Бремя власти II (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 4

— Песец слушает, — буркнул он.

— Степа! — в трубке прозвучал звонкий, родной голосок. — Мы с девчонками завтра выезжаем! Сочи надоел! Хотим домой, к нашему папочке!

Маруся. Его «кошечка». Ее голос сразу согрел его изнутри получше любого горячительного… Но мрачные думы о Ваське и магах никуда не делись.

— Уже? — попытался сыграть в недовольство Степан. — Может, еще недельку отдохнете? Всё оплачено же… Да и дела у меня тут серьезные намечаются!

— Ага! — мгновенно заподозрила неладное Маруся. — Значит, ты там без нас разгулялся? Кабаки, девки? Или… новая «помощница» в кабинете появилась? Так я ей быстро маникюр с прической подравняю!

Песец мысленно вздохнул. Сопротивляться было бесполезно.

— Ладно, ладно, моя киса, — сдался он. — Приезжайте. Соскучился… жутко. Встречу.

— Вот это другое дело! Целую! Завтра к вечеру будем! — щебетала Маруся, и связь прервалась.

Степан повесил трубку. Уголки губ сами потянулись вверх. Дочки… Маруся… Дом. Единственное, что по-настоящему ему принадлежало. Единственное, что улица у него не забрала. Он отодвинул остывший чай, достал из нижнего ящика стола потертую фляжку и тяжелый граненый стакан. Налил виски до краев. Звонко стукнул стаканом по столу.

— За дом!

И за то, чтобы его защитить от всего этого дерьма: и демонического, и вполне человеческого, в лице Васьки Свинца. Первый глоток обжег горло, но мысли слегка прояснились. Придется искать союзников. Как бы он этого не хотел…

Солнце… Яркое. Беспощадное. Оно било прямо в глаза, наглое и весеннее, пробивалось сквозь щели тяжелых портьер. Я застонал, натянув одеяло на голову. Вспомнил вчерашний бал.

Бесконечные улыбки, поклоны, притворные восторги. Анна, холодная и опасная, как заточка в кружевах. Потом… эта адская прогулка по лабиринту. Рябоволов. Его ледяные иглы, его скальпель разума, вонзавшийся глубже любого клинка. Бой, от которого до сих пор гудели кости и ныли мышцы. Затем — тайное бегство во дворец, пудра, переодевания, а дальше возвращение в зал. Я претворился, что споткнулся, пока любовался салютом. Все поверили моей идиотской улыбке, дрожащим рукам… оправданиям.

После последовал круговорот придворных дам — их «ахи» и «охи»: «Бедный мальчик, должно быть переволновался и не глядел под ноги!».

Анне я щедро сыпал любезности, как горох в пустую кастрюлю… Громко, но без смысла. Даже поесть толком не дали: вечно кто-то под руку норовил подсунуть бокал или втянуть в пустой разговор.

Чертова кукла! Марионетка в короне! От одной мысли снова влезать в эту шкуру меня тошнило. Нужно было поскорее брать власть в свои руки… А для этого мне нужны были верные люди… и сила!

Поэтому никто не отменял тренировку.

Я сбросил одеяло, встал. Пол под ногами был прохладным. Тело ныло, но не от слабости, а от вчерашних подвигов. Хорошее чувство! Лишнее напоминание о том, что я все еще жив. Что могу драться!

Начал с отжиманий. Резко, до отказа. Потом пресс. Потом приседания. Потом бой с тенью: я отрабатывал уклоны, блоки, связки, которые вчера не сработали против Рябоволова. Пот лился ручьями, дыхание рвалось из груди, но каждая капля пота, каждый жгучий сигнал от мышц были глотком свободы. Здесь, в этой боли, в этом напряжении, я вновь был собой. Царем Соломоном! Воином! А не бутафорным императором…

— Ну и видок, — раздался знакомый голос с ноткой издёвки. Призрак Николай витал в углу, пристально за мной наблюдая. — Особенно после вчерашнего «падения» во время салюта. Весь двор, наверное, до сих пор ржёт. А твои любезности Анне… «Лучик мой солнечный»? Серьёзно? Я бы сдох со стыда или подобрал что-нибудь поприличнее.

— Чем дольше ты со мной якшаешься, Ник, тем язвительнее становишься. — огрызнулся я, не прерывая приседов. — Рано тебе ещё меня критиковать. Ты бы на моём месте сдох на балу от нервного истощения в первые полчаса. Или спрятался бы в буфете. Как, наверняка, делал в детстве.

