Хозяйка старой пасеки 2 (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 5

Я вцепилась в перила. Очень хотелось выломать их и от всей души отходить Кошкина по хребту. Хорошо, что перила такие крепкие.

— Вы совершенно правы. Слово дворянина нерушимо. — Стрельцов на миг обернулся, но я не успела ничего понять по его лицу и выражению глаз. — Однако за время службы я слишком часто видел, как люди неверно истолковывают чужие слова и выдают желаемое за действительное.

— Воля ваша, ваше сиятельство, да только как же можно неверно истолковать, если барышня то о трауре говорит, то с молодым щеглом щебечет.

— Не понимаю вас.

Кошкин махнул рукой в сторону удаляющегося Нелидова.

— Да вот же. Только что на скамеечке беседовали при всем честном народе, будто сто лет знакомы.

Я от души пожелала Кошкину сломать ногу.

Стрельцов снова коротко оглянулся на меня.

— Не вижу ничего странного. Времена, когда барышень запирали в теремах, к счастью, давно миновали.

— К счастью ли? — подчеркнуто глубокомысленно заметил Кошкин. — Отцы наши-то, поди, знали, что делали.

Он поднял голову, видимо, демонстративно возводя глаза к небу. Ступил не глядя и. Стрельцов едва удержал его.

— Что случилось?

— Встал неловко. — Кошкин попытался опереться на поджатую ногу и снова охнул. — Невезучий сегодня день.

— Послать за Иваном Михайловичем?

— Не верю я докторам, старинные-то средства не в пример лучше.

Кряхтя и ворча, купец взобрался в коляску и наконец укатил.

Я обнаружила, что последние минуты едва дышала. Пальцы, вцепившиеся в перила, ныли, и я машинально растерла их.

Исправник направился ко мне.

— Глафира Андреевна, я начинаю опасаться за ноги всех остальных ваших гостей. Этак может случиться поветрие — куда там прошлогодней холере!

— Я бы предпочла, чтобы он свернул шею, — огрызнулась я.

Может быть, и следовало поддержать шутку, но я чувствовала себя увязшей в паутине мухой, к которой не торопясь приближается паук. Чем активнее брыкаешься — тем сильнее запутываешься.

— Не берите грех на душу, — без тени улыбки ответил он.

— Не понимаю вас.

Он пожал плечами.

— Сделаю вид, что поверил. О чем вы так долго беседовали с Нелидовым?

— О делах, Кирилл Аркадьевич. Сергей Семенович искал место управляющего, и я наняла его на испытательный срок. Однако, похоже, господин Кошкин убедил вас в своем и вашем праве контролировать мои беседы?

3

Стрельцов едва заметно улыбнулся.

— Господин Кошкин вряд ли способен повлиять на мои суждения. И, разумеется, никто не вправе контролировать ваши беседы, Глафира Андреевна.

Что-то в его голосе, а может, в выражении лица под маской безупречной вежливости мне не понравилось. Совсем не понравилось.

— Но?

— «Но»? — переспросил он.

— Договаривайте.

— Я всегда считал, что обещания — не просто слова. Их нельзя толковать по-разному в зависимости от обстоятельств. Или они были даны — или нет. Очень легко убедить себя, что прошлые обязательства больше не имеют силы, когда появляется… — уголок его рта искривился, — более привлекательная перспектива.

Горло перехватило от обиды и разочарования.

— Вот, значит, как… — выдавила я. — Похоже, ваши суждения не так независимы, как хотелось бы.

Глаза защипало, я уставилась на крышу амбара, часто моргая. Надо бы подлатать. И посуду мыть пора. И… что бы еще придумать, чтобы не думать?

— Я обещал защищать вас, и я помню о своем обещании, — прервал затянувшееся молчание исправник. — Однако такие вещи касаются обеих сторон. С вашего позволения.

Он сбежал со ступенек и размашистым шагом устремился в парк.

Я мазнула по глазам рукавом. Не буду я реветь! Назло всем этим кобелям — не буду!

Полкан ткнулся мне в ногу. Я опустила голову, и он тут же встал на задние лапы, уперев передние мне в живот, и преданно заглянул в глаза.

— Я не тебя имела в виду!

Невозможно было не улыбнуться, глядя на него, не потискать как следует — и, конечно, я не успела увернуться, когда пес решил вылизать мне лицо. Зато слезы высохли совершенно.

