Любовники. Плоть - Фармер Филип Хосе - Страница 7

– Доброго будущего, Эрикссен!

– Да улыбнется тебе Сигмен, Ярроу!

– Светлым ли был твой сон, Чанг?

– Шиб, Ярроу! Прямиком от самой истины.

– Шалом Казимиру!

– Да улыбнется тебе Сигмен, Ярроу!

Хэл остановился у дверей лифта, где хранитель, утренний дежурный этого уровня, из-за большого скопления народа организовывал приоритеты спуска. Выйдя из башни, Хэл пошел по полосам транспортеров в сторону увеличения скорости, пока не дошел до экспресса – средней ленты. Здесь он встал, стиснутый чужими телами, но напряжения не испытывал, поскольку они были одного с ним класса. Десять минут езды, и он начал пробираться через толпу, шагая с ленты на ленту. Еще через пять минут он вышел на тротуар и вошел в пещероподобный вход пали № 16 – Университета Сигмен-Сити.

Внутри пришлось подождать, хотя и недолго, пока хранитель впустит его в лифт. Потом его экспрессом понесло прямиком на тридцатый уровень. Обычно он, выходя из лифта, сразу же шел к себе в офис – читать первую за день лекцию, курс для студентов, который транслировался по тридэ. Сегодня же Хэл направился в офис декана.

По дороге, мечтая о сигарете и зная, что в присутствии Ольвегссена курить строго запрещено, он остановился закурить и вдохнул с наслаждением женьшеневый дым. Он стоял возле двери начального класса лингвистики, прислушиваясь к обрывкам лекции Кеони Джерахмиила Расмуссена.

– «Пука» и «пали» изначально были словами первобытных полинезийских обитателей Гавайских островов. Англоязычные колонизаторы, завладевшие островами впоследствии, переняли множество терминов из гавайского языка. В числе самых популярных были «пука» – что означает дыру, туннель, пещеру, и «пали» – обрыв, утес.

– Когда после войны Апокалипсиса гавае-американцы вновь населили Северную Америку, эти два слова все еще использовались в исходном смысле. Но лет пятьдесят назад они немного изменили первоначальные значения. Пукой стали называть небольшую квартирку, отведенную для представителей низшего класса, – словцо с явственным пренебрежительным оттенком. Позже термин распространился и на более высокие классы. Однако, если ты иерарх, то ты живешь в квартире, если же твоя квалификация ниже классом, то – в пуке.

Пали, что означает «утес», стало применяться к небоскребам или ко всем большим зданиям. В отличие от пуки, это слово сохранило и первоначальное свое значение.

Хэл докурил, бросил окурок в пепельницу и направился в офис декана. Доктор Боб Кафзиэль Ольвегссен сидел за письменным столом.

Естественно, что первым заговорил Ольвегссен – как старший. В его речи слышался легкий исландский акцент.

– Алоха, Ярроу. И что это вы тут делаете?

– Шалом, авва. Прошу прощения, что появляюсь перед вами, не будучи зван. Но до отъезда мне необходимо прояснить несколько вопросов.

Ольвегссен нахмурился. Он был седовласым мужчиной зрелого возраста, около семидесяти.

– До какого отъезда?

Хэл вынул из портфеля письмо и подал Ольвегссену.

– Конечно, вы можете и позже сами его проработать. Но я хотел бы сберечь ваше драгоценное время, сообщив, что это новый приказ на проведение лингвистического исследования.

– Так вы же только что вернулись из такой же поездки! – произнес Ольвегссен. – И как мне управлять этим колледжем к вящей славе Церства, если у меня постоянно выхватывают сотрудников, посылая их во все концы света?

– Но не станете же вы критиковать действия уриелитов? – спросил Хэл не без зловещей нотки в голосе.

Он не любил своего начальника, как ни пытался превозмочь столь нереалистичный образ мыслей.

– Грр-хм! Нет, конечно! Я не способен на такие действия, и с возмущением отвергаю ваши инсинуации, будто это не так!

– Прошу прощения, авва, – ответил Хэл. – У меня даже и в мыслях не было намекать на подобное.

– Когда вам предстоит уезжать? – спросил Ольвегссен.

– Первой каретой. Которая, насколько я знаю, взлетает через час.

– А вернетесь?

