Кулачные бои в легком весе - Китсон Мик - Страница 50

Я стояла перед «Чемпионом Англии» с письмом Томми в руках. Повсюду шло строительство, ряд за рядом вырастали худые домишки, а рабочие мостили булыжником улицы и переулки. Пивную давно не красили, и стены были грязно-бурого цвета. Несколько месяцев никто не мыл окна, а изображение Билла на вывеске едва проглядывало под слоем копоти. Пэдди, Билл, Джейни и Джем уже залезли в фургон, и лошади в нетерпении били копытами, чтобы пуститься в путь.

Меня вдруг охватило предчувствие, что больше я в этих местах не появлюсь. Накануне вечером, когда праздник был в самом разгаре, Билл заставил меня записать его завещание. Все обычные подхалимы и любители дармовой выпивки собрались пожелать нам с Джемом счастья и отметить открытие пивной. Лицензии у нас не было, и на этот раз Билл с полным основанием разливал эль бесплатно. Пришли музыканты со скрипкой и концертино, и пение с плясками продолжались до рассвета.

Посреди праздника, пока Джем лихо отплясывал со всеми гвоздарками подряд, Билл заставил меня сесть на скамейку под лампами и рассказал о своих пожеланиях.

— У меня ничего нет, Энни. Только то, что ты видишь вокруг. Когда меня не станет, это все должно достаться тебе, но я хочу обеспечить и Джейни. Пусть мы и не расписаны, она была мне настоящей женой. Поэтому в своем завещании я хочу сказать, что вы с Джейни будете совместно владеть «Чемпионом Англии» и землей за ним. Вам обеим достанутся краны, столы и стулья, все содержимое кладовой, погреба и амбара, все тарелки, кружки и стаканы. Прости, что я не могу оставить тебе ни денег, ни другого имущества, но я всю свою жизнь был расточителен.

Я поцеловала его и сказала, что для меня это не имеет значения и что он должен еще прожить немало лет, доставляя мне неприятности. Мы заплатили Джоку Конвею два шиллинга, чтобы он отнес завещание молодому поверенному мистеру Гарроу, недавно открывшему контору в порту. Старый Джок пообещал все сделать, и Билл сказал, что по части денег и законов на шотландца всегда можно положиться.

И вот, стоя в то июньское утро с тяжелой от недосыпа и выпитого накануне пива головой, я в глубине души понимала, что в последний раз вижу «Чемпион Англии» и улицы Типтона. Я не знала, что будет дальше и куда я отправлюсь после боев у лорда Ледбери, но чувствовала: что-то меняется во мне, что-то меняется вокруг меня — порт и холм, заполоненные землекопами, телегами и кранами; красный кирпич, покрывающий территорию слой за слоем, и неизменный пар и дым от кузниц и литейных цехов в небе.

Глава двадцать девятая

Для Билла это был конец — снова покинуть пивную и пуститься в путь, долгий путь в окрестности Вустера, которые он знавал когда-то еще в те времена, когда таскал баржи и расшвыривал в стороны парней, мешавших тянуть груз; в те годы, когда Кэп еще возил уголь, лес и руду. Сам Кэп назвал пригласившего их лорда законченным мерзавцем. По его словам, всей округе Ледбери был известен как сладострастный и пронырливый тип с моральными принципами корабельной крысы. Вдень, когда Билл купил Энни и проиграл ирландцу, именно его светлость поставил те гинеи, на которые Перри потом купил паб. «Но пусть он только попробует обмануть Энни, Джема или любого из нас, — думал Билл. — Пусть только попробует!» Он был готов на все, чтобы Пэдди получил деньги и они смогли оплатить счета и штрафы, и тогда можно будет жить в «Чемпионе Англии», как в былые времена, когда Энни утирала Громиле лоб, а он продавал пиво любому пришедшему.

И вот теперь он катит в фургоне, который спокойно тянут две лошади; рядом сидит Джейни, положив голову ему на плечо, и он ощущает каждую ямку, каждую кочку под колесами. Теперь он здесь: не может даже удобно устроиться, и все косточки его тела жалобно стонут от малейшей тряски. Никто не узнает, как кружится у него голова, как с каждым днем сгущается туман перед глазами, которые когда-то могли разглядеть все вокруг.