— Хватит, я уже чистая. — Я поднялась. — И все же мыть посуду я тебе не доверю. Пусть девчонки работают.

И мальчишки — те трое, которых Марья Алексеевна наняла вчера в качестве посыльных, пока тоже оставались у меня. Собрать посуду и натаскать воды. Вернуть в сарай лавки, принесенные для крестьян. Наколоть дрова для кухни. Привести в порядок двор после чужих экипажей и лошадей. И так далее и тому подобное — забот хватит всем, и мне в том числе.

— Сережа ушел? — встревожилась Марья Алексеевна, когда я зашла на кухню, чтобы раздать указания. — Ты ему отказала?

— Вы знали? — Глупый вопрос, на самом деле. Генеральша явно знает все и про всех. Странно только, что она не стала присутствовать при разговоре. — Я его наняла. Надеюсь, я об этом не пожалею.

Она всплеснула руками.

— Конечно, я знала, голубушка. Он спрашивал моего совета, и я ответила, что решать тебе. Пожалеешь ты о своем решении или нет — время покажет, однако никакие советчики тут не помогут. Не советчикам, а только самой хозяйке потом разбираться, если доверит имущество не тому. Впрочем, кому я это говорю! Ты уж на своей шкуре убедилась.

Я невесело хмыкнула. Еще как убедилась.

— Не печалься, милая. — Генеральша погладила меня по плечу. — Все мы в этой жизни шишки набивали, главное — какие уроки из них извлекли. Думаю, не пожалеешь ты.

Она потерла поясницу, не скрывая вздоха.

— Вы устали, — спохватилась я. — Прилягте, второй день на ногах.

— Да и ты, милая, с первых петухов не присела.

— Вот сейчас займусь бумагами и насижусь столько, что как бы к стулу не прирасти, — отшутилась я. — Пойдемте, я вас провожу.

Генеральша не стала спорить, и по тому, как тяжело она оперлась на мою руку, я поняла, что она действительно еле на ногах держится. Я и сама безумно устала и морально, и физически, но оставались вещи, которые, кроме меня, сделать некому. Пока не забыла — записать имена-фамилии тех дам, которые приглашали их навещать. Написать всем, кто был сегодня, письма с благодарностью за их участие и помощь. И хоть немного привести в порядок документы, пока не вернулся новый управляющий.

Еще бы найти где устроиться. В гостиной, превращенной в кабинет, половина стола была занята неразобранными со вчерашнего бумагами — которые мне остро захотелось просто бросить в камин, все равно никакого толку от них. Вторую половину стола оккупировала Варенька, разложив перед собой исписанные и исчерканные листы.

— Снова стихи? — полюбопытствовала я.

— Нет. Ты была права: мне нужно написать книгу! «Письма из деревни к столичной кузине» — что думаешь? — Варенька взмахнула пером, на бумагу упала клякса, но графиня ее не заметила, продолжая вдохновенно мечтать. — Если отправить в литературный журнал, они будут публиковать по частям, и необязательно ждать, пока я допишу целиком. Вот, послушай! — Она наконец обнаружила кляксу, досадливо покачала головой. — А, ладно, все равно переписывать набело! «Представь себе, душа моя: утром просыпаешься не от грохота экипажей и ругани извозчиков, а от птичьего хора, столь совершенного, что ни один человеческий не смог бы его превзойти! Утренний ветер несет ароматы цветов, с которыми не сравнятся даже самые изысканные духи. Деревенские радости просты и безыскусны — но, когда серебристый карась трепещет на конце лесы, сердце бьется куда быстрее, чем в самой пылкой мазурке!» — Девушка сменила тон на обычный. — Как думаешь, публика хорошо примет это сочинение?

— Не проверишь — не узнаешь. У тебя бойкий слог, и, честно говоря, твоя проза нравится мне больше, чем стихи.

Варенька просияла и снова склонилась над столом. Я раздвинула бумаги, освобождая место. Эпистолярный жанр в моем исполнении явно будет не столь возвышенным и изящным, но надеюсь, почтеннейшая публика в лице соседей примет мои шедевры благосклонно.

Стрельцов вернулся куда раньше, чем стоило бы: я едва начала успокаиваться, сумев наконец сосредоточиться на письмах. Успокоился ли он после той вспышки — кто знает, сейчас на лице исправника была его привычная маска вежливой доброжелательности, за которой я не могла ничего разглядеть. И в голосе ничего расслышать не получилось, когда он спросил, не помешает ли.