Стальной дрозд - Русанов Владислав Адольфович - Страница 9

Нет, судьбе угодно было распорядиться иначе.

Четвертым раненым, которого дроу приволокли к костру, оказался лейтенант Жоррес дель Прано, четвертый пехотный полк одиннадцатой армии Сасандры. Адъютант генерала Андруччо делла Робберо, с равной бездарностью положившего как свою армию в предгорьях, так и ее жалкие остатки у моста.

Кир понял, что остался один. Надеяться на чью-либо помощь не приходилось.

Он вдруг ощутил себя маленьким и слабым.

Что он сможет сделать в одиночку, с покалеченными ногами, против целой орды остроухих, которыми (он не сомневался) кишат окрестные земли?

Сколько ему осталось до жертвенного алтаря?

Молодой человек вспомнил рассказы Белого о том, как дроу обычно приносят в жертву своему божеству, Золотому Вепрю, захваченных на поле боя пленных. Причем задача эта возлагается жрецами на воинов клана Горной Сосны. А ведь именно им противостояли наемники у моста. Значит, цели карликов ясны. Жаль, так и не удалось выяснить способ жертвоприношения, принятый у дроу. Хотелось бы чего-нибудь легкого и безболезненного, но Кир уже почти смирился с гадостями, которые время от времени подбрасывает ему судьба, и не сомневался, что из всех имеющихся у них в арсенале способов умерщвления остроухие выберут самый отвратительный.

Эх, лежали бы сейчас с ним рядом Пустельга и Кольцо! Или, на худой конец, Почечуй и Антоло – можно было бы попытаться наброситься на охрану. Хотя бы умереть по-мужски – с оружием в руках. А тут, как назло…

– Гвардеец… – расслышал он хриплый, едва слышный шепот. – Гвардеец…

Кирсьен повернул голову на звук.

Лейтенант дель Прано смотрел на него ясными глазами, в которых парень прочитал холодную решимость и отчаянную смелость.

– Чего тебе? – все-таки не сумев преодолеть неприязни, буркнул он в ответ.

– Ты держишься молодцом… – сказал адъютант.

– Твоими молитвами, – начал закипать Кир.

– Говори тише. С них станется кляпы нам засунуть…

– Зачем мне вообще с тобой говорить? – Тьялец пожал бы плечами, но не сумел бы сейчас пошевелить и пальцем.

– А с кем мне говорить? – округлил глаза дель Прано. – Каматиец скулит и плачет весь день напролет. Бородач, похоже, скоро умрет. Или карлики дорежут. Слишком тяжело ранен.

– И что с того?

– Чтобы спастись, мы должны держаться друг друга, – быстро проговорил лейтенант и отвернулся, уставившись в небо.

К ним неслышными шагами подошел дроу. В руках его Кир разглядел корявую миску.

Кормить их, что ли, надумали?

С другой стороны, правильно – вряд ли Золотому Вепрю понравятся заморенные, умирающие от голода и жажды жертвы.

«Давайте, кормите, – подумал молодой человек. – Можете еще и полечить. А вот когда я смогу дотянуться до глотки ближайшего из вас и, главное, буду уверен, что сломаю эту глотку, тогда мы посмотрим еще кто кого! Ваших жрецов, остроухие, ожидают большие неприятности…»

Волей-неволей слова лейтенанта дель Прано вдохнули в Кира надежду. Кажется, он неплохой парень. Излишне самоуверенный, как, впрочем, все сыновья богатеньких отцов. Но ведь не стал же отсиживаться в Аксамале, а отправился в действующую армию, да еще куда – на правобережье Гралианы! Даже в Тельбии, где шла открытая война, не было так опасно. Уж лучше такой товарищ, чем никакого.

Кир хотел повернуться к дель Прано и подать ему какой-нибудь знак, что предложение дружбы принято, но подошедший дроу оказался не поваром, а лекарем. Поставив миску на землю, он рванул заскорузлые тряпки, обмотанные вокруг ног молодого человека. Чтобы не взвыть от боли, тьялец до хруста сжал зубы и впился пальцами в сырой дерн.

Глава 3

Широко шагая по дороге, усыпанной палой листвой, Емсиль подставил правую щеку солнцу, наслаждаясь, быть может, последним в эту осень погожим деньком.

