вспыхивает и гаснет на моих щеках. — Ты никогда не была сломанной.

Я сглатываю. Воспоминания о клетке под «Kur» всплывают, как труп из моря.

— Уверен?

— Ты здесь. Королева Царства Теней. Даже это место не сломало тебя — теперь оно твое. Так что ответь сама, — его пальцы скользят по моей щеке, ладонь прижимается к челюсти, не давая отвести взгляд. — Ты сильнее всех, кого я знал. И уж точно не сломанная.

Я сглатываю, словно проглатываю эти слова, чтобы сохранить их, как драгоценное заклинание против будущей тьмы. Когда жар в его глазах угасает, Ашен отпускает меня и снова берет за руку, увлекая за собой.

Мы выходим на площадку, и пространство раскрывается перед нами — широкий внутренний дворик, окруженный вуалью неба и скалами, вздымающимися за высокими стенами. Серебряные каменные арки, будто китовые ребра, образуют каркас для самого прекрасного произведения искусства, которое я когда-либо видела.

Сад скульптур и цветов.

Как и все в Царстве Теней, он обладает призрачным очарованием. Густые, слишком темные листья вьются вдоль стен и у ног скульптур. Некоторые из них — каменные, другие — металлические: медь, отполированная до блеска, чтобы зелень патины не тускнела; латунь, отшлифованная до мягкого свечения даже в этом тусклом свете. Есть и терракотовые — более угловатые, древние, симметричные.

Статуи выстроены вдоль извилистой дорожки, обрамленной не зажженными фонарями. Орхидеи свисают с арок, как звезды. Огромные георгины украшают тени яркими лепестками. Незнакомые алые цветы размером с кулак выглядывают из темноты, маня сорвать их бархатные лепестки. Искривленные ветви низких декоративных деревьев тянутся к тропинке, словно зовут нас ближе своими длинными пальцами. А в центре входа в сад — струящийся фонтан из черного камня, вода стекает с плеч склонившегося человека, его голова опущена. Я почти чувствую тяжесть сожаления, скорби и одиночества, давящую на его спину.

— Ашен… — шепчу я, отпуская его руку и делая шаг по изогнутой тропинке. — Это ты создал?

Он молчит долгое время, прежде чем ответить.

— Да.

Я протягиваю руку к фигуре у фонтана, вода с его крыльев омывает мои пальцы.

— Сколько времени ты потратил на это?

— Точно не знаю. Очень много.

Ашен делает шаг ко мне и вкладывает в ладонь зажигалку. Кивает в сторону первой статуи с фонарем. Такое ощущение, что он дает мне ключ к своей душе.

— Смотри.

Я долго смотрю на холодный металл в руке, прежде чем сжимаю пальцы. Начинаю идти по тропе. Зажигаю фонарь рядом с терракотовым воином — мужчиной в доспехах, чешуйчатых, как рыбий панцирь. Его миндалевидные глаза и длинная борода придают ему вид древнего мудреца — аптекаря или колдуна. Задерживаюсь, чтобы рассмотреть детали, затем иду к следующей фигуре.

Это известняковая женщина, местами стертая и восстановленная — вероятно, от дождей, веками бивших по ее облику. Руки сложены на животе, голова повернута в сторону, но это голова львицы.

— Ведьма. Оборотень, — шепчу я, проводя пальцами по линии ее руки. Оборачиваюсь к Ашену, и он кивает. Зажигаю ее фонарь и двигаюсь дальше.

Каждая следующая скульптура становится детальнее, техника — совершеннее, материалы и обработка — тоньше. Вот бронзовая статуя, как Капитолийская волчица, но вместо Ромула и Рема, сосущих ее соски, под ее стройным телом притаились трое полуволков-полулюдей. Оборотни. Дальше — каменное изображение мужчины с длинными клыками в оскале, его рука протянута к зрителю в отчаянной мольбе о пощаде. Я зажигаю его крошечный фонарик и задумываюсь: кто из моих сестер превратил его в вампира?