– Одному лишь Сигмену известно. Когда будет закончено исследование и сдан отчет.

– Доложитесь мне сразу же, как только вернетесь.

– Снова прошу у вас прощения, но увы, не смогу. Мой М. Р. к тому времени давно устареет, и я буду вынужден выяснить этот вопрос прежде всех других действий. На это может уйти несколько часов.

Ольвегссен помрачнел.

– Да, кстати, насчет вашего М. Р. Последнее время у вас не все обстоит благополучно, Ярроу. Надеюсь, что дальше вы продемонстрируете хоть какие-то улучшения. В противном случае…

Хэл вдруг ощутил жар во всем теле, и ноги стали подкашиваться.

– Да, авва?

Собственный голос прозвучал слабо, издалека. Ольвегссен сложил ладони домиком и посмотрел поверх него на Ярроу.

– Мне очень жаль, но я буду вынужден предпринять соответствующие действия. Я не могу держать в своем штате человека с низким М. Р. Боюсь, что мне придется…

– Что сделать, авва?

Хэл старался придерживаться нейтрального тона, но у него сдавило горло.

– Весьма опасаюсь, что не смогу даже позволить себе просто понизить вас до учителя средних классов. Мне бы хотелось быть милосердным, но в вашем случае милосердие может обернуться продвижением нереальности. Даже сама возможность подобного – недопустима. Нет…

Хэл выругал себя за неспособность сдержать дрожь.

– Да, авва?

– Увы, увы, мне придется просить уззитов заняться вашим случаем.

– Нет! – громко произнес Хэл.

– Да, – ответил Ольвегссен, все так же поверх сложенных домиком рук. – Это причинит мне боль, но в противном случае это было бы не шиб. Если я не обращусь к их помощи, не будут реалистичными мои сны.

Он разнял руки, повернулся вместе с креслом грузным профилем к Хэлу и добавил:

– Однако ведь пока что нет ни малейшей причины для принятия столь тяжкого решения, не так ли? В конце концов, вы и только вы ответственны за все, что с вами происходит – следовательно, вам некого винить, кроме себя самого.

– Сие нам открыл Предтеча, – ответил Хэл. – Я сделаю все возможное, чтобы не причинять вам страданий, авва. И чтобы у моего гаппта не было причин давать мне низкий М.Р.

– Очень хорошо, – ответил Ольвегссен таким тоном, будто ни капельки ему не поверил. – Не стану задерживать вас чтением вашего письма, поскольку у меня в почте должен быть дубликат. Алоха, сын мой, и добрых вам сновидений.

– Да пребудет с вами реальность, авва, – ответил Хэл, повернулся и вышел.

В дымке сгустившегося ужаса он едва ли осознавал, что делает. Машинально доехал до порта и прошел процедуру получения приоритета на поездку. Даже сидя в карете, он никак не мог собраться с мыслями.

Через полчаса он вышел в порту Л-А и пошел в кассу – подтвердить место в карете на Таити.

Когда он стоял в очереди, кто-то похлопал его сзади по плечу. Он вздрогнул, потом обернулся…

И сердце в груди заколотилось так, будто рвалось наружу.

Перед ним стоял широкоплечий, приземистый, тучный человек в свободном угольно-черном мундире. На голове – блестящая остроконечная черная шляпа с узкими полями, а на груди – серебряный контур ангела Уззы.

Он наклонился прочитать ивритские цифры на нижнем краю крылатой ноги, изображенной на груди Хэла, потом сверился с бумагой, которую держал в руке.

– Вы Хэл Ярроу. Шиб, – сказал уззит. – Пройдемте со мной.

Позже, вспоминая произошедшее, Хэл подумал, что самым странным во всем этом деле было отсутствие ужаса. Не то чтобы он совсем не испугался – просто страх был оттеснен куда-то на край сознания, а главенствующая часть его личности занялась изучением ситуации и тем, как из нее выбраться. Растерянность, недоумение, наполнившие его во время беседы с Ольвегссеном и не оставлявшие долго после этого, будто растаяли. Осталось хладнокровие, разум приобрел приятную остроту, мир стал ясным и прочным.

Может быть, так случилось, потому что угроза Ольвегссена была далекой и туманной, а перспектива ареста уззитами – непосредственной и определенно опасной.