Парень опирался на тяжелую дубину, которую выломал себе из ствола молодого ореха, сам очистил от коры и обстрогал ножом неровности. Это оружие ему было привычнее, чем меч, копье или арбалет. В Барне каждый мужчина просто обязан уметь сражаться на посохах – состязания проводятся и на День Весны, и на праздник Последнего Снопа, и на Солнцестояние, припадающее на летний месяц Быка. Победители пользуются всеобщим почетом и уважением. И небезосновательно. Ведь хороший мастер посоха на равных сражается с тяжеловооруженным латником. Хотя Емсиль покинул родину еще юношей – в семнадцать лет барнцам не разрешают даже пива пригубить, а за танцульками они могут наблюдать лишь из-за пределов вытоптанного круга, – худо-бедно управляться с посохом он умел. Что не преминул доказать Дыкалу, довольно жестоко обсмеявшему «деревенское», по его словам, оружие. Емсиль трижды подряд обезоружил опытного, сточившего половину зубов на воинской службе сержанта. А после того, как барнец, не дожидаясь подмоги, разогнал дюжину оголодалых дезертиров, вздумавших на водопое отнять у него коней, подобные разговорчики и вовсе прекратились.

Парень шел по солнечной стороне дороги, стараясь не заглядывать мысленно в отдаленное будущее. Нужно уметь наслаждаться тем, что имеешь в руках. Ведь в самом-то деле, глупо отказываться от простой похлебки, мечтая о копченом окороке, когда до ближайшего торжища не одна сотня миль по чащобам и буеракам, а варево – вот оно, в котелке. Солнышко светит? Отлично! Дождь прекратился, и за пять дней дорога успела «протряхнуть», как говорит Батя? Замечательно! Вогля и Пигля перекололи поленницу дров у зажиточного хуторянина, получив за это здоровенную ковригу с ломтем сала? Вообще чудесно! Живи и радуйся жизни.

Кстати, Вогля и Пигля – братья-близнецы, дезертировавшие из третьего полка пятой пехотной армии Сасандры, – сейчас, беззаботно болтая, далеко опередили телегу. Дыкал несколько раз прикрикивал на них, требуя соблюдать тишину и осторожность. Все-таки дороги Тельбии не становятся безопаснее по мере приближения к Арамелле, а путников слишком мало, чтобы противостоять большому отряду дезертиров или шайке местных повстанцев. Парни вроде бы и послушались, стали говорить потише, а все равно сержанты, ведущие неторопливую, обстоятельную беседу на передке телеги, недовольно морщились. Да, собственно, и Емсиль, как уроженец лесистого Барна, не мог не признать: следует быть более осмотрительными. Это только горожанин или вельзийский крестьянин, привычный к редким рощицам среди бескрайних полей, может вести себя так беспечно в лесу. Им кажется: ну что тут такого? Деревья заглушат любой звук. Обманчивое заблуждение. Лес любит тишину. И посторонние звуки слышны здесь гораздо дальше, нежели в степи или, скажем, в большом городе. А опытный наблюдатель узнает о приближении постороннего еще и по смолкшему щебетанию птиц, по взлетевшим галкам или ореховкам, по тревожному крику сороки.

Потому Емсиль и вознамерился догнать балаболок и хорошенько отчитать их. А если возникнет необходимость, то и слегка по шее приложиться. Уже несколько раз приходилось. Близнецы порой вели себя как мальчишки. Начав балагурить и подначивать друг друга, остановиться сами не могли. Тогда кто-либо из сержантов, а то и Емсиль успокаивали их. Иногда слов оказывалось достаточно, а когда приходилось и к силе прибегнуть. Давать отпор они не пытались. Ну, ребятня! Что с них возьмешь? Пожилых солдат уважали по привычке, укоренившейся за несколько месяцев армейской службы: нашивки сержанта – святое, попробуй только не подчиниться. А Емсиля Триединый силушкой не обидел, если бы хотел, мог бы подковы в ладони ломать. Поэтому он на правах старшего товарища тоже принялся приструнять озорников. И, по мнению Дыкала, довольно успешно. Вообще ветеран несколько раз заявлял, что из барнца, если тот вздумает продолжить солдатскую службу, может получиться очень хороший, прямо-таки замечательный сержант.

Но Емсиль становиться военным не хотел. И раньше не хотел, и теперь.

Он мечтал стать лекарем. Даже если для этого придется сменить имя или поступать в другой университет, ведь, скорее всего, в Аксамалу путь ему теперь заказан. Ничего, в Браиле, говорят, тоже дают неплохое образование медикам. Сравнимое, во всяком случае, со столичным.