Призрак помолчал с минуту. Я чувствовал его взгляд — уже не такой колючий.

— Может, и спрятался бы, — неожиданно честно признался он. — Раньше… прятался. От всего. От уроков, от политики, от отца… — голос его дрогнул. — А ты… ты не прячешься. Даже когда притворяешься. Вчера… с Рябоволовым… это было… — он искал слово. — Страшно. Но… круто. Я хочу… хочу стать хоть в половину таким, как ты. Неуязвимым. Сильным. Знающим, что делать.

Я закончил подход, выпрямился, вытирая пот со лба. Искренность Николая была неожиданной. И… приятной.

— Никто не рождается неуязвимым, Николай, — сказал я, глядя прямо на его полупрозрачную фигуру. — Это нарабатывается. По капле. По шишке. По шраму. Желание есть? Воля?

— А как её наработать, когда ты… это? — он махнул рукой на своё эфирное тело. — Книги читать не могу. Меч подержать… да что там меч, карандаш! Я — призрак. Тень. Бесполезный груз в собственном теле!

В его голосе звучала горечь отчаяния. Настоящая. И она задела меня. Этот мальчишка, заложник судьбы и моей миссии… Он хотел измениться. Это было больше, чем я ожидал.

— Груз? — усмехнулся я. — Иногда да. Но… бесполезный? Не сказал бы. Ты — моя совесть, Ник. Мой единственный друг. И память этого мира. А насчет книг… — я подошёл к нему. — Дай мне руку. Вернее… протяни свою сущность.

Он недоумённо посмотрел на меня, но послушно протянул сгусток туманной энергии. Я закрыл глаза, погружаясь в себя, в глубину своего полупустого, но вечно горящего источника. Нашел золотую нить связи, что тянулась между нашими душами, сплетёнными в одном теле. Я не стал жадничать и дал столько, сколько было нужно: льющийся поток чистой силы — крохотный ручеек из моего океана, но для Николая — река — устремился к призраку.

— Что ты… — начал Соболев и ахнул.

Его призрачная рука… сгустилась. Стала почти осязаемой. Ярче. Он неуверенно потянулся к стопке книг на столе. Пальцы… нет, не пальцы, а сгусток воли, подпитанный моей энергией… коснулся корешка тома по истории империи. И… сдвинул его на миллиметр. Книга не упала, не перелетела через комнату. Она просто… чуть сдвинулась.

Николай замер. Он смотрел на книгу, потом на свою «руку», потом на меня. В его глазах стояло невероятное, детское изумление и… восторг. Чистый, немой восторг.

— Я… я дотронулся! — прошептал он.

— Эффекта хватит примерно на сутки, — предупредил я, чувствуя лёгкую слабость от отдачи. — Потом связь ослабнет, и ты снова станешь бесплотным. Но сейчас… — я махнул рукой в сторону книжных полок. — Можешь учиться. Читай. Впитывай. Историю. Политику. Военное дело. Всё, что пригодится нам и лично тебе, когда я уйду. Когда-нибудь это тело снова будет твоим, Николай Юрьевич. И лучше, если к тому времени ты будешь готов.

Он не ответил. Он уже взял книгу. Не поднял, а притянул к себе, держа в полупрозрачном, но теперь ощутимом поле энергии. Открыл. Стал «листать» страницы, впиваясь взглядом в строки. На его лице было выражение человека, нашедшего родник в пустыне. Счастливого. Благодарного.

Я оставил его с книгой. Мне захотелось немедленно смыть пот от тренировки и вчерашний «макияж». Душ, холодный и бодрящий, должен был послужить глотком реальности после бала-маскарада.

Закончив с мыльно-рыльными процедурами, я сразу направился к гардеробу. Выбрал нужный наряд.

И как только я застегнул последнюю пуговицу простого камзола, в дверь постучали. Три чётких, негромких стука. Как отмеренные удары метронома.

Николай тут же дематериализовался.

— Войдите, — сказал я, заранее зная, кто там.

Дверь открылась. И на пороге я увидел Юрия Викторовича собственной персоной. Он был безупречен, как и всегда: сюртук без единой морщинки, галстук-бабочка идеален, в руке всё та же трость-артефакт. За его спиной в коридоре маячил Рыльский. Лицо капитана гвардии было каменным, но в глазах читалось напряжение. Он явно не хотел пускать Рябоволова одного, но не посмел перечить.

— Ваше Величество, — магистр склонил голову ровно настолько, сколько требовал этикет, — не больше. — Вы позволите?