Громила задумался о своей жизни, о тех днях, когда он был молодым здоровяком, которого хозяева барж нанимали расчищать дорогу на шлюзах, а потом — мускулистым кулачным бойцом, который дрался в одних штанах и перед ударом странно подпрыгивал, озадачивая противников.

Он вспомнил темноглазую красавицу мать, которая баюкала его и нашептывала цыганские сказки, и отца — жуткого богохульника с копной светлых волос и кулаками, цветом и тяжестью напоминавшими стальные. Перри вспомнил долгие прогулки к мессе после смерти матери, когда отец шел впереди, а сам Билл с недоумением рассматривал высокие живые изгороди по обе стороны дороги. Папаша говорил, что они услышат истину, шлепками и подзатыльниками загоняя сына в церковь, где все кланялись и крестились, прежде чем усесться на скамьях, а потом святой отец красноречиво расписывал прелести рая и все пели «Отче наш» и «Возрадуйся, Мария».

Женщин Билл считал благословенными; со временем у него появилось сильнейшее стремление защищать и чтить их, несмотря на все грязные словечки, которыми награждали девиц рабочие на баржах, несмотря на всю несправедливость их положения в мире. В глубине души Перри чувствовал, что мужчина, не способный любить, уважать и защищать женщину, — вовсе даже и не мужчина. Ему нравилось, как Джем Мейсон опекает Энни, всегда настороже и готовый отразить любую угрозу, как его большая и нежная ладонь лежит у нее на плече. «Вот настоящий мужчина», — думал Билл. Многие дерутся и укладывают на лопатки других парней, но только настоящий мужчина любит свою женщину и заботится о ней. Сам Громила старался поступать так же всю свою беспокойную пьяную жизнь. Но сколько же для него оставалось непознанным!

Не счесть, сколько эля Перри выпил за эти годы: он получал огромное удовольствие, когда пойло лилось в глотку, с шипением прочищая внутренности, а потом хмель ударял в голову, и казалось, что нет ничего невозможного. Билл родился с невероятной жаждой, которую, похоже, невозможно было утолить, сколько пива ни пей.

Фургон катил по Спон-Лейн, и «Чемпион» удалялся, становясь все меньше. Громила чувствовал: что-то заканчивается, что-то меняется в его затуманенном взоре. Тут рука Джейни коснулась его лица, и он улыбнулся, когда подруга сунула ему в руку бутыль с пивом.

Глава тридцатая

Энтони Уильям Персиваль Грейнджер-Хайд, лорд Ледбери, для друзей был просто Перси, для работников обширного поместья в Вустершире — ваша светлость, а для светских острословов и сплетников Лондона — Перси Спортсмен. Это прозвище отражало не только любовь к кулачным боям, но и энергичные всплески физической активности, которым лорд предавался в обществе как дам, так и джентльменов во время роскошных празднеств в Ледбери-Корт, роскошном поместье в палладианском стиле, служившем семейству Перси родовым гнездом с начала семнадцатого века.

Мистер Теодор Хук из «Воскресных небылиц» имел привычку к написанию непристойных рассказов о вакханалиях, творящихся в Ледбери-Корт, старательно избегая обвинений в клевете за счет использования иносказательных фраз вроде: «Мы полагаем, что его светлость был весьма утомлен спортивными излишествами с энергичными молодыми людьми». Серия картин с изображениями обнаженных греческих боксеров, написанная по заказу Перси и размещенная в главном зале поместья, удостоилась в газете описания «крайне непристойная, но умиротворяющая».

В нишах и экседрах зала стояли полуодетые античные статуи, а в центре павильона, украшающего крытый мост через извилистое озерцо перед особняком, высилась прекрасная мраморная копия сидящего «Квиринальского бойца»[20].

Его светлость наслаждался скандальной репутацией, потешаясь над журнальными байками о его эксцентричных поступках вроде ввоза полярных волков, которых выпустили в леса на территории поместья, где звери резали овец, пасшихся на холмах, или стаи макак, которая заполонила конюшни и постоянно досаждала кухонным работникам.