Я продолжаю углубляться в сад, зажигая огонь для каждой души, запечатленной здесь. Ашен следует за мной, как тень, пока я не приближаюсь к мраморной статуе — настолько красивой и живой, что у меня перехватывает дыхание.

Будто Ашен столетиями оттачивал эту скульптуру, но так и не был доволен мельчайшими деталями.

Я понимаю почему.

Потому что она никогда не сможет передать глубину его горя.

Сжимаю губы. Пытаюсь удержать слезы, но они вырываются наружу. Одна за другой, они прорывают плотину и катятся по щекам.

Эта скульптура — женщина из белого мрамора, ее лицо скрыто вуалью. Хотя я не вижу ее глаз, я точно знаю, куда она смотрит.

На прекрасного младенца, его головка покоится в сгибе ее локтя, пухлая ножка перекинута через руку. Крошечная ладонь тянется к ней, но так и не может коснуться материнского лица.

Это Давина. И ребенок, который мог бы быть у нее и Ашена.

Мои пальцы леденяще холодны, когда я прижимаю их к губам. Какая красивая печаль. Какое потрясающее горе. Потеря, которую Ашен даже не мог осознать в тот момент, когда его меч стал неподъемным от тяжести двух душ.

Этот демон, который с каждой минутой завоевывает все больше моего сердца, столетиями казнил себя за то, что было вне его контроля.

У этой статуи только один фонарь. Я зажигаю его. Потом наклоняюсь, собираю сломанные веточки и хрустящие сухие листья. Кладу их на покрывало, окутывающее младенца, и зажигаю второй огонь. Провожу рукой по холодной головке ребенка, изо всех сил пытаясь представить пушистые волосы, запах молока, нежную кожу, которая могла бы согреть ладонь Ашена.

Целую малыша в лоб и отхожу, слезы все еще жгут глаза.

Впереди еще больше статуй, некоторые становятся чуть более абстрактными ближе к концу тропы. Стиль и материалы — современнее. Некоторые даже включают предметы, найденные в Мире Живых: оборотень в потрепанной кожаной куртке, ведьма с хрупкой ампулой в резной руке. Я зажигаю каждый фонарь, пока не добираюсь до последней статуи. Под кожей чувствуется тревога Ашена, и я прижимаю руку к скипетру на груди.

Эта статуя живая.

Фонаря нет. Он не нужен. Сусальное золото внутри стеклянной скульптуры ловит даже самый тусклый свет, заставляя ее сиять изнутри. Металлические прожилки цвета — от ярко-алого до бирюзового, от фуксии до глубокого переливающегося пурпура — пронизывают стекло.

Она похожа на танцующую на ветру орхидею, поднявшуюся на носочке одной ноги, с отведенной назад рукой для равновесия. Но в другой руке она держит стеклянный меч, направленный в сторону невидимого противника. Ее лицо скрыто золотой маской.

Я точно знаю, кто это.

— Это я, — шепчу, касаясь стеклянной линии своего плеча.

Тревожный импульс Ашена жужжит под кожей.

— Да.

— Ты нервничаешь, показывая мне. Думал, мне не понравится?

Ашен замолкает надолго. Я смотрю на него через плечо. Его взгляд прикован к статуе, глаза скользят по линиям его творения.

— Думал, ты сочтешь это странным.

— Странным?..

Он пожимает плечами, все еще не в силах встретиться со мной глазами.

— Типа святилища маньяка.

Я смеюсь, и наконец он смотрит на меня.

— Святилища маньяка? Нет, Ашен. Для этого понадобились бы свечи, зернистые черно-белые фото и коллажи из вырезок журналов.

Я мельком улыбаюсь ему, прежде чем снова повернуться к статуе, разглядывая ее с открытым от восхищения ртом. Касаюсь золотой маски.

— Это потрясающе. Волшебно. Никак не странно. Когда ты сделал это?

— Когда уехал из Сэнфорда, — говорит он, останавливаясь рядом. Я чувствую его взгляд на себе, пока изучаю каждую крошечную деталь, каждый пузырек и вспышку цвета в